Глава 6
Волчья свадьба

С сивого яра, разделяющего зиму с весной, гудит волчий пастырь Ярило в померзших деревьях, трещит ледяными ветвями, разжигает в звериной крови ярь, объявляя о великом гоне – времени волчьих свадеб. Тогда, томимые жаждой крови и похоти, сбиваются волки в большие стаи, кружат в бесконечных хороводах лунных, бьются друг с другом насмерть, утробно воют, заставляя леденеть от ужаса все живое. Оттого в месяц сечень не идет русский человек в лес: не стучат топоры дровосеков, не промышляют охотники пушнину, не отправляются в путь без крайней нужды. Только старые люди говорили о Сивом Яре по-другому, что не волки собираются в стаи, а сходятся в лесах проклятые ведуны творить кудесы, что в этот день затворяет Ярило звериную пасть, выпуская взамен на волю черные души волколаков…

Василько встал до рассвета. Разбудил холопов, проверил, ладно ли украшены сани, сыты ли лошади, затем кликнул заспанных служанок, велел сказывать о девичнике, как невеста ходила в баню да много ли пила браги. Потом наказал немедля идти в только что построенную избу, истопить печь, вымыть пол да густо застелить его соломою, чтобы ему с Акулиной жилось «толсто».

– Погодь, лапотницы нетесаные, казак живо научит, как надобно счастье семейное устраивать. Раз чужое счастье видывал, так для себя ухватить сумею! – Василько торопил суетящихся девок, похлестывая их вырванным из метлы прутиком. – Потом мигом к Акулине домой неситесь: умывать, снаряжать да песни свадебные петь. Да смотрите, чтобы на моей Акулинушке одежды были только льняные, а как одеваться станет, пусть спустится в голбец! Чтобы все по чину! Не волчью свадьбу справляем, мы с Акулинушкой собираемся принять Закон Божий…

* * *

Василько приехал к храму раньше назначенного. Вышел из саней, размялся и, скинув шубу, неспешно прошелся перед Саввой.

– Хорош? Смотри на сапоги, ферязь-то с образцами, Строганов с плеча пожаловал. Истинный крест! Расшитую тафью приказчик Игнат подарил. Говорит, у басурманов выторговал. Только чую, брешет. Верно, подпоил бухарских купчишек, да и увел тафью, шельма! Тепереча ему и носить неловко, и выбросить жалко. А тут случай представился широту душевную выказать…

– Василько, а серьгу-то зачем в ухо вдел? – удивленно спросил послушник. – В храм же идешь, не на казачий круг…

– Темный ты человек, Саввушка! – Василько стиснул послушника в объятиях. – Просидел юность в зырянских да пермяцких лесах, Божьего мира не видывал! В Польше всякий вельможный пан с серьгою ходит. Хоть на свадьбу, хоть на помин души за милую душу в ухо серьгу пялит! Вот эту, например, я у одного в бою вместе с головой саблей отмахнул… Ну да что там, дело прошлое!

Увидав звонаря, казак подбежал к нему, схватил за руку, просовывая в зажатый кулак копейку:

– Ударь-ка так, чтоб весь Орел-город ходуном заходил! Слухом о моей свадьбе наполнилось все окрест: не каждый день Василько Черномыс женится!

– Не можно, – буркнул звонарь, отталкивая руку казака. – После венчания полагается…

– К тебе по-человечески, а ты, холуй поповский… – Василько замахнулся, чтобы ударить звонаря, но кто-то сильный перехватил его руку, опустил вниз, прижимая к телу. – После, так после… Как положено по чину… А ты, Божий человек, ступай себе с миром…

– Карий! – Василько вытаращил глаза. – Вот так чудеса! И не то диво, что не заметил, как ты к нам прокрался, а то, что решил на венчание в церкву прийти!

– Отчего ж не прийти? – Данила посмотрел казаку в глаза. – Думаешь, держусь толка поганого? Или за басурманина держишь?

– Господь с тобой, – Василько перекрестился и присмирел, – нашенский человек, православный…

– Ты, Снегов, что на это скажешь?

– Мне все равно, какой ты веры, – холодно ответил послушник. – А что за человек, пока не понятно. Поживем, увидим.

– Знаешь, Савва, что я сейчас вижу? Нет? – Карий указал рукою наверх. – Ты посмотри на небо…

Над деревянными куполами храма кружили вороны, поблескивая в лучах пробуждающегося солнца нательными крестами…

Сани невесты, запряженные вороным конем, остановились возле храма, вздрагивая десятками шаркунцов – отгоняющих лихо многоголосых бубенчиков.

