Цитаты из книг автора «Медина Мирай»

никогда не мог передать эмоции в той тональности, в какой они должны быть. В сердце кололи иглы, а в голосе читалось равнодушие.

«Когда летишь с моста, понимаешь, что все твои проблемы решаемы. Кроме одной. Ты уже летишь с моста»

«Когда летишь с моста, понимаешь, что все твои проблемы решаемы. Кроме одной. Ты уже летишь с моста»

Порой мне кажется, взрослые люди – бесчувственные существа.

Глава 25 Забыться хотелось сразу после того, как я переступил порог дома убитого. Хотелось убежать. Память стереть. Умереть опять. Забыться, в реке утонуть и провести последние дни своей «жизни» в её ледяных ласках. Окоченеть. Сломаться, зарыдать, завыть, и этот вой в глубинах вод послышится лишь подобием воя, над которым стоит насмехаться. Алексис сидел в комнате допросов. Возле дверей топталась Мона с перебинтованным плечом. После пережитого она не до конца пришла в себя: я уже не видел огонька в её глазах – особенности, возвышавшей девушку над другими. К нам приближался Кессинджер. Теперь, когда этот мужчина занял место в нашей жизни, я оказал ему должное внимание. Его шаги отталкиваются от стен. Уверенные, твёрдые, короткие. Как у убийцы. Он предстаёт перед нами во всей своей изумительной мужской красе. Он был высоким. В прорези свободной дутой куртки виднелось, как ткань рубашки очерчивала изгибы его тела. Чёрные, коротко подстриженные волосы отчасти скрыты за фуражкой; тёмные и густые брови слегка напряжены, и над ними складываются две тонкие полосы; нос прямой, он выразителен. Под ним – обветренные губы, налившиеся кровью, а подбородок могучий, именно он и придавал выразительность овалу его светлого лица. Глаза темнее дна озера, почти сливались со зрачками, а длинные густые ресницы будто произрастали оттуда.

– Как вы? – спрашивает он Мону, и та нервно вздрагивает. – Что будет Алексису? Он ведь ни в чём не виноват! – она сжимает его за грудки, но не в порыве ненависти. Слабость. Она сдерживает слёзы, но пронзительный голос выдаёт её. – Я хочу присутствовать на допросе! – Мне жаль, но вам туда нельзя. Мона не сразу отпустила его. Как за ускользающую последнюю надежду она цеплялась за его одежду. Мы зашли в комнату. Я не удосужился обратить особое внимание на её вид – к чёрту. Но мрачность задела сразу. Здесь было не так тепло, и стены, казалось, вот-вот сомкнут нас в своих тисках и раздавят. Алексис сидела за столом. Кессинджер медлил. Стоял возле двери и не спускал с него печальных глаз. Он тянул, боялся начать допрос. Хотел отдалиться от него настолько, насколько мог. Но час пробил. Кессинджер сел за стол. – Алексис? – стены поглотили его глухие слова. Он поднял взгляд. Заметил меня и тут же отвернулся. Убийство Хагрида пало на плечи Алексиса. Он того не отрицал. Смирился со всем, отчаялся в жизни. Настолько, что принял убийство, к которому не имел никакого отношения. – Послушай, я понимаю тебя. Ты защищался, спасал себя и сестру. Любой на твоём месте поступил бы также, но… это убийство. За него нужно понести наказание. Алексис молчал. Теперь он даже не смотрел на Кессинджера и от этого взгляд мужчины потускнел. Он метался от долга к чувствам, ведь многие вещи закон не включил в себя. – Я вижу, ты неплохой парень, а потому сделаю тебе скидку. Двойную. Во-первых, закрою все твои дела по кражам. Во-вторых, дам тебе время на свободе. Знаю, ты никуда не убежишь, а когда придёт время, придёшь с повинной. Тебе хорошо скосят срок. – Что будет с Моной? – Не знаю. Это уже как она решит. – Вы не слишком ко мне добры?

– Я слышал, тут умерла твоя мама… Адриана, да? – слова Кессинджера пылали искренностью. Звонкий, плавный, но в то же время с капелькой грубости голос завлекал себе слушателей, и от этого я невольно испытал к нему человеческую симпатию. Кессинджер был яркой личностью, о чём говорил не только его вид, голос, лёгкие и в то же время резкие движения рук, совсем как у дирижёра. Нет, его окутывала таинственная аура, и чем больше я наблюдал за поведением мужчины, тем больше хотелось мне узнать о его жизни, ведь она, очевидно, насыщенна и насыщалась с каждым днём. – Да, Адриана. – Прекрасное имя. Честно признаться, я знал женщину с таким именем. – Выходит, вы испытываете ко мне жалость? Можете не врать. Это так. Молчание длиною в минуту. Кессинджер испустил отчаянный выдох. – Твоя мама, – дрожь в голосе, – какой она была? – Заботливой. Нежной. Добродушной. Искренней. Понимающей. Милой. Красивой. – А давно она познакомилась с Бертольдом? Он ведь не твой родной отец. – Это входит в часть допроса? – Нет, стало интересно. – Я предпочту промолчать. Тут в комнату ввалился Байкорт. Он был полон злости, и не успели мы даже разглядеть его, как он закричал: – Что значит, «дашь ему время на свободе»? Он убийца! Он убил моего брата, Кесси! Да я сам прикончу его до суда! Сначала моя племянница, а потом и брат! Ты хоть понимаешь, что творишь?! Алексис не смотрел на него. Он обвил голову руками. Мне стало досадно, что его посадят вместо меня. Ведь именно я своими руками убил Хагрида! Я! Отпираться Алексису было бессмысленно. Всё против него. И он смирился. Мона жива, ей ничего не грозит. Большего счастья ему и не нужно. Из-за всего этого меня съедала совесть. Извиняться в этой ситуации глупо – что бы я ни говорил, никакие извинения не покроют мои действия. Слова выйдут жалкими и оставят после себя неприятный осадок. Алексис рассказал всё как было ещё тогда, на месте убийства. Соврал лишь с убийцей. Но Кессинджер всё равно решил

