Цитаты из книг автора «Медина Мирай»

мне жить не для чего, а тебе, наверное, одному умирать будет страшно. – Ты дурак? – я принял предложение насмешливо. – И кто тут из нас идиот? Я ткнул его кулаком в плечо по-дружески, он ткнул меня в ответ. Мы начали смеяться, как будто не было тех потрясений, убийства, молчания трёхдневного. Мы хотели обо всём забыть. Ему хотелось умереть, а мне хотелось жить и дальше с ним. Никто не нужен, только бы он был рядом. Алексис. Счастливые мгновения! – Ты заболеешь, – какая мелочь в нашем положении, но не приметить я её не мог. – Ты жив. Ты должен жить, познать этот мир. Сделать то, чего я не успел сделать. – А я не хочу познавать его в одиночку, – и снова милая улыбка, его тёплый взгляд. – Мне будет ужасно скучно. – Давай тогда познаем этот мир вместе? – надежда в моём голосе трепещет, словно бабочка. И тут минутная отрада подошла к концу. Не видно больше улыбок Алексиса, теперь он смотрит на меня задумчиво, а то и вовсе отводит взгляд. Что ж, плохое – плата за хорошее. Иногда как предоплата, иногда – наложенный платёж.

– Ты знаешь, это невозможно. Столько времени прошло, ты столько раз меня спасал, а всё бесполезно. – Я врал тебе, – испытываю трепет, будто при смерти нахожусь. – Чтобы воскреснуть, мне нужно не спасти тебя… а… убить. Отвожу взгляд. Не желаю видеть его возмущённых напуганных глаз, но тут чувствую прикосновение его рук на щеке. Он поднимает мой взор, мы встречаемся глазами. Он улыбается, смотрит на меня так добродушно. Я был в замешательстве. – Тогда на обрыве, когда я хотел спрыгнуть в реку, ты тянул ко мне руки, чтобы… убить? – Д-да… – А потом остановился. – Да… – И обнял меня. – Да-да! Зачем напоминаешь? – Затем, что не понимаю, почему не совершил свой план. Ведь всё так красиво сходилось: я желал смерти, ты – жизни, а путь к ним один – через мой труп. Он знал ответ на свой вопрос, но предпочёл меня помучить. – Я… люблю тебя. – То есть любил меня тогда? Тогда ты сказал: «я всё ещё люблю тебя». – Нет… Я всё ещё всё ещё люблю тебя. – Ха-ха! – и снова взору моему являются его зубы, ровно выстроенные в ряд. – Опять? – Всегда. Он замолкает. Облокачивается об усыпанную камнями землю. Уже не улыбается, но рот открыт слегка. Он смотрит на меня сверху вниз. Всматривается в очертания моего лица, и я вдыхаю его запах. Приближается ближе, и я вкушаю его вкус. Пьянящий. Наши губы слились в поцелуе. В моём первом поцелуе. Я обхватил его голову сзади, подушечкам пальцев приятно от прикосновения к локонам волос. Я притягиваю Алексиса к себе. Он нависает надо мной, я задыхаюсь от нехватки воздуха, но предотвращать этот долгожданный контакт не желаю. Его предотвращает Алексис. Мы дышим рот в рот, не прерывая зрительный контакт. Тогда он произносит: – И всё-таки подумай над своим воскрешением.

Глава 27 Стираю пыль с подоконника, и тряпка сереет мгновенно. Протираю окна, и вырисовываются разводы. Давненько я не прибирался. Прямо стыдно за себя. Порой уборка – выход из депрессии. Погружаешься в заботы обыденные, они увлекают тебя подальше от реальности, и ты забываешь обо всём. При жизни я всегда перед уборкой напяливал наушники, купался в мыслях о мечтаниях, что дарила мне музыка. Я представлял себя успешным. Я представлял, как самооценку свою в глазах других поднимаю, и представлял Алексиса, с которым хотел встретиться. Мечты сбылись отчасти. Бог помогает тем, кто хоть как-то карабкается на гору к своим целям. Я и к подножию не подходил. Стоял вдали, среди лесных массивов, прятался под ветвями могучих деревьев, сидел в кустах и сквозь расщелинки меж колючих ветвей наблюдал счастливчиков, удачливых, работяг и умниц, наглых и смелых, что уверенно шли вперёд к этой горе. Сейчас без музыки спокойней. Приятней звук шарканий ног, и шелест бумаги, и скрипы доски, и ветер, свистящий на крыше. Всё это стало мне дороже музыки. Оно неповторимо. Где бы ещё сошлись все эти прелестные звуки, как не в этом шатком домике? А музыку можно прокрутить где угодно, и всегда она будет одна и та же. Я добрался до книжной полки. Порой перелистывал по паре страниц книг, но сути не улавливал и прятал обратно. Но здесь никогда не прибирался. Взял в охапку все книжки, поставил на стол, уже размышляя вновь протереть его. Поднял руку с тряпкой и… заметил конверт. Он лежал в уголке, весь пыльный, но цвет завораживал даже так. Хаки. Бережно взял его в руки, он не запечатан. Сел за стол и аккуратно вытряхнул содержимое. Письма? Нет, скорее, записочки. Датированные двумя месяцами ранее. Вряд ли это Дианы. Быть может, того, кто жил тут до неё?

