– Гена, Гена, а ты, что, домой не собираешься?
– Софья Максимовна! А вы что здесь делаете?
– Геннадий, я не буду повторять два раза. Девушка, а вы кто?
Вы в курсе, что Геннадий женатый мужчина? Не знаю уж, что он вам сказал, но он муж и зять, на минуточку! Гена! Домой!!!
– Софья Максимовна, подите вон! Вы задались целью сломать напрочь мою жизнь?
Вы двенадцать лет меня пилили, не давали спокойно жить, и вот сейчас, когда я наконец-то освободился от вашего, так сказать, ига, вы опять.
Вы, что, следите за мной? Софья Максимовна!!!
– Ишь ты, освободился он, ты не освободился, ты идёшь к пропасти, Геннадий! Семимильными шагами!
– Да вы!.. Да как вы смеете?
– Ой, глядите-ка, раб божий Геннадий. Тьфу на тебя!
– Да не божий, Софья Максимовна, совсем не божий, а ваш! Ваш раб-то, что вам нужно от меня? Вот что? Лена, постой, Лена, ну погоди, Софья Максимовна просто шла мимо, и она… шутит. Шутница она, ха-ха-ха. Она моя… тётя, погоди, Лена. Ну выслушай меня!
– И ничё я не тётя, я тёща Геннадия! И вообще, Гена, надень шапку!
– Лена, Леночка, я прошу тебя, тётя шутит! Софья Максимовна, отстаньте, ну что такое, а?
– Ушла, да, Ген? Ушла… Не любит, значит. Любила бы – не ушла.
– Уйдите, я прошу вас, уйдите, просто уйдите. Вы моё проклятие, карающий меч! Вот что?.. Что я вам сделал?
– Да ничего, Ген, что кричать-то?
– А чего вы ко мне прицепились, а? Это не я, это ваша дочка подала на развод, да-да! Я ни разу, ни разу не посмотрел в сторону другой женщины! А вы, вернее, ваша, с позволения сказать, дочь, она!.. Она!.. Эх…
Руки у Геннадия тряслись, как и нижняя губа. Было такое ощущение, что он сейчас вот-вот разревётся.
– Ген… Гена…
– Отстаньте.
– Геннадий, пошли домой.
– Да что вы ко мне пристали!
Гена бросил на стол деньги и вышел из кафе.
Была ранняя осень, промозглая погода навевала тоску. Мелкий моросящий дождик вызывал ненужные воспоминания.
Вот он, Геннадий, бежит в институт в такую же погоду, кутаясь в пальтишко с короткими рукавами.
Он живёт у тётки, точнее, они живут с тёткой, старой девой, проработавшей всю жизнь секретаршей и заработавшей мизерную пенсию.
На проводах на пенсию ей подарили бюст Ленина и тридцать рублей в красочном конверте, а ещё позволили забрать старую пишущую машинку, на которой она работала столько лет и которую всё равно хотели списать.
Списать так же, как и её, Вилену Ивановну.
Она растила Геночку одна после гибели своей сестры-двойняшки – та от несчастной любви к Геночкиному папе выпила уксуса, бедняжка.
Жили Гена с тёткой бедно, но счастливо. Она читала ему на ночь вместо сказок переписку Ленина с Луначарским, а по праздникам «Капитал».
Он за это рос тихим и воспитанным ребёнком, без троек закончил школу и без труда поступил в институт.
Гена никогда ни с кем не встречался, он не знал, о чём говорить с девушками, они казались ему существами с другой планеты.
В институте сдружился Гена только с товарищем Гайдук.
Е. Гайдук, так значился товарищ во всех списках и представлялся всем товарищем Е. Гайдуком. Ходил он в мешковатых штанах, каких-то невообразимых толстовках, кедах.
Имел голову кудрявую и никогда не причёсанную. Говорил странным писклявым голосом и при встрече крепко жал руку.
И только на каком-то междусобойчике, куда Гена попал совершенно случайно, по настоянию же товарища Е. Гайдука, узнал Гена страшную для себя правду.