– Василько, ты почему сам за невестой не поехал? – еле слышно прошептал Савва.

– Дом-то ее черте где, – казак махнул рукой, – отец занедужил, вот приехать и не смог. В Орле-городке только повенчаемся, а свадьбу гулять в Канкоре станем. Долго ли, отсюда всего верст шешнадцать будет.

– Там бы и обвенчались…

– Ты что! – Казак вытаращил глаза. – Орел, почитай, строгановская столица на Камне, и мой дом теперь тут! Да и батюшка благословил здесь начать…

Невеста проскользнула вместе с кучером и Белухой в церковь.

– Пора и нам. – Савва подтолкнул казака. – Пошли же скорее…

– Без меня все равно не начнут, – довольно улыбнулся казак. – И обручиться, и повенчаться успею! Погодь, постоим здесь маненько, вдруг сам Григорий Аникиевич на мою свадьбу пожалует!

* * *

В храме было темно и тихо: только голос священника, дыхание присутствующих да доносящийся с улицы беспокойный трепет шаркунцов. Поблескивали огоньки редких свечей, пахло сыром и пирогами, совсем как в детстве, так что Василько, закрыв глаза, буквально ощутил себя в родной избе, где с трудом мог залезть на лавку, где запросто умещались пятеро братьев и сестер. В доме, на стенах которого жили вырезанные батюшкой диковинные райские птицы с женскими лицами, а сверху денно и нощно светили рукотворные царь-солнце и царица-луна.

«Господи, словно в раю!» – Василько открыл глаза.

В колышущейся светотени казак увидел выходящего из царских врат священника в праздничных ризах. Он шел с крестом и Евангелием, читая молитвы, слова которых Василько никак не мог разобрать.

«Чудно, слушаю и ничего не разумею! – Василько посмотрел на Савву, затем – на Карего. – Ей-богу, чудно! Внемлют каждому азу, лбы крестят, я же ни слова понять не могу!»

Священник положил крест и Евангелие на аналой, протянул обручающимся свечи и начал обмахивать кадилом. Курящийся ладан странно напомнили клубы самопальных выстрелов, и даже в высоком голосе священника звучал свист летящих пуль, слышался визг басурманской брани. Василько оттер испарину и спешно перекрестился.

– Имаши ли, раб Божий Василий, произволение благое и непринужденное взятии в жены сию рабу Божию Акулину, ею же перед собою зде видеши?

– Имею, честный отче! – словно в полусне ответил Василько.

Подали кольца. Волнуясь, Василько зацепил с лежащей на блюде подушечки сразу оба, хотел было вернуть одно свое на место, да дрогнули онемевшие пальцы. Кольца сорвались вниз, покатились по полу, пока бесследно не сгинули в одной из щелей… Возникшую заминку священник разрешил быстро, он вернулся в алтарь и вышел оттуда уже с новыми кольцами, которые уже сам надел жениху и невесте…

Казаку чудилось, что он вместе со своими братьями и сестрами сидит на завалинке, и они играют в «колечко». Старшая сестра Аринка вкладывает в ладошки-» лодочки» свою «лодочку», приговаривая нараспев:

 
Колечко-колечко, выйди на крылечко!
Низко упало – я тебя искала.
Дождичек брызнет, ветерочек свиснет,
В грязюшке темной кончишь век свой скромной…
 

Сестра подходила к каждому и проводила лодочкой по рукам, ничего не оставляя, пока не поравнялась с Василькой. Он почувствовал, как в его руки скользнуло что-то липкое и обжигающе горячее. Забыв об игре, Василько заглянул в «лодочку» и обомлел от ужаса: в его руках лежали мертвые ледяные глаза забравшей его семью Коровьей смерти…

Казак швырнул глаза вниз и принялся их топтать каблуками. Он неистово давил, крутил подошвами, бормоча грозные слова детской потешки. Покончив с глазами, Василько заглянул под ноги и с ужасом осознал, что размазал по церковному полу свою венчальную свечу…

* * *

Акулина, не дождавшись конца венчания, выбежала в слезах из храма вон. Казака, то ли опоенного зельем, то ли обезумевшего от бесовских видений, поспешно увезли на строгановский двор. Позже туда явилась и Белуха, деловито объявив, что венчание состоится в Канкоре, а здесь достаточно и обручения, что обиды на Васильку невеста не держит и по-прежнему считает своим женихом и будущим мужем.

