1931, июнь, 1. Где-то в Ливонии
Раннее-раннее утро.
Темнота.
Рассвет только-только виднеется вдали, как легкое зарево у горизонта.
Михаил Васильевич зашел в помещение Ставки. Со времен Польской кампании 1928 года его серьезно усовершенствовали.
Карт теперь было две.
Глобальная карта мира. Монументальная. Во всю стену. Со смотровой площадкой, расположенной таким образом, что голова наблюдателя оказывается примерно на уровне экватора. И пять метров до карты позволяет ее нормально охватить взглядом.
Эта карта была выполнена с физическим отображением рельефа, что давало возможность принципиально лучше оценивать ситуацию. Города, дороги, границы, реки, леса, болота, тундры и так далее – все это здесь было отображено. Этакий гранд-макет для военных нужд, по которому специальный персонал перемещал значки воинских частей и соединений сообразно поступающим данным.
Вторая карта располагалась на противоположной стене, занимая ее треть и отражая театр боевых действий. Тоже гранд-макет. Только куда более детальный. Две оставшиеся трети – это пространства еще под два ключевых театра. Так сказать – на вырост.
Между ними располагалось многоярусное пространство для управления войсками и принятия военно-политических решений. Включая оперативный зал заседаний – аквариум с двойными остекленными стенами.
К главному залу прилегали многочисленные помещения для связистов, шифровальщиков, аналитиков и так далее. Ну и казарма со всеми необходимыми вспомогательными сервисами, так как персонал Ставки на время боевых действий не должен был покидать ее территории. Просто ради сохранения секретности. Разве что по особым случаям.
Фрунзе глянул на большие часы. Точнее, на их батарею, висевшую на третьей стене, на карте с символическим разделением мира на часовые пояса. Глянул на свои наручные. Чуть их поправил, потому что тут специальная сервисная служба следила за безупречной точностью хода.
И прошел вперед – к старшему офицеру.
– У вас все готово?
– Так точно, Михаил Васильевич.
– Время?
– Еще четверть часа до запланированного начала.
– Действуйте.
– Есть, – козырнул тот и начал отдавать распоряжения. Точнее, команды. На местах все командиры уже знали, что делать, и ждали только ключевого слова для начала.
Сегодня истекал последний день ультиматума. В полночь, то есть через двадцать с гаком часов. И корпуса французских отпускников уже сосредоточились у границы прибалтийских стран для рывка. Открыто. Дерзко. Нагло.
Этим Фрунзе и постарался воспользоваться.
Если нельзя избежать войны, то нужно бить первым. Потому как любое промедление есть не что иное, как способ усилить противника. Это если не аксиома, то близкое к этому утверждение. Во всяком случае, так считал Фрунзе.
Да, существовала традиционная система морали, завязанная на образе агрессора. Но, по мнению Михаила Васильевича, ее специально выдумали для манипуляций и спекуляций. Ведь так удобно – обвинить агрессора, напавшего на бедного и беззащитного провокатора. К счастью, генеральный секретарь придерживался той позиции, что лучше быть плохим мальчиком, но живым и победившим, чем хорошим, зато трупом или того хуже.
Тут ведь как?
Общение между державами, как бы это смешным ни казалось, достаточно примитивно. И во многом схоже с общением подростков. Спустил унижение от одного всего раз – и все. Каждый будет считать, что вправе с тобой так себя вести. Из-за чего Фрунзе полагал, что любое показное стремление к миролюбию окружающими воспринимается как слабость. Не больше, не меньше.
Да – примитивно.
Да – банально.
Да – это никак не бьется с высоким образом цивилизованного человека.
Ну так и что?
Посему граф Игнатьев посреди ночи разбудил послов Латвии, Литвы и Эстонии. Пригласил к себе. И вручил за четверть часа до начала операции акты об объявлении войны.
И отпустил этих ошарашенных людей.
Предупредив, что им в течение часа нужно будет покинуть Москву и по специально организованному коридору выехать в Польшу. Вместе со всем персоналом. Пользоваться советскими средствами связи им запрещается. Только теми радиостанциями, что находились в их посольствах.
Когда же они прибыли туда, то застали посольства полностью обесточенными. Запустили резервные генераторы. Но радиостанции отправить ничего не смогли из-за специально включенных «глушилок» – генераторов помех.