«Я устал. Мне завидно тем, кто жив. Утопающий всегда берёт с собой утопающего. Я утопаю в одиночестве. Когда уже придёт моя кончина? И половинку не найти, и дни свои ей объединением наших кровей не отдать. И не убить, и не спасти. Безысходность. Сейчас сижу и плачу. Я, взрослый мужчина. Говорят, нам не присущи слёзы. Ложь. Если бы я только смог найти ту половинку… Я не погубил бы её ради своего блага, а, наоборот, – отдал ей свои непрожитые дни. Дни, что заморожены. Те жалкие, быть может, двадцать лет, которые предстояло прожить. Или пережить.» – прочёл я с ужасом тогда. Теперь его, конечно, нет. Надеюсь, Диане удалось скрасить его последние деньки. Открылась входная дверь. В сиянии ослепительного солнца, осчастливившего этот домик своим присутствием, я вижу фигуру Алексиса. – Идём, – только и сказал он. Мы вышли на улицу, вразвалку шагали по траве в сторону реки. Алексис крепко сжимал букет белых роз. – Надеюсь, ты их не… – Купил. Не переживай. И вот река разлилась перед нами. Стремительным потоком бежала она по каменным глыбам, точила их до блеска, перекатывалась через них и разбивалась о водную гладь, превращаясь в шипящую пену. За рекою открывался лес. Мы сели подальше. – Держи, – Алексис вручил мне девять белых роз без шипов. – Плети венок. Всё, как и планировалось: я одну половинку, а он – вторую. Потом сплетём их воедино. Признаться, я удивился согласию Алексиса помянуть Диану. Он не видел её, не слышал, никогда не говорил с ней. Единственное, что знал – это мою привязанность к ней. Я принялся плести. Руки мои неумелы, подобны граблям – к таким изысканным и тонким работам не приучены.

Настолько, что даже в интернете посмотрел. – Ну да, – он улыбнулся. – Оранжевый означает тёплые чувства, любовь и энтузиазм. – Ну, с последним я бы поспорил. – А ещё я тут подумал, – Алексис оторвался от готового венка. – Глаза – зеркало души, а ваше зеркало ещё и роза. Что, если сплести венок из роз того цвета, который тебе соответствует, и… спустить его на глаза? Я вспомнил свои фантазии о Диане. Тот момент, когда она прикрыла глаза венком. – Пора пускать по реке, – едва слышно шепчет Алексис. И я, уже влюбившись в творение рук любимого человека, творение, посвящённое памяти другого любимого человека, прижимаю его к груди. Мне больно расставаться. Конечно, это обычные белые розы, каких можно купить ещё; обычный венок, какой можно сплести ещё, но! Он неповторим, и цветы эти неповторимы. Они кажутся одинаковыми до тех пор, пока не привяжешься к ним. Тогда начинаешь их различать, любить и не сметь приравнивать к другим цветам. А в эту работу вложена душа. Наши души. Пора их отпускать. В дальнее плавание. Венок касается воды. Он устремляется в путь, и мы бежим за ним. Я рад, что отдал память, и, кажется, Алексис тоже рад. Он улыбается, лицо его как будто расцвело. И тут венок пошёл под воду, а вместе с ним – моя отрада. Я бросился к реке, Алексис звал меня вслед. Руками я раздвигал тяжёлые воды, тем сильнее отдаляя от себя венок. – Даан! – громкий зов и всплеск воды я слышу сзади. Венка не увидать, а я окунаюсь в воду. Вот он – идёт ко дну, а я вслед за ним. Тяну руки. Я так близко! Почти касаюсь! Меня уносит от него, или его уносит от меня. Мне хочется кричать. Уже не борюсь ни с чем, надежда умерла. Я чувствую опустошение. Темнеет дно, темнеют воды синие, а я как в трансе, шоке, онемении. Снова злые чары вод? Глаза закрываются. Я ухожу в далёкий сон.