Казак молча выслушал монотонную, будто заученную речь Акулининой тетки и, выругавшись матерно, заметил:

– Это ваши проклятые вороны на меня чары наслали. Истинный Бог, так! Недаром перед венчанием на них Карий указал, а я, дурья башка, истину мимо ушей пропустил! Как сразу не разумел, что лучше душегуба беду никто не учует…

Ночью навалился мороз, лютый, какой изредка случается даже в Крещенские дни. Деревья, дома, изгороди заиндевели, небо выморозилось, обнажая допотопный остов мироздания, оттого свет звезд становился нестерпимым для человеческого ума. Над городком встала тишина, от которой хочется молиться и плакать…

Не сон, а тяжелый морок поглощал Савву, томил ужасающими образами, заставлял снова и снова переживать несостоявшееся венчание, истолковывая его как грозное предзнаменование. Он вспомнил о своем видении, непостижимо приоткрывшем грядущее на вечерней службе в Благовещенском соборе. Там промелькнули перед его глазами и отразились во фресках лица отца и сына Строгановых, Аники и Семена, наемника Карего, холопа Офоньки. Сегодня возник пятый лик – казака Черномыса, со слезами на глазах отплясывающего в храме юродивым.

Стало трудно дышать, мучила жажда. Савва с трудом поднялся, доковылял к ведру с квасом, зачерпнул полный ковш – ядреный, кислый, ударяющий в дыхание, он был крепкий, как хорошо выдержанная брага. Бросило в пот, сначала большие соленые капли выступили на лбу, затем – на шее и вот обняли все тело паутиной скользящих холодом нитей.

«Господи, – Савва перекрестился, – не оставляй нас, как пастырь стада, в руках лукавых волков».

Послушник накинул на плечи полушубок и вышел во двор… Волчий вой доносился со стороны леса, разгоняясь по толстому льду замерзшей Камы, врывался в городок долгими утробными звуками матерого: «у-у-у-о-о-а-а». Ему вслед высокими голосами с взлаиванием вторили переярки: «у-у-ау-ау-о-о».

Проведя не один год в Парме среди зырян и пермяков, Снегов научился хорошо различать волчьи голоса, потому-то теперь больше всего его волновало отсутствие воя волчицы. Не чуя холода, Савва жадно прислушивался к вызывающему ужас волчьему многоголосию – бесовской литургии, как ее называл настоятель Пыскорского монастыря Варлаам.

«Господи, да что же это? Нет волчицы… – внезапная догадка опалила, словно прошедшая рядом молния. – Никак ее кличут?! Кто объявляет о своей власти в лютой тьме? Волки или волколаки?..»

Савва забежал в дом, кинулся было к Черномысу, но казак пребывал в пьяном забытьи, бормоча и всхлипывая во сне. Подойти к Даниле Снегов не захотел, без того зная, что Карий не спит, а лишь чутко дремлет, держа наготове смертоносное жало. Да и о чем посреди ночи станет разговаривать с наемным убийцей? Что повсюду чудятся мученические лики, что среди обложивших город волков не достает воя волчицы?

– Ложись спать, монах.

Голос Карего прозвучал неожиданно и властно. Савва растерялся, буркнув в ответ:

– Не монах, послушник…

– Какая разница, – усмехнулся Карий. – Волк и волчонок – одно племя…

Такое сравнение Савве не понравилось, но он промолчал – спорить было и поздно, и ни к чему…

– Не обижайся, не со зла сказал, для сравнения…

– Хороши сравнения…

– Ты ж меня душегубом за глаза зовешь, и ничего, не серчаю…

– Как тебя прикажешь величать, с кем вровень ставить?

– Может, я богатырь, коих в старые времена было великое множество. Слышал про таких?

– Как не слышать, слышал. Только они за веру да за землю Русскую стояли, а ты свою удаль на деньги размениваешь.

– Ну, так и мы на Камне стоим, а не на земле Русской. Здесь вера деньгами прирастает, а земля – солью да пушниною. Поэтому и богатыри нынче казаками зовутся.

Савва перекрестился:

– Искуситель ты хуже змея. Все молчишь да смотришь, а говорить станешь, возразить твоим словам нечего, но и принять их нельзя…

– Я не духовник, чтобы мне верить. Поступай по строгановской присказке: «Слушай всякий совет, да примечай, что в дело, а что нет».

– Со свадьбой-то сегодняшней нечисто вышло. – Савва прикусил губу. – Спортили казака…

– Это волчья свадьба, только не звериная, людская. В Валахии о таком слышал. – Данила задумался, припоминая чей-то рассказ. – Там считают, что у проклятых родов волки родичи. Вот они и требуют не человеческой, а звериной свадьбы. Слышишь, завывают-то по-бесовски…

– Никогда бы не поверил, что Карий так может думать…

– А ты и не верь. Просто слушай да примечай, откуда ветер дует, куда птицы летят…