Сжечь документы они не успели. Да им и не дали бы. А те, что они попытались вывезти, у них отобрали на выходе из посольства перед загрузкой в автобус. Фрунзе рассудил, что спасать они будут наиболее компрометирующие документы. Вот так и поступил.
Тем временем на границе разворачивалась куда более страшная и масштабная драма.
Когда французы начали высаживать своих отпускников в Риге, Фрунзе также стал стягивать к границам с Прибалтикой войска. Понятно, что 1-й корпус и шесть новых корпусов. Это основа. Но куда важнее была авиация и артиллерия резерва Ставки. К моменту удара здесь оказалось сосредоточено полсотни 180-мм железнодорожных пушек и практически все бомбардировщики с дирижаблями. Ну и бо́льшая часть истребителей. Включая самые первоклассные И-2.
И вот вся эта воздушная армада поднялась в воздух. Еще в ночи. И через четверть часа после сообщения послам Латвии, Литвы и Эстонии об объявлении войны пересекла их государственные границы. С тем чтобы нанести удар по сконцентрированным для удара французским кулакам. Как раз в тот момент, когда утро уже взяло свое и видимость наладилась.
Первая волна должна была уничтожить точки ПВО.
Впереди шли самолеты-разведчики на приличной высоте – куда малокалиберные автоматические установки уже не доставали, а эффективность крупных калибров была ничтожной по одиночным целям из-за отсутствия радиовзрывателей. Они благодаря отличной оптике примечали позиции ПВО, благо что плюс-минус накидать вероятное их размещение не требовало великого труда. В Генштабе не только своей армией занимались, но и изучали как уставы с наставлениями вероятного противника, так и его практику, чтобы лучше моделировать его поведение.
После чего наводили идущие следом штурмовики. И те заходили в «ножницы» на эти зенитки, то есть разом с двух противоположных сторон. И подавляли их не пулеметным или пушечным огнем, а теми самыми НУРСами, которые в прошлом году приняли на вооружение, так как их можно было пускать с 1,5–2 километров, из-за чего у них под крыльями висели целые батареи пусковых установок с большим запасом этих неуправляемых ракет.
При этом на цель они заходили низко, идя чуть ли не над верхушками деревьев, чтобы как можно дольше не находиться в зоне поражения. Пускали несколько ракетных пар. И тут же уходили в вираж, опять прижимаясь к деревьям.
С самолета-разведчика визуально осуществляли контроль поражения цели. И наводили на следующую.
Истребители же болтались чуть в стороне и обеспечивали прикрытие. А то мало ли.
Вторая волна авианалета шла следом. Иной раз в визуальной видимости. Она уже наносила полноценные бомбовые удары по противнику.
В первую очередь, конечно, по аэродромам.
Их «спалили» уже давно. Хватило нескольких ночных пролетов самолетов-разведчиков на большой высоте. Ибо противник о светомаскировке, видимо, ничего не знал.
На них заходили тяжелые «бобры», которые высыпали на взлетно-посадочные полосы сонм малых бомб. С той целью, чтобы если и не уничтожить самолеты и личный состав, то не дать самолетам взлетать. Перепахали там все. Пусть не глубоко, не широко, но… Это и неважно. Главное, чтобы самолет не мог совершить разбег для взлета из-за воронок.
Да – их засыплют.
Да – очень скоро самолеты противника смогут взлететь.
Но очень скоро – это часы. И этих часов самолетам никто не собирался давать. В таком деле ведь главное – не сбавлять темп… Советские же истребители, сопровождавшие этих «бобров», «резали» те немногочисленные истребители противника, что успели взлететь, и не давали это сделать остальным до того, как свое дело сделают бомбы.
Шугали, в общем.
Но не аэродромами едиными.
Новейшие двухмоторные бомбардировщики, отчаянно напоминавшие знаменитые «Москито», и основная масса старых бипланов Р-1М обрушились со всей своей решительностью и безжалостностью на тылы сконцентрированных в ударные кулаки французских войск. В первую очередь удар пришелся по складам топлива, боеприпасов и продовольствия. Заваливая их зажигательными бомбами. Теми самыми – начиненными пирогелем. Только уже нормальным, а не старым эрзац-вариантом.
Причем высокая концентрация войск диктовала и концентрацию этих запасов. Ведь в рамках решительного наступления, к которому они готовились, топливо с боеприпасами требовалось перевозить вслед за войсками. Причем в темпе. Чтобы обеспечивать бесперебойное снабжение. Вот и сконцентрировали большие запасы первой очереди.
