Ей нравилась Адда-гупи, но при этом было в ней что-то отталкивающее. Пожалуй, у Шемхет никогда не получилось бы подружиться со старухой, но они могли бы стать хорошими соратницами в каком-нибудь важном деле.

– То, где ты будешь, если башни Вавилона вдруг разрушатся, а у стен замка появится многотысячное войско. На стенах, чтобы их защищать, в подвалах, чтобы прятаться, в повозке, чтобы бежать, или ночью у ворот – чтобы их открыть. Думаешь, это невозможно? Наш мир очень хрупок, Шемхет, нас мало, а враги наши многочисленны. Но главные наши враги – мы сами.

– А где будете вы, когда подступит войско? – только и смогла спросить Шемхет.

– Я буду уже в гробу, – усмехнулась старуха. – А вот где будешь ты, решать тебе.

Тогда только она отпустила Шемхет, и та поскорее пошла прочь. Лишь пройдя несколько коридоров рваной, взвинченной походкой, Шемхет поняла, что злится и что ее сильно вывела из равновесия встреча со старухой. Какая-то глубокая и страшная правда была в ее словах, но еще страшнее было то, что умная и опытная женщина так верила во все ужасные вещи, о которых говорила.

Она остановилась и напомнила себе, зачем пришла: травы, Аран, сестры.

Сначала она отнесла корзину ашипту из храма Мардука, с которыми они заранее договорились встретиться во дворце. Повторила на всякий случай, что нужно делать в первые минуты после смерти. Ашипту смотрели на нее лениво и без любопытства. Они все хорошо знали.

Шемхет вышла от них и почувствовала, как у нее расправляется спина от предвкушения встречи, потому что после трав она отправилась искать Арана. Даже короткие встречи с ним были подарком – потом Шемхет перебирала их в мыслях, словно драгоценности.

Она спросила у стражников о нем и удивительно быстро нашла его.

Она вздрогнула, когда узнала Арана по одному очертанию плеча, по одному затылку, по одной манере стоять очень широко.

Но он был не один. Напротив него стоял юноша чуть моложе, ниже, с нервно раздувающимися ноздрями и пухлыми губами, в которых скользило нечто порочное. Его черты казались знакомыми.

Они разговаривали очень оживленно, и Шемхет сначала улыбнулась, но потом поняла: это противостояние. Ссора. Шемхет никогда не видела у Арана такого напряженного лица. Это и отталкивало, и притягивало ее, и она не могла отвести взгляда.

Наконец собеседник Арана махнул рукой и пошел прочь, бросив на прощание что-то сквозь зубы. Аран смотрел ему вслед, и ноздри его раздувались.

Когда он увидел Шемхет, его взгляд слегка смягчился. Но лишь слегка.

– Аран, – сказала она неловко, – я обещала найти тебя, но, видимо, нашла не вовремя…

– Это Валтасар, мой младший брат. От другой матери, дочери Навуходоносора. Ты не узнала его? Отец отсылал его в Ур на несколько лет – представлять царя… И не говори глупости. Ты всегда будешь вовремя для меня.

– Семейная ссора?

Аран снова посмотрел брату вслед.

– Скорее, духовная, – наконец ответил он. – Он уехал юношей, а вернулся взрослым мужчиной, и оказалось, что у нас слишком разные взгляды. Мы сами слишком разные. То, что я нахожу недостойным, его лишь забавляет. Там одна история со свободной девушкой, которая… Впрочем, не бери в голову. Это некрасивая история, которую не надо рассказывать девушкам.

– Ты забываешь, я жрица Эрешкигаль, – ответила Шемхет, и польщенная его заботой, и слегка раздраженная его покровительственным тоном.

– И правда, ты тела обмываешь, разрезаешь. Ты все видела. Для вас тайн нет.

– Я вижу каждый день не только тела. Но и смерти. Иногда это хорошие и чистые смерти, иногда… тяжелые. Редко, очень редко, но случается, я вижу такие раны, что мне хочется закрыть глаза. Иногда эти раны от хищных зверей. Или падения с высоты, или это результат случайности, пожара, падения с телеги. Но иногда такие раны наносят люди. И эти раны – страшнее всего.

Аран печально посмотрел на нее и сказал:

– Хотел бы я, чтобы тебе не приходилось этого делать. Если бы ты была моей женой…

– Не надо, – снова попросила она.

– Хорошо, – коротко сказал он, – не будем об этом.

– Мне нравится быть жрицей. Это дает смысл и цель. Это неплохая судьба, мне не на что жаловаться.

– Не будем об этом, – повторил он.

– Хорошо, – эхом отозвалась она. И спросила, только чтобы спросить: – Расскажешь мне о походе?

– Это тоже не очень интересно. Долгие и трудные переходы. Яростные короткие бои. Но Шемхет! Я видел снег!

– Что такое снег?

– Белое холодное облако. Он мягкий. Но стоит взять его в руку, он истечет водой.

Они долго еще говорили.

