Глава 2

Элизабет оказалась права. После трех месяцев работы на фабрике сил на внеурочные встречи с прихожанами практически не оставалось. Оплата счетов съедала почти всю зарплату, поэтому приходилось несколько раз в неделю оставаться сверхурочно. В церкви «Всех святых» так и не поняли, куда исчез отец Майкл, а новому настоятелю не хватало смелости рассказать, что его предшественника лишили сана: а вдруг, думал он, люди разбегутся, и он не сможет платить церковный налог? Майкл поздно возвращался домой, и потому его не так часто встречали на улице. Когда он все-таки попадался на глаза соседям, то отшучивался, что находится во внеочередном отпуске перед важной миссионерской командировкой, после чего быстро переводил разговор в русло теплой ненавязчивой беседы. Несмотря ни на что, Майкл надеялся, что скоро у него поднакопится стаж, зарплата вырастет, и станет полегче.

– Боже, как же мне всего этого не хватает! – обратился он к небесам, сидя в церкви, в которую в этот поздний вечер на свой страх и риск его пустил сторож Максимилиан.

Позже они курили на заднем дворе, и Максимилиан рассказывал, как теперь обстоят дела в приходе.

– Зря они так с тобой, – хриплым голосом произнес сторож. – Неужели ты не держишь зла на этих чинуш? Сидят там наверху, забыв, как это – быть простым человеком. А ты всегда помнил. За то тебя и любим. Может, весь этот беспредел закончится, и ты вернешься?

– Я бы тоже этого хотел, – вздохнул Майкл. Оба задумчиво затянулись.

– Вид у тебя уставший. А как Элизабет? Тоже, небось, переживает, – улыбнулся Максимилиан.

– Она сильная, – ответил бывший священник. – Осенью Ричи пойдет в школу, и, может, она тоже устроится на работу.

– Так жизнь и разрывает семьи, – Максимилиан сплюнул на землю.

– Знаю, но мы справимся.

– А-а-а, ну тогда, как говорится, Бог в помощь! – они обменялись крепким рукопожатием, и Майкл вернулся домой.

Дома он читал Ричи его любимую книжку о Рыцаре карающего меча и Принцессе замка лазурного моря. Снова, когда они дочитали до момента, где рыцарь убивает Дракона черного солнца, Ричи спросил:

– А ты победил бы дракона?

– Я же не рыцарь, – смеясь, ответил Майкл.

– А я бы победил! И спас принцессу! – он вскочил на кровати и, держа воображаемый меч, разил мысленных врагов направо и налево.

Майкл повалил сына, а тот отбивался как лев.

– Это что еще за поединки перед сном? – Элизабет вошла в детскую.

– Всплеск праведности никому еще не вредил, – смеясь, ответил Майкл.

– А почему мы не ходим в церковь в воскресенье? – неожиданно спросил у родителей Ричи.

– Мне сказали найти себе новое место, – ответил Майкл.

– Почему?

– Потому что не слушался старших.

– У тебя тоже есть старшие?! – удивился ребенок, давно мечтавший стать взрослым, но вдруг немного засомневавшийся в своем желании.

– Да еще какие серьезные. У-у-у-у, – он изобразил страшилище из книги.

– Я их тоже победю! – не унимался маленький рыцарь.

– Когда придет время, конечно, – Майкл потрепал сына по голове.

Элизабет, ласково наблюдая за ними, в конце концов, взглядом дала понять, что всем в этом доме уже пора ложиться спать. Майкл, поцеловав Ричи, вышел из детской. Он стоял в зале и думал, что, скорее всего, им нужно оставить эту панорамную четырехкомнатную квартиру. Но сам воздух здесь был соткан из такого количества воспоминаний и светлых эмоций, что даже промелькнувшая мысль о переезде доставляла сильную боль. Но когда появилась Элизабет, он понял, что эти тягостные размышления необходимо облечь в слова.

– Нам нужно будет сдавать нашу квартиру, а себе подобрать что-нибудь поскромнее, – произнес Майкл. – Ребенок у нас один, так что с арендой другого жилья проблем не будет.

– Хорошо, – сдержанно ответила Элизабет, закидывая на плечо небольшое полотенце.

Ей тоже не доставляла радости мысль о том, что все, созданное ей за годы, после того как эта квартира досталась им от ее двоюродного дяди, новые постояльцы развеют за пару месяцев.

– Может, я пойду на работу? – предложила Элизабет. – Ричи пока будет в семье Качински. Думаю, они согласятся.

Майкл вспомнил эту пожилую чету, которая достаточно часто помогала прихожанам сидеть с детьми.

– Ты действительно хочешь отдать его? Мы оба будем пропадать на работе, и ты даже не представляешь, как быстро он вырастет, но уже без нас, – нахмурившись, произнес он.

Его жена покачала головой.

– Но ты же сам все время говорил другим, что очень часто мы выбираем между плохим и очень плохим, – сказала Элизабет, садясь на диван.

Казалось, она хочет, чтобы этот диван, на котором они часто смотрели старые черно-белые фильмы, так нравившиеся Ричи, или слушали игру Майкла на гитаре, проглотил ее и спрятал в своих недрах.

– Без нас, – повторила она за мужем. – Миллионы детей растут так, и ничего. Вечером они видят родителей, и им этого хватает.

– Да, миллионы. Но я хочу дать Ричи возможность не стать одним из миллионов. Лучше я буду работать больше, – Майкл сел рядом с женой и положил ей руку на колено. – Скоро он начнет взрослеть и сам оставит нас естественным путем, а пока хочется давать ему все наше тепло, сколько его есть.