устроить допрос и после криков Байкорта остался с ним наедине. Они сидели в молчании. Кессинджер разглядывал Алексиса с беспокойством, словно всем своим естеством переживал за него и, кажется, пару раз сдержал себя от желания похлопать его по плечу. По-дружески. По-приятельски.

Глава 26 Я сидел за столом с Алексисом. Мы провели весь вечер в тишине. После допроса не перекинулись и словом. Мы были истощены, духовно и физически. Мону забрали в больницу. Врачи даже не пытались вслушиваться в её слова, что с ней всё хорошо. Порой мне казалось, Мону вообще никто никогда не слушает. Перед сном Алексис выпил лишь стакан воды, а я в рот не смог взять даже крошки. Меня тошнило. Я снова видел труп мужчины, и кровь, и застывшее в испуге лицо, тёмные глаза, приоткрытый рот, откуда ручейком струилась кровь, стекая по щеке и подбородку. Ужасно. Страшно. Тошно. Так в истязаниях психологических прошло два дня. Мы не выходили в город, из дома и окна не открывали. Сидели, вдыхая запах печали. Но так ведь не может длиться вечно. Я забывал о первом в жизни убийстве тогда, когда видел Алексиса. Что он был рядом со мной, что его не было – одно и то же. Молчание. Я устал от него уже давно, но лишь оно тогда было для нас спасением. Двадцать третье февраля. Утро. Казалось бы, третий день забвения, вроде панихиды по Хагриду. Но Алексиса не оказалось дома. Я испугался. Что, если все эти дни, всё время, проведённое со мной в молчании, он раздумывал о своём исчезновении? Исчезновении из жизни. Я выбежал из дома. Свежий воздух опьянил меня мгновенно, заключил в свои объятья, и я, будучи пьяным печалью, был пьян теперь испугом. Бежал, будто от пламени спасался. Бежал на кладбище – куда ещё бежать? Подумать только: все потрясения происходили там, и их решения я находил тоже там.

– Умереть ещё раз?! – Нет, прийти к тебе. – Да блин! – прокричал он не своим голосом, – спуститься сюда с кладбища – пять минут максимум. Я бы подождал! – Я всё равно не смог бы умереть. – Да помню я, но ты не выплывал. Я испугался, что-то пошло не так и… – Испугался? Алексис выпучил глаза, как сова, как лемур, как кот, поднесённый к воде. Мы сидели в паузе всего пять секунд, когда он произнёс: – Забей, – и рухнул спиной на камни, распластавшись на них подобно морской звезде. Я лёг рядом с ним. Он лежал, прикрыв глаза. Мокрая грудь медленно поднималась при каждом вдохе, волосы слиплись со лбом и потемнели от влаги. Так, на тёплых камнях мы пролежали минут десять. Забавно и даже иронично, но я позабыл обо всех проблемах. На эти короткие минуты выбился из цепких когтей реальности, наслаждался тем, чего не ценил при жизни, – самой жизнью. – Как ты? – какая глупость сорвалась с моих губ. Алексис улыбнулся, глаз не раскрывая, и я увидел белоснежную улыбку – белее первого снега. Он зажмурил глаза и спрятал зубы под ещё одной лёгкой улыбкой. Точно птица с сердца моего слетел камень при виде неё. Вода остудила наш пыл и, кажется, унесла мрачные мысли вместе с течением. Как же я был ей благодарен. Но чувство вины она унести не смогла. Слишком тяжела. С ней я проживу свои последние деньки, её я унесу с собой на тот свет. Интересно, встречусь ли там с Хагридом? Вряд ли. А что ждёт меня там? Тьма ли? Ад? Ведь я убил двух человек: себя и Хагрида. Лишь после смерти понял, что жизнь моя мне не принадлежала, а самоубийство – убийству постороннего человека равно. И наказание должно быть равным. Значит всё-таки ад? – Давай исчезнем вместе? – с усмешкой предложил Алексис. – Ты мёртв и скоро исчезнешь. Я подожду. Моне бояться нечего