Узнал совершенно изуверским способом.
Товарищ Е. Гайдук, выпив подряд два стакана портвейна – на спор, между прочим, – вмиг окосел и начал признаваться Гене в своих чувствах.
Все кругом смеялись, Гена тоже, опробовав жжёной жидкости, немного окосел. Он никак не мог понять, чего хочет от него товарищ Е. Гайдук?
А когда товарищ, хлебанув прямо из горла, полез целоваться к Геннадию, тот от страха двинул кулаком между глаз Гайдуку, да так, что тот сел на пол и заревел.
Потом в доказательство, что он по праву претендует на Гену, поднял товарищ Гайдук толстовку и показал, извините, молочные железы, самые настоящие, мадамские.
Те, кто был не слишком пьян, вмиг протрезвели.
– Гайдук, – орали они, – ты, что, девка?
На что Гайдук, пьяно рыдая, сказал – или вернее сказала, что, конечно, и звать её Елизавета Гайдук. Лизка она!
Ни до, ни потом, какое-то время спустя, не видел Геннадий женских интимных частей тела, да ещё в такой близости. Бежал он с того междусобойчика на заплетающихся ногах, с шапкой в руках. По дороге ему было плохо, его рвало и поднялась температура.
Гена даже проболел три дня.
С товарищем Е. Гайдуком они объяснились: Гена честно сказал, что интимные подробности тела товарища его не интересуют, и вообще, он весь в учёбе.
Гена хотел стать великим учёным. До тех самых пор, пока не увидел ЕЁ.
Они были первокурсницы – весёлые, красивые, как стайка разноцветных колибри, в своих плащиках, с зонтиками. А он, Гена, бежал в дырявых ботинках и в пальто с короткими рукавами, из которого выглядывали мослы больших рабочих рук.
Чтобы как-то прокормиться им с тёткой, Гена разгружал вагоны: с мукой, с углём, с консервой, рыбой – да с чем придётся, по вечерам…
Она окликнула его, и весь мир пропал, только она стоит и смеётся.
Так Геннадий познал любовь.
Он читал Ей стихи, и собственного сочинения тоже. Она им восхищалась и хлопала большими ресницами, а он не замечал, что была Она непроходима глупа, как пробка.
Зато замечала это товарищ Е. Гайдук и высмеивала при каждом удобном случае. Но Ей было плевать, ведь Она не понимала тонкого и злого юмора товарища Е. Гайдук.
Она познакомила Гену с мамой, своей мамой.
– Мамочка, знакомься, это Зелёный!
– Здравствуйте, товарищ Зелёный, – Софья Максимовна крепко сжала руку Геннадия.
– Ха-ха-ха, мамочка, ха-ха-ха.
– Лёля! Что здесь смешного?
– А то мамочка, то!!! Ха-ха-ха, его Геннадий зовут! Геннадий!
– Геннадий? А Зелёный что, фамилия? Лёля! Ведь это неприлично!
– Мамочка, это я так Геночку зову, Зелёный, ну он же Гееена…
– И что?
– Крокодил! Мамочка! Зелёный крокодил! Гена – крокодил! Ну мамочка, ну как ты не поймёшь! Я же не буду звать Генночку крокодилом, ха-ха-ха.
– Лёля! Ты, простите, молодой человек, дура!
– Ну мамочка!
Так же Гена познакомил свою Лёлю с тётей. Тётя была более снисходительна к девушке. Она спросила только, не тяжело ли Лёле учиться в институте и как она туда поступила?
– Не тяжело, – сказал девушка, – там такие все миленькие, а ещё мне Зелёненький помогает, что дяденька удивляется, как я такие задачечки могу решать. А это не я, ахахахаха, это Зелёненький.
– Какой дяденька, детка?
– Мамин брат. Он же этим, как его, редектором там работает, он самый главный редектор.
– Ректор?
– А, да, редектор.