Распрощавшись с Араном, Шемхет пошла длинными комнатами дворца, пока не оказалась наконец у гарема. Двое безбородых евнухов-стражей узнали ее издали и, когда она проходила мимо них, даже не покосились на нее. Их легкие кожаные доспехи украшал знак луны, на поясе висели короткие мечи.

Когда Шемхет прошла дальше, на нее пахнуло свежестью и плотным земляным запахом: в центре гарема располагался квадратный бассейн, по бокам которого росли деревья.

Шемхет направилась к покоям царевны Неруд, но встретила в дверях рабыню. Та сказала, что госпожа ушла в детские покои и скоро должна вернуться. Шемхет очень устала, потому что утром ходила собирать травы, но решила подождать сестру.

Солнце двигалось к зениту, и, хотя здесь, за толстыми стенами дворца, в сени деревьев было не так жарко, как на улице, воздух все равно налился зноем и давил. Шемхет вернулась к бассейну и села на скамью. Ей нравилось смотреть в воды Евфрата, но то была подвижная вода, а здесь – стоячая.

Шемхет захотела окунуть ступни в воду, но только она скинула сандалии, как сзади раздался звонкий голос:

– Может быть, ты хочешь искупаться?

Шемхет обернулась и увидела Инну.

Младше Шемхет на год, она была дочерью Амель-Мардука от одной из свободных наложниц, которая умерла родами. У Инну был змеиный, изгибистый стан. На шее красовалось уродливое коричневое пятно, заходившее далеко на щеку. Вне гарема Инну всегда носила покрывало, как делали иногда замужние женщины.

– Хочешь искупаться? – спросила сестра еще раз.

Шемхет покосилась на воду, на Инну, еще раз на воду, но потом со вздохом сказала:

– Нет, сегодня мне надо будет вернуться в храм. На следующей неделе у нас несколько внутренних ритуалов, да и сегодня-завтра надо составить список необходимого на месяц… Пока я выкупаюсь, пока мы поговорим, выпьем молока, пройдет уже много времени.

– Как дела в храме? – спросила Инну и села рядом с Шемхет.

Когда они обе были девочками, выбиралось, кому из них стать жрицей богини смерти. За Шемхет говорило ее происхождение, за Инну – ее пятно. Ни одна из них не была достаточно прекрасна, чтобы стать жрицей Иштар. А Эрешкигаль издавна отдавали отмеченных какой-то странностью дев. Всякий раз, встречаясь теперь, сестры примерялись: что, если бы ее судьба была моей судьбой?

Пока выходило, что у Шемхет больше свободы и больше власти над собой, но Шемхет ясно видела ограничения, которые накладывало на нее жречество. А Инну была слишком умна и не могла не понимать, что судьба Шемхет уже определена, а судьба Инну только ждет своего начертания. И, возможно, будет прекраснее, счастливее и ярче судьбы Шемхет.

– Все по-старому… – рассеянно ответила Шемхет, но тотчас спохватилась: сестра явно ждала не этой безличной фразы. – Мы сегодня собирали к похоронам срощенных близнецов, родившихся мертвыми. И их мать, жену сногадателя.

– Как он сам? Разом потерять и жену, и двоих детей…

– Он… засмеялся, когда ему сказали. Никто не понял, почему. Старшая жрица решила, что он лишился рассудка, но нет. Он все понимал потом, отдавал внятные распоряжения слугам и родичам.

– Почему он засмеялся? – спросила Инну, словно не слышала остальной речи Шемхет – так запали ей в душу слова сестры.

– Мы не знаем. Мертвые требовали нашего внимания. Старшая дочь сногадателя, уже замужняя, пришла проследить за всем, помочь семье. Ее муж влиятелен, с ней пришло много рабов и слуг. Думаю, они удержат дом в порядке, даже если сногадатель окончательно сойдет с ума.

– Это дурной знак, сестра?

– Это знак, но разгадать его я не в силах.

Они помолчали. Потом Шемхет спросила:

– А у вас что тут?

– А какие последние новости ты знаешь? Одна рабыня на кухне обварилась в масле. Она так кричала, бедная, отсюда было слышно. Придворные асу^[5] ее осмотрели и промыли рану, вскрыв пузыри, но ей пока не стало легче.

Шемхет спросила:

– Может, позвать ашипту? В такую рану наверняка захочет вцепиться демон.

Инну покачала головой.

– Ну пока же ничего не произошло? Может, они и ашипту звали, не знаю.

– Всегда лучше звать ашипту, – пробормотала Шемхет. – Хотя мне кажется важным и уметь резать тело. Я же умею. Кстати, у нас в храме есть хорошая мазь от ожогов, я могу прислать тебе для этой рабыни.

– Давай. Какие еще у нас новости… Знаешь, что отец даровал Набониду землю у Синих Холмов? Землю и титул. Он теперь не просто советник, а мудрейший советник.

– Нет, я этого не знала, – сказала Шемхет, а в груди у нее что-то екнуло.

