Незастёгнутое время
Повесть

Глава 1
Мгновения

Руки – в сеточку, небо – в клеточку: ттум! – ттон! – ттум! – ттон! Ветра шершавый вдох ракеткой ловя, за воланчиком едва глазами следя, скорее угадывая руками, всем телом – где он должен оказаться. Удар у неё сильный, отчаянный, коса по спине плещется, носом на ходу шмыгает и штаны поддёргивает:

– Это мамины. Сколько ни убавляла – велики, а по росту мы одинаковы… Да ещё ноги стёрла… Ну куда ты так высоко! Я и так прыгаю, чтобы компенсировать разницу в росте…

Обиженно пошла за воланчиком, подняла, встала на прежнее место с ракеткой наизготовку, но воланчик держала: ветер.

– Лови!

Ттум-ттон-чпок!

– Опять по железяке пришлось… И сетка тут ослабла…

– У меня дома лучше, деревянные…

– Да? А ты принеси!

Подошёл к ней – наладить ракетку – потная, волосы за уши заправляет, под кофточкой – полупрозрачный лифчик, чуть угадываются приплющенные соски… Яркий крестик на блестящей цепочке, не потемневшей от тела – в ложбинке, в теплом междухолмии…

Выпрыгивает из-под кофточки, а она его снова туда, под лифчик, в белое живое тепло… Засмотрелся, даже неудобно. Чтобы сгладить неловкость, спросил:

– А почему у тебя крестик не потемнел? У меня вот…

– А это золотой… Всем семейством крестились в Челябе, ещё до ареста… Отец свой потерял – забрали… Кагебешники… Подстроили взятку, год держали, а потом выпустили за неимением доказательств… Маму в работе понизили, мы с Мишкой – и то как дети врага народа… Возвращаться туда не хочется…

– Да… Символично… А у меня это уже третий… Один на даче оставил на зиму – пришлось новый покупать… Другой потерял где-то… А мать свой в кошельке носит…

– Да тут уже лучше не сделаешь, давай…

И снова она – с ракеткой наизготовку… А по стадиону ещё кто-то бегает, круги нарезает… Физрук не вредный – лишь бы сдали… В техникуме гоняли почище, чем здесь…

Ттум-ттон, ттум-ттон…

– Хорошая была подача…

– Конечно… Ты же по сторонам смотришь…

Слабая ещё после бронхита, и в беге – задыхается, и тут её загонял… Даже неудобно…

– Давай отдохнём? Устала?

– Нет, давай ещё, пока тихо… А ракеткой ты машешь, как кошка хвостом, когда воланчик упустишь… Так же сердито…

– Что поделать… Таков я… Натура моя кошачья – год Тигра всё-таки…

– А я – Змейка. Так мне что теперь – шипеть? Опять ты высоко…

– Ну извини… Я сам достану.

Закашлялась, достала платок…

– Может, рано тебе ещё? Что говорят?

– Зачёт-то нужен. Мне и так этот бронхит с видом на Миасское кладбище…

– На Миусское…

– Мне так роднее… Миусское – оно какое-то жалобное, как писк котёнка.

– Кошка у меня сейчас страдает – кота надо… Если не накормят контрасексом – будет целое Миусское лежбище котят… Прошлый раз принимал роды – шестеро!

– Я почему-то сразу подумала, что у тебя кошка…

– Почему?

– Не знаю… У кого кошка – те мягче, есть в них самих что-то кошачье…

– Например, усы! Мяу!

– Ты не умеешь – мау! Маао-мяу!

– Здорово у тебя получается!

– Тренировка! С двух лет усатых передразниваю. В детстве хорошо получалось под котят подстраиваться…

– Пора уже…

– Ага. Занеси ракетки… И зачётку мою возьми… Простая, синяя, без обложки…

Конечно, синяя – ему одному со всего курса почему-то досталась зелёная зачётка.

Конец апреля был по-летнему жаркий, и до начала сессии – ещё целый месяц, но тех, кто умудрился выцарапать из деканата свою зачётку, физрук отметил. А уж Ритин подвиг явно стоил зачёта…

Послушался её – со стадиона вылезали через дырку в заборе – так, говорит, короче, я так первый раз шла… Несолидно уже пробираться через всякие там злые щели… А ей – хоть бы хны. И кто скажет, что девятнадцать? Да пятнадцать от силы… Попрощались возле метро – торопился в парикмахерскую, да и она – дальнобойщиков встречать с подарками от матери…

– Ну ладно, до понедельника…

– До понедельника… Только меня на первой паре не будет – к врачу отпросилась…

– Ну, пока…

– Пока…

В той же кофточке, джинсах, чуть прихрамывает – видно, здорово натёрла… И остановилась у ларька с мороженым… Так и бронхит никогда не кончится…

Вернулся после парикмахерской – никого… Как ни отряхивали – волос за шиворот все равно насыпалось предостаточно. Из метро выходил – «шалом» сказали и листовку сунули… Ну вот, они теперь и вьются – на затылке и у висков… Усы – рыжевато-русые, щетина же – чёрная, хоть и редкая… Вот ведь компромиссный вариант… И всё-таки хорошо, что расстался со своим технарски-бунтарским видом – и майки с черепами надевать уже неудобно, и кассеты те – пылятся…