– Ему уже мало общения с тобой по вечерам. Даже порывался уйти с тобой на работу, – Элизабет сидя изобразила детскую уверенную походку.

– Как-нибудь я обязательно возьму его на работу, но не сейчас, – он откинулся на спинку дивана.

– Ты стал храпеть, – заметила Элизабет.

– И как ты спасаешься? – задорно спросил Майкл.

– Оказывается, если немного посвистеть, ты замолкаешь, – они вместе тихонько засмеялись.

– Надеюсь, это пройдет, – произнес Майкл, но в ответ увидел лишь нахмуренные брови и сморщенный нос жены.

Действительно, сейчас он просто проваливается во тьму, как только его голова касается подушки, хотя раньше ему нравилось размышлять о прожитом дне перед сном. Теперь нужно было учиться размышлять на ходу, что не способствовало продуктивности на работе и гармонии внутри. Элизабет в это время думала о чем-то своем, но на ее светлом лице не было ни тени уныния и печали. И это вселяло в Майкла еще больше уверенности, что они все преодолеют.

***

На следующий день в цеху сортировки текстиля, как обычно, кипела работа. Станки и линии конвейера работали на пределе, периодически смазываемые отборной руганью начальника смены. Майкл стоял на своем месте и следил, чтобы его старенькая сортировочная машина корейского производства не создавала затора и соблюдала заложенную программой цветовую дифференциацию материала. Монотонная и напряженная работа в шумном цеху не угнетала его. Несмотря на шум оборудования, он вдруг перестал слышать матерные комментарии начальника, что было в новинку. Он выглянул из-за линии и посмотрел на площадку, возвышавшуюся над цехом, где обычно стоял этот седовласый жонглер нецензурной бранью. Тот был на своем положенном месте и читал какой-то листок, протянутый ему человеком из отдела кадров.

– Эй, Калхедон… – дальше речь начальник смены стала настолько выразительной, что составлявшие ее слова невозможно было бы найти ни в одном словаре мира.

Майкл дал знак своему напарнику по линии, но тот, услышав громогласный призыв шефа, уже и так все понял. Бывший священник быстро поднялся на площадку, где начальник обдал его новой струей витиеватого сквернословия, из которого уважительно было произнесено только «к директору». Майкл поспешил в кабинет директора фабрики, находящийся на верхнем этаже. За большим столом, среди небрежно разбросанных бумаг, которым директор до сих пор доверял больше, чем электронным системам обмена информацией, сидел Врослав Лонч, великан с густыми черными бакенбардами. Его карие глаза просканировали Майкла Калхедона.

– Присядь, – пригласил его директор, указав на потертое кресло перед столом.

Лонч был замечательным директором хотя бы потому, что быстро принимал решения без душных совещаний и планерок. Он был одним из тех начальников, которые говорили о деле только с теми, кто непосредственно отвечал за тот или иной участок работ на фабрике. Всех остальных в таких дискуссиях он считал лишними. Оттого встречи с ним длились не больше минуты. Так что приглашение в кресло означало непростой разговор.

– Мне очень жаль, – произнес он, как будто жуя что-то крайне неприятное на вкус.

– Ненавижу это выражение, – серьезно ответил Майкл.

– Ха, я тоже, – он, все так же пожевывая, пытался подобрать слова.

– Вы меня увольняете? – форсировал разговор бывший священник.

– И да, и нет, – его голос своей густой хрипотой подобно грому вонзился в ум Майкла. – Эх… на севере начинается новая война, и наш город посылает туда корпус поддержки мира. Ха, корпус поддержки мира! Под это мобилизуют всех, у кого нет отвода. Разнарядка приходит и на заводы, и в порты…

– У меня нет стажа, и поэтому я попадаю под призыв? – уже стал догадываться Майкл.

– Я не могу повысить тебя раньше срока, – произнес директор Врослав. – Да и сейчас, после повестки, это выглядело бы очень странно.

– Не извиняйтесь.

– А я и не извиняюсь, – ответил директор. – Но поступить хочу по-людски, лично сказав тебе об этом. Я знаю, кем ты был. Может, по твоей линии что-то можно будет сделать? Мне кажется, вояка из тебя не очень.

– Посмотрим, но сейчас иммунитета у меня уже нет, – Майкл старался сохранять самообладание.

– Ну, тогда тебе пора. Отработанные смены будут оплачены, – директор поднялся из своего кресла.

Майкл встал вслед за ним и, попрощавшись, направился к двери.

– Калхедон, твое рабочее место я могу отдать твоей жене с сохранением стажа, – остановил его в дверях Лонч.

– Благодарю, она обратится к Вам в ближайшее время, – Майкл кивком оценил человечность директора.

Кошмарный сон или реальная жизнь? Чем он так прогневал небеса? Своим счастьем? Несмотря на неожиданные новости, покидая фабричный комплекс, Майкл не испытывал тревоги или чувства гнетущей безысходности. Все же он решил прогуляться. Пройдя пару кварталов, Майкл подумал съездить на Восточную площадь, где, по слухам, объявились какие-то проповедники. Посмотреть на очередных «вестников Апокалипсиса», пока церковная администрация не прогнала их, выглядело неплохой идеей, чтобы развеяться.

Невзирая на разгар рабочего дня, на площади было достаточно много зевак. Перед серо-зеленым готическим Собором Преображения двое проповедников обращались к собравшимся, призывая их поменять свою жизнь, потому что время суда пришло. Майкл всегда считал, что призывать к изменению можно только примером собственной жизни. По-другому это не работает. Но кто он теперь такой, чтобы ставить под сомнение методы работы других людей?