слёзы, но плакать не собираюсь. – Завтра… завтра я исчезну. Я до боли стиснул зубы, в ушах бушует нечто. Закрываю глаза. Слышу голоса родных, свой детский смех. На тёмном фоне пролетает жизнь, все события, приключившиеся со мной за эти несчастные восемнадцать лет. Я уже прощаюсь со своим существованием. Испытываю облегчение, что вот-вот мои мучения закончатся. Придёт конец одиночеству, угрызениям совести. И тогда мне становится страшно. Действительно страшно. Чем закончится для меня этот путь? Что ждёт впереди? Что, если это лишь начало моих мучений? Но ведь нет ничего страшнее мучений моральных. Разве не они привели меня к такому концу? Но размышления эти прерываются. Дрожащая ладонь касается щёки. Прикосновение знакомо, но я не мог поверить в это. Алексис. Зачем? Оборачиваюсь. Сидим бок в бок, а между нами клетка. Его рука вцепилась в прутья, побелела от напряжения, явила свету белоснежные костяшки. А взгляд опущен, губы едва приоткрыты. Прикосновение, чей след остался на моей щеке, отчасти утолило печаль. Но вместе с тем меня объял испуг. Я боялся его прикосновений. Они заманивали меня, будили любовь к жизни только ради них. Ради прикосновений Алексиса. Ради Алексиса. Я поддался соблазну, зная, что чем больше отдамся чувствам, тем больше буду страдать дальше. Но в чём смысл? Я всё равно исчезну, зачем же сдерживать себя? Ладонью я прикрыл его впившуюся в прутья руку, и, чудо, он посмотрел на меня! Напугано. Невинно. Я поцеловал его. Тянулся за ответом сквозь промежуток меж злосчастных прутьев. Я был счастлив на эти мгновения. Быть может, последние отрадные мгновения в жизни. И не было в этом слиянии губ ни страсти, ни похоти. Лишь нежность, порождённая страхом потерять то самое, чего лишишься наверняка. Оттого этот поцелуй и становился чувственней. И я не знал мотивов Алексиса: быть может, дело в его сокрытой

душе? В хладнокровности, граничившей с нежностью и лаской? И мир под ногами, вокруг меня, надо мной исчез. Кружилась голова. Алексис… Он оторвался от меня. Губы, кончики носов и лбы касались друг друга. Я благодарил Бога за эти секунды. Маленькие подарки, которые он вознёс для меня после всех моих грехов и проступков. Боже, спасибо. – Нам мучиться осталось недолго, – шепчет он мне в рот. «Нам»? – Эй, сосунок, что у тебя там за шум? – слышим из коридора приближающиеся шаги. Осталось немного времени, но мы не отдаём этому внимание. Я заворожён, опьянён этим парнем. Мне больно расставаться. Он сжимает мой затылок, будто не хочет отпускать, но во взгляде его больше нет нежности. Остались лишь раздумья, холод. Он шепчет мне: – Прощай. И отталкивает меня от клетки, подскакивает сам. Мы отходим друг от друга шаг за шагом, не сводим друг с друга глаз. Я вижу его в последний раз. Убегаю. На улице уже темно. В последний раз вижу здание. В последний раз в жизни. Вижу окно с решётками, принадлежащее камере Алексиса. В руках сжимаю исписанную бумагу, где были все мои откровения, вся правда обо мне, которую не мог выразить словами. Теперь я должен с ними распрощаться. Я кинул их в окно и убежал прочь. Завтра я исчезну. Прости, Диана. Я не смог сдержать обещание.

Скоро рассвет. Я знаю, где проведу последние минуты на земле. Я не желал терять их тут, в тоске, и пусть любил окружение, но, простите, река меня зовёт. И я иду туда. Небо уже не столь тёмное: сгущаются голубые краски, блекнут звёзды, и чувствуется морозец. Но я рад им. Мне хорошо с ними. И в этой тишине я чувствую, как становлюсь частью этого мира. Я всегда был ею, но заметил это лишь сейчас. Наедине с собой. Наедине с природой. Наедине с миром. Становится отрадно и печально в то же время – вот-вот этому придёт конец. Я не смогу больше встретить рассвет, меня больше не пощекочет трава, не доведёт до дрожи холодный ветер, не спрячет под своим покровом ночь, не осыплет лучами солнце, не ослепит закат, не омоет дождь… Я дошёл до реки. Она журчала, пела, будто ребёнок делает первые уверенные шаги к этому искусству. Эта песня меня успокоила, ибо посвящена была она мне. «Не бойся, Даан. Всё хорошо. Я не причиню тебе вреда. Я заберу тебя отсюда – из мира, где тебе не были рады. Идём же за мной, Даан». И я пошёл. Хотел исчезнуть… нет, раствориться в ней, стать её частью, будто всегда ею и являлся. Будто то было моим предназначением. Пара сантиметров и я коснусь её глади. Она затянет меня к себе на дно. Мне уже совсем не страшно… – Даан! Разлетается, как выстрел. Короткий, громкий, разносящийся эхом вновь и вновь. Я замираю. На обрыве стоит Алексис. Едва наши взгляды встретились, как он начинает спускаться по крутому склону. Руки скованы спереди наручниками, кисти сжаты в кулаки. Но он делает шаг за шагом и добирается до берега. Восстанавливает прерывистое дыхание, смотрит на меня пристально, словно собираясь с духом подойти. Вдруг, едва ступив шаг вперёд, я слышу зов Кессинджера: – Не стреляй! Уши закладывает. Кровь бьёт висок, сердце разбивается, превращается в пыль. Алексис теряет равновесие и… падает. – Зачем ты это сделал? – эхом разносится вопрос Кессинджера где-то сверху. – Он сбежал. Я исполнял свой долг! – грубый голос Байкорта. – Ты застрелил моего сына!