Дирижабли же ударили по местам размещения личного состава этих кулаков. Те стояли преимущественно в палаточных городках, ибо найти под такую толпу людей капитальные строения было нереально. Вот по таким полям палаток и просыпали целый сонм крошечных осколочных бомб – ОАБ-5. Не 50 и даже не 10, а 5, то есть мелкие, пятикилограммовые бомбы, которые, падая с такой высоты, разлетались широким и довольно равномерным роем, из-за чего происходила своего рода имитация кассетных боеприпасов. Ну плюс-минус.
Параллельно и на земле происходило свое движение.
Вместе с первыми взрывами неуправляемых ракет государственную границу пересекли тяжелые БТГ. Те самые, что были полностью укомплектованы тяжелыми танками в качестве основного боевого средства. Пехота же их двигалась на гусеничных БТР и БМП. Ну и различными САУ их не обделили.
Их задача была проста – по возможности, не вступая в бой, обогнуть боевые порядки противника и занять логистические узлы. Отрезая войска неприятеля от снабжения. И нанося мощнейший удар по так называемой морали войск. Ведь ничто так не деморализует корпуса да дивизии, чем неприятель у них в тылу.
Основные же силы 1-го корпуса, наступающего в полосе прорыва БТГ, должны были уничтожить неприятеля на единственном направлении – Рижском. Продвигаясь на него от Полоцка. К чему они и приступили. С толком, с мерой, с расстановкой.
Их атаку поддерживала 180-мм железнодорожная артиллерия, которую координировали самолеты-разведчики, болтавшиеся в воздухе. Они же передавали оперативные сведения и остальным наступающим силам. В первую очередь, чтобы избежать совершенно не нужных случайностей. Перемещение войск ведь с высоты наблюдалось отчетливо. Благо, что каких-либо значимых лесных массивов уже давно не наблюдалось. Вырубили.
Получаса не прошло с первых выстрелов, как передовые подразделения 1-го корпуса вошли в боевое соприкосновение с первыми французами. Не считая пограничных застав. Но их смяли еще БТГ, походя. Да и что там ограниченные контингенты легких сил были в состоянии противопоставить тяжелым танкам? Правильно. Ничего. Посему особенно даже боев там никаких не было. Так – мелкие стычки, после которых пограничники отступали. Нередко организованно.
Так вот – начался бой.
Настоящий.
Наступающий корпус столкнулся лоб в лоб с полноценными французскими дивизиями.
Но что-то пошло не так…
После страшной бомбардировки сонмом мелких осколочных бомб во французских частях творился форменный бардак. Раненых оказалось бесчисленное количество. И все вокруг захлестывала паника пополам с истерикой. Никто не знал, что происходит. С тыловых железнодорожных узлов приходили телефонограммы, сообщающие о прорыве советских танков. Со складов звонили, прося помощи в тушении пожара. А в воздухе постоянно что-то гудело… И это что-то было с красными звездами, в то время как союзной авиации не наблюдалось вовсе. Да еще и прилеты чего-то крупнокалиберного пошли.
Так что, когда завязался бой, продлился он недолго. И полностью деморализованные французы начали отходить. Где-то организованно. Но в основном беспорядочно.
Паника ведь заразительная дрянь.
Раз.
И огромная толпа здоровых мужчин, готовых еще совсем недавно драться, разбегается в разные стороны, сверкая копытами.
Вспомогательные корпуса при этом пока не приходили в движение.
Рано.
По задумке Генштаба 4-й и 5-й корпуса должны были поддержать наступление 1-го корпуса, выступая его второй и третьей линиями; 6-й и 7-й – прикрывали границу с Литвой; 8-й и 9-й – границу с Эстонией.
Основное же наступление шло на Ригу.
И это было утро.
Самое что ни на есть раннее.
Весь день «аэродромные гномы» старались, выжимая из себя все возможное и невозможное, чтобы самолеты делали всё новые и новые вылеты. Пилоты же к вечеру едва ли не падали от усталости, из-за чего авианалеты шли волна за волной.