Набонид был отцом Арана. Почему Аран ничего не сказал ей об этом? Сын мудрейшего советника… Набонид пришел откуда-то с севера много лет назад и, не имея родни, одну только мать, сумел подняться так высоко, взять такую великую власть! Ему бы теперь женить сыновей на молодых вавилонянках знатных родов, выдать замуж дочерей в хорошие семьи – и через поколение уже никто и не вспомнит, что их предок пришел с севера нищий, а сандалии его были в пыли.

– Ага… А историю о том, как новый конюший, Угбару, подал по ошибке царю кобылу вместо коня?

– О, об этом знает весь город! Царю – и подать кобылицу… что с ним стало?

– Отец не успел на нее сесть, поэтому просто высекли, и все.

Инну и Шемхет задорно переглянулись. Потом Инну продолжила:

– Ну, тогда ты знаешь все дворцовые сплетни… Хотя вот свежая! Помнишь, два месяца назад привели в гарем новую рабыню? Невысокую, с берегов Нила.

– Я видела ее, но не знаю имени, – ответила Шемхет.

– Она оказалась в тягости. Никто не знает, то ли ее привезли такой во дворец, то ли уже здесь… Будут ждать ее родов и потом отсчитают сроки, чтобы решить, как быть с ней и ребенком.

Шемхет раньше деревенела, когда слышала истории про беременности рабынь из гарема. Но рабынь было много, такие истории – часты, и сейчас ей показалось только, будто что-то холодное коснулось на мгновение сердца. Она даже не вспомнила о своей матери.

Вдруг позади раздался гомон. Оказалось, пришла Неруд, а с ней трое мальчишек, которые без устали носились вокруг нее.

Неруд была самой старшей и самой прекрасной из детей Амель-Мардука. Говорили, будто в ней воплотилась ее бабка, мидийская царевна Амитис, ради которой Навуходоносор построил знаменитые висячие сады. Они возвышались прямо у Евфрата каскадами, водопадами зелени – диковинных растений и цветов, чьи названия знали лишь немногие. В них жили прекрасные птицы – звонкоголосые, с подрезанными крыльями. Там и тут располагались небольшие фонтанчики чистой воды. Люди говорили, что таких чудес больше нет в мире, и слава их полетела по всем краям.

Северная царевна гуляла в тени своих садов, спасаясь от беспощадного вавилонского зноя. Однажды там же, среди садов, умерла от неизвестной хвори. Или просто от тоски.

Она родила к тому времени двоих – отца и дядю – и носила под сердцем дочь.

Навуходоносор велел больше не поднимать туда воду, и все диковинные растения и цветы, привезенные с севера, умерли от жажды. То, что составляло великую славу Вавилона, царской же рукой было небрежно брошено в пыль, словно заявление: поглядите, как мало я ценю то, что добыто великим трудом!

Он был расточителен и жесток, великий царь Вавилона.

Отец Шемхет, Неруд и Инну, Амель-Мардук, не был ни жесток, ни велик. Придворные поэты славили его разум и умеренность, но лишь немногие догадывались, что за всем этим скрывается нерешительность, непозволительная для царя вавилонского.

– Да что будешь делать с вами! – сказала Неруд, улыбаясь мальчикам. – Ну, раздевайтесь, ныряйте скорее.

Братья с криками скинули туники и полезли в воду. Возле бассейна стало шумно, тесно, людно.

Шемхет попыталась поговорить с Неруд: а что… а как… – но вскоре поняла бесплодность своих усилий.

Неруд улыбалась, глядя на мальчиков. Она любила их, и те платили ей совершенно исступленной нежностью. Матери у них были разные, и они совсем не походили друг на друга внешне – один был тощий, другой тучный, у одного волосы вились, у третьего были почти прямые. Но когда они двигались, то получалось, что вместе они составляют единое целое. Они плохо знали Шемхет, которая уже ушла жить в храм, когда они родились. Они знали только, что это их сестра, что она своя.

Братья пока воспитывались в гареме, но на будущий год их уже отдадут мужчинам: учиться править колесницей, стрелять из лука, читать и писать, запоминать священные гимны. Неруд дышала над пухом их волос, оплакивая их грядущее превращение в мужчин, как оплакивала бы взросление своих собственных детей.

Кроме этих мальчиков у Амель-Мардука было еще трое старших сыновей. Но двое погибли на поле брани, а третий умер от болезни, и теперь старшему царскому сыну было всего шесть лет. Их отец был еще достаточно молод, и никто не сомневался, что его сыновья успеют возмужать к тому времени, когда одному из них придется править.

Шемхет, потерпев неудачу в попытках перекричать братьев, обняла сестер, снова пообещала прислать Инну снадобье от ожогов и вышла из гарема.

Ночью, когда Шемхет легла спать, снилось ей, что она жена Арана и почти не покидает высоких глиняных стен его дома, в котором есть сад и бассейн. И вечно ждет его из походов, и омывает его раны. А он глядит на нее неизменно ласково, и у их детей мягкие кудрявые волосы.

И такая судьба казалась ей и манящей, и отталкивающей.