Меня трясёт. Я выкрикиваю имя Алексиса. Опускаюсь перед ним на коленях и, придерживая за спину, пытаюсь разглядеть жизнь в его глазах. Она потухает. Голубой цвет в его глазах блекнет. Он смотрит на меня пусто, едва приоткрыв рот. Я не замечаю, как по щекам текут слёзы, своих криков и воев. Прижимаю его к груди. – Даан… Я почувствовал его слабое дыхание и взглянул на него. – Прости меня. Он упирается кулаком мне в грудь, и лишь тогда замечаю в ней скомканную жёлтую бумагу. Моя записка. На его глазах выступают слёзы, но он слабо мне улыбается. И вместе с тем тонкая алая струйка бежит по его подбородку. Алексис умирал. – Я так боялся полюбить тебя, Даан. Я предлагал тебе убить меня, чтобы потом не мучиться после твоего исчезновения. Лучше я, чем ты. Твоя жизнь значимей моей. Мне будет больно жить в мире, где не будет… не будет тебя. – Нет, Алексис! Кессинджер… Кессинджер твой настоящий отец. Он спасёт тебя! Не было времени даже задуматься, как Кессинджер, в прошлом бандит, пристроился в рядах полицейских. Он убил свою прошлую личность и начал всё сначала. – Мне все равно… Алексис начал кашлять. Прикрыл рот рукой, ладонь испачкалась в крови. Алексис потянулся в карман и вытащил оттуда раскладной нож. – Я всё равно умру. Убей меня, пока ещё не поздно. Так мы умрём вместе, но, если ты возьмёшь нож и закончишь мою жизнь… ты будешь жить. Пути… назад… нет. И он вручает мне этот нож. С окровавленным лезвием, с кровью Алексиса. Сам сжимает в моей ладони холодное оружие, ибо я не в силах сделать это. Я должен его убить. Всего один мах, одно движение, и я снова смогу встретить день и ночь. Холод и жару. Дождь и зной. Снег и песок. Я увижу родителей, они увидят меня, живого и невредимого. И я начну жизнь с чистого листа. Ценой жизни человека, которого любил больше всех. Оно того стоило?

Алексис смотрел на меня с надеждой. Так редко обжигал мою кожу своим дыханием. Я не мог даже сглотнуть. Меня вынуждали это сделать. Меня сковали невидимые тиски. Мной овладела твёрдость под руку со смятением. Рука обвила рукоятку уверенно. Лезвие блеснуло, приняв удар первых лучей заката, когда я поднял руку. Замахнулся на Алексиса. Не из желания воскреснуть – оно мне уже не нужно. Моя жизнь не дороже жизни Алексиса ни на каплю. Я любил его больше себя и сам не верил, что любовь такая возможна. Я делал это ради него. Исполнял его последнее желание. В последний раз смотрел на Алексиса, что был передо мной. В следующие секунды это будет безжизненный труп, застывшее лицо с застывшей на нём улыбкой и глазами, сверкающими от слёз. – Прощай, Алексис. И лезвие входит в плоть легко. Рассекает её, выпуская горячую кровь. Я вытаскиваю нож, и взгляд Алексиса застывает. Я глажу его по щеке, прижимаю к себе так крепко, как только могу. – Даан, – вновь шепчет под ухом. – Что ты наделал? Я не отвечаю. Молчу, тяну последние мгновения рядом с ним, как только могу, но вновь слышу: – Зачем ты это сделал?! Алексис отталкивает меня и с ужасом смотрит на растущее пятно на моей груди. Теперь улыбаюсь я. – Смешение кровей, – произношу едва слышно, – Теперь ты будешь жить. Ты будешь жить, Алексис. – Нет. Нет. Нет! Алексис плачет. Он трясёт меня за плечи и кричит, не может понять, зачем я так поступил. Зачем я смешал наши крови. Зачем я упустил шанс выжить. Зачем я отдал ему непрожитые годы. Зачем? – Я сам распрощался со своей жизнью по глупости. Я сам вершу свою судьбу и не хочу никого в это впутывать. Тем более тебя. Тем более что я люблю тебя.