Вечером Гена с горящими глазами ждал, что скажет тётка про его милую Лёлю.
– Тётушка, правда Лёля прелесть?
– Прелесть, прелесть. Геночка, она же как пробка, она тупая, Гена! Может лучше Е. Гайдук?
– Никогда! – обиженно вскинулся Гена, – ни за что!!!
Мама же Лёлина, Софья Максимовна, вцепилась в Гену мёртвой хваткой. О лучшей партии для своей Лёли она и не мечтала.
Вскоре молодые женились и начали жить с тёщей.
Она командовала ими, будто они были оба её маленькими детьми.
Вскоре тёти не стало, тёща не дала продавать квартиру, а, отмыв и очистив её, пустила туда квартирантов. Деньги от аренды складывала на счёт.
– Пригодятся, – говорила она.
Тёща решала, когда им ездить в отпуск, что им надевать и какие трусы покупать.
Так прошло двенадцать лет.
Гена работал в хорошем месте, он выправился, стал довольно-таки интересным мужчиной, но всё так же с обожанием смотрел на свою Лёлю. Тёща требовала внуков, но Лёля категорически не хотела обременять себя ничем и никем. Лёля так и осталась колибри.
А три месяца назад наглым и деловым тоном их Лёля, их глупышка, вдруг заявила, что она уезжает к морю…
– К какому морю? – генеральским голосом спросила тёща.
– К Чёрному, мама! Что за вопросы?
– Отпуск через месяц!
– А я не в отпуск, дорогие мои, я выхожу замуж!
– Лёля! Опомнись, ты двенадцать лет как замужем!
– Я развожусь с Геночкой, мамочка! И выхожу замуж за Бричкина! Он талантливый художник, он любит меня.
– Лёля! Ты дура!!!
– Нет, мама! Я не дура! Бричкин – талант! Ранимая душа, он пропадёт без меня!
– Лёля! Это какой Бричкин? Который рисует глаз на жопе и ногу, торчащую из головы?
– Мама! Не позорься, если ты не понимаешь в современном искусстве…
И Лёля, пожелав всем удачи, умчалась со своим Бричкиным, рисующим странные картины, жить к морю.
А Гена остался с тёщей вдвоём, в его квартире пока жили квартиранты.
Гена в очередной раз попытался устроить свою судьбу, но тёща опять появилась и всё испортила.
– Геннадий! Геннадий, не молчи! Геннадий, ты простынешь, не ходи по лужам. Надень шапку, я тебе говорю. Гена! Надень шапку!
– А я буду! Буду ходить по лужам! И шапку сниму! Вот! Вот! Вот!
Мимо проходящие люди обходили стороной странную парочку: в луже прыгал хорошо одетый мужчина и кричал о том, что он назло будет прыгать и ходить без шапки.
А на тротуаре стояла маленькая, сухонькая старушка и уговаривала его выйти, а то он промочит ноги, а у него слабое горло…
Опустошённый, прокричавшийся Геннадий покорно пошёл домой.
Утром он не смог встать, была сильная температура и болело горло.
Тёща отпаивала и лечила своего бывшего зятя.
А через две недели у тёщи, Софьи Максимовны, был юбилей – семьдесят лет.
Лёля заказала переговоры, они пошли оба. Она быстро поздравила мать и попросила дать трубку Геннадию.
У него она без стеснения попросила денег, сказала, что у них нечего есть. Геннадию стало жаль пожилую женщину.
– София Максимовна, а пойдемте в ресторан…
– В ресторан?
Гена ожидал, что тёща начнёт отчитывать его за разбазаривание средств, но она вдруг по-озорному улыбнулась и согласилась.
Геннадий сидел с тещей не в самом дорогом, конечно, но в довольно-таки приличном ресторане.
Заказали бутылочку винца и устроили себе, а вернее тёще, праздник.
Душевно посидели.
Официанты на кухне даже умилялись и рассказывали, какой хороший мужчина и как ухаживает за мамой.