Разбомбив взлетно-посадочные полосы вражеских аэродромов, благо что их было не так уж и много, советские самолеты вернулись. Вновь вернулись к тем «вскопанным» полям. Но другие. В этот раз ими были Р-1М с неуправляемыми ракетами на подвесах, которыми постарались уничтожить как можно больше самолетов.
А сопровождавшие их истребители своим пулеметным вооружением кошмарили бегающих в беспорядке людей. Били автомобили, которые пытались куда-то ехать. Старались дать короткую очередь в бочки с топливом или еще куда. Ну и зорко следили за тем, чтобы нигде не образовывалась организованная огневая точка зенитного толка. А если такая и образовывалась, то оперативно на нее реагировали, беря в «ножницы». Впрочем, именно следили за этим всем не сами пилоты-истребители, а командиры, болтающиеся чуть выше. И дирижировавшие всем этим оркестром.
Так или иначе, но к вечеру 1 июня 1931 года авиации корпуса вторжения больше не существовало. Во всяком случае, той, что успели расположить на аэродромах.
Не легче было и другим.
Дирижабли успели раз «заправиться» новой порцией мелких осколочных бомб и люто отутюжить отходящие французские войска. Причем удары по живой силе наносились лишь в полосе наступления. Концентрированно. Мощно. Массированно. В то время как фланговые группировки в Литве и Эстонии просто старались парализовать, лишая запасов топлива. Да, в Прибалтике расстояния небольшие. Но это было неважно. Тот же танк на одной заправке не мог даже день отвоевать, превращаясь после в достаточно уязвимый железный ДОТ. Грузовики и того хуже – просто вставали и утрачивали всякую пользу.
Вечером же, уже по темноте, дирижабли совершили свой третий налет – в этот раз на порт Риги, засыпав его «зажигалками», дабы остановить высадку войск неприятеля и выгрузку грузов. Их сопровождали тяжелые бомбардировщики, которые от щедрот своих делились бомбами ФАБ-50С. Почти что обычными фугасными бомбами. Только начиненными серанитом – смесью аммиачной селитры и серы. Ничего такого. Обычное взрывчатое вещество, нюанс которого заключался в обильном выделении серного ангидрида после взрыва. Побочный эффект, так сказать. И эти клубы белого дыма с едким запахом вызывали раздражение и жжение во всей дыхательной системе, отпугивая тем самым активных участников тушения пожаров и просто разгоняя людей из портового района куда подальше.
Был определенный риск получить обвинение в применении отравляющих боевых веществ. Небольшой. В теории. Но как таковых именно химических бомб никто не скидывал. Эти ведь и маркировку имели как фугасные, и действовали как фугасные. Да и серанит был одним из бесчисленных вариантов взрывчаток на основе аммиачной селитры. Вон в Великую войну и не таким «говном» стреляли. Да еще и доказать нужно, увязав клубы серного ангидрида со взрывами бомб. Мало ли что в порту горит.
– Ну что, товарищи, – произнес Фрунзе, глянув на то, как часовая стрелка достигла двенадцати. – Полночь. Поздравляю вас с первым днем войны.
Все присутствующие заулыбались. Кто-то нервно, но большинство – воодушевленно.
Михаил Васильевич же с трудом сдержал грусть в глазах. На него почему-то накатило. Он вспомнил, что после Великой Отечественной войны офицерский корпус в Советском Союзе воспитывался в парадигме «лишь бы не было войны», из-за чего очень скоро получилось так, что советские офицеры стали самыми ярыми и последовательными сторонниками мира в государстве. Хотя именно они должны были являться ястребами, ратовавшими за силовые решения.
Ведь война – это то, ради чего они живут.
Должны жить.
Это же их профессия.
Это то место, где они могут достигнуть наивысшего своего проявления.
А тут такая нелепица…
И вылилась она в череду крайне трагичных последствий.
Да, примерно с середины 1960-х годов Союз уже было не спасти. Но не спасти в том числе и из-за того, что руководству страны оказалось не на кого опереться в той Гражданской войне, которая бы началась, попытайся они спасти Союз, приводя в чувства элиты национальных республик.
И Михаил Васильевич, помня это, столько возился со своим офицерским корпусом. Прикладывал все усилия к тому, чтобы военные ратовали за военные решения. А то бегали миротворцами всех фасонов, каковых и без них найдется немало… А им, как говаривал адмирал Ушаков, «надобно турка бить». Ну, может, и не турка, но подхода держаться именно такого.
О проекте
О подписке