Жизнь пошла своим чередом.
Примерно через месяц тёща попросила Гену отвезти на дачу внучку своей приятельницы.
Так Гена познакомился с Полиной. Хорошая, милая, воспитанная девушка.
Гена бреется в ванной и напевает.
– Гена.
– Да, Софья Максимовна?
– А почему бы тебе не пригласить Полину в кино?
– Но я, ммм… да…
– Ну что ты замычал? Геннадий!
Вечером, после фильма, Геннадий, проводив Полину, долго стоял и смотрел в небо.
– Геннадий, – позвала тёща с балкона, – иди домой, простынешь…
Они жили в соседних домах с Полиной.
Они пили чай на кухне. Сухонькая старушка и мужчина в самом расцвете сил.
– Она мне не дочь.
– Ну зачем вы так, Софья Максимовна.
Женщина покачала головой.
– Выслушай. Оля мне не дочь. Она внебрачный ребёнок моего супруга, Вениамина Егоровича.
Мне она досталась уже семилетней, Вени уже не было. У нас не было детей, мы жили друг для друга, а потом он заболел и…
Она дочка одной его аспирантки, я помню этот адюльтер, но я не знала, что у него могли быть последствия.
Веня помогал девочке и её бабушке, да-да, мать бросила малышку сначала на подружку, потом ещё куда-то. В общем, её воспитывала бабушка, потом уже она досталась мне.
Лёля не настолько глупа, как кажется. Она хитрая, ей так удобно. Мне кажется, она никогда и никого не любила по-настоящему.
– Но вас, мне кажется…
– Тебе кажется, мальчик. Я всегда хотела иметь детей, сына! Умного, красивого, похожего на моего Веню. Но у нас не получилось.
Когда я увидела тебя, я поняла, вот мальчик, вот сын, которого у меня не было!
Прости меня, Гена, прости старую, глупую, эгоистичную тётку.
– Да что вы такое говорите? Софья Максимовна! Да за мной так тётя родная не ухаживала, а маму я не помню. Я вам спасибо должен сказать. А Лёлю… я ведь её любил, по-настоящему.
– Я знаю, мальчик, знаю. Отпусти её, она как яркая бабочка, маленькая птичка…
Полина хорошая девушка, присмотрись к ней. Хочется внуков, – сказала она покрасневшему Геннадию.
– Веня, Венечка. Ты куда? Иди сюда, иди, мальчик… Бабушка слишком стара, чтобы бегать за тобой, ну или хотя бы не так быстро убегай, – кричала сухонькая бодрая старушка вслед мальчику лет двух, который бежал навстречу мужчине и женщине, видимо, родителям малыша…
– Мама! Вы слишком многое позволяете этому сорванцу, – подкидывая и ловя хохочущего мальчика, сказал мужчина, – ну куда вот так бежать?
– Геннадий! Ты слишком рано списываешь меня со счетов, правда, Полиночка? – подмигнула старушка улыбающейся молодой женщине. – Я, между прочим, сегодня иду на танцы! В парке будет работать эстрада, и Вячеслав Георгиевич меня пригласил, а я согласилась!
– Мама, вы посидите с Веней? Полина хочет сходить на выставку модного художника, вся столица о нём только и говорит.
– Конечно, в чем вопрос.
Вечером, забирая малыша, Гена был немного рассеян и задумчив.
На второй день он увидел бывшую тёщу выйдя с работы. Они пошли, не спеша, по аллее.
– Это он? Тот художник? Глаз на попе и нога из головы?
Геннадий кивнул головой.
– А она?
– Он зовёт её музой. Мне кажется, она счастлива… во всяком случае улыбалась и весело болтала…
– Да? Ну хорошо, рада за неё… Геночка, к нотариусу надо сходить, завещание оформить, и не сопротивляйся! И вообще, не ходи по лужам и надень шапку! Надень шапку, Гена!
– Но на улице лето…
– Тогда расстегни куртку, а то вспотеешь…
О проекте
О подписке