Кошка! Вот стервоза! Наделала прямо под дверью! Хорошо, хоть не вляпался. Пока разбирался с кошкой – ванна чуть не перелилась… Разделся – потный, пыльный, еще цепочкой натер большую родинку на шее, и чешется всё… Нырнул в спасительную пену… Да, ванна в новой квартире большая, не в пример той – можно почти в полный рост вытянуться. Полежать, пока не полопаются переливающиеся разноцветные пузырьки…

Аккуратно промокнул родинку полотенцем – нет, не содрал… Может, убрать её? Мать опять скажет, что денег нет…

Малиново-красные пятна горели на бледном, незагорелом теле. Бабушка рассказывала, что прабабушка во время пожара, беременная, схватила резиновую игрушку, утёнка – с тех пор эти пятна передаются по наследству, из поколения в поколение… В память о погроме…

Под шум фена даже не слышал, как щёлкнула дверь.

– Чего это ты вдруг посреди недели помыться решил? И постригся, смотрю – уж не влюбился ли? Девочка у тебя была на дне рожденья – как её там?

…Пригласил тогда Витьку-Винта, технарского знакомца да однодворца своего, Яшку, еще школьных времен приятеля. Девочек было двое – Рита и Яся. Пришлось пригласить двоих, чтобы ей одной не было неловко, да и к Ясе она была почему-то расположена, хотя Игорю было сложно понять – что их связывало, ведь Рита всегда была одиночкой. Яся была из тех, кто не устает регулярно ходить на сборища в Нескучном махать деревянным мечом и общаться с себе подобными – эльфами, орками и прочими бессмертными горцами каких-то несбыточных гор. Она и его когда-то зазывала, но Игорь всё отнекивался – странно было играть в подобные игры, а потом нашла себе Яся пару – Ромку с заочного, он теперь её меч носит… А ведь когда-то, ещё на вступительных, он пытался познакомиться именно с ней, Ярославой… Риту-то приметил только на первом курсе – когда толкались в библиотечном подвальчике то ли за «Эпосом о Гильгамеше», то ли за «Кодексом Хаммурапи», тогда она говорила, что хочет найти тибетскую «Книгу мёртвых», а он так и не спросил – зачем. Потом она неожиданно пригласила его на день рождения в общагу, а в ответ и её позвал к себе… Она сразу же полила засохшие цветы – алоэ да кактус – и, сняв носки, ходила по полу босиком, что несказанно удивило отца – видно, здоровая…

А на кухне уже пахнет курицей, щёлкает и шипит масло, вскипает чайник…

Прошёл в свою комнату, споткнулся обо что-то, открывая дверь. Прыгая на одной ноге и шипя от боли, вспомнил, что сам же перед уходом припёр не желающую закрываться дверь гантелями, чтобы кошка не валялась на кровати и не пакостила…

Надо бы гантелями не только двери припирать, а заняться всерьёз, а то скоро и сил не хватит оттащить…

Кожу содрал на мизинце – надо прижечь, а то ещё попадёт какая-нибудь зараза… С детства приучен. Рита только смеётся – воду из-под крана пьёт, с ранки языком капельку крови слизывает, лиственницу в щепоть с ветки собирая, жуёт… Отец говорит, что в деревне когда-то так и жили. Сам-то он уже городской – за тридцать пять столичных лет, каждую зиму болеет и только в тапочках по полу ходит…

Что-то задерживается он, а есть уже охота…

Что бы такое послушать? Цоя – хорошо перед дорогой, «Пинк Флойд» – нет, не то… Когда-то они с отцом Высоцким увлекались, сперва – на пластинках, потом купили кассетный магнитофон. Рыскали днём с огнём в поисках приличных записей, только попадалось всё больше левое, да ещё кассеты советские – а это уже испытание…

Может, из «Металлики» что-нибудь спокойное? Или из «Депеш Мод»? Рита тогда сказала, что музыка мрачноватая, он спросил – что она слушает и через неделю получил кассету с её музыкой. Что-то такое попсоватое, но отобранное по вкусу… Правда, уже тогда она сказала, что ей всё большей частью разонравилось и просила у него каких-нибудь кассет… Вернула потом, извиняясь – магнитофон старый, почти целую песню в начале зажевал, потому что плёнка перекрутилась. Надо бы разобрать корпус, расправить, а то так и лежит в пакетике, всё руки не доходят…

На неё невозможно сердиться… Имя у неё удивительное – невесомое какое-то. Имя – это будто тебя что окликает. Как она читала «Фауста»? Или «Мастера и Маргариту»? Она же говорила, что её наградили Булгаковым за школьную Олимпиаду по русскому…

…День рожденья тогда получился так себе. Родители, по обыкновению, подтрунивали над ним, рассказывая сотый раз курьёзные случаи из детства, Витька с Яшкой потихоньку напивались и таки напились – отец им многовато подливал, увлекшись, Яся вдохновенно рассказывала что-то про эльфов, не успевших сварить макароны, а Рита сидела такая грустная и задумчивая, что её было жалко.

Потом она сказала, что от вина почему-то всегда становится грустно, и что не может понять людей, которые в пьяном виде начинают приставать или затевают драку. И это было почти всё, что он тогда о ней узнал. Потом пригласил в театр, ходили с ней в Пушкинский музей – цветаевский, как она его называла. Города Рита боялась – терялась, путалась в незнакомых улицах и переулках, и как раз не любила центр, хотя приезжим обычно нравится эта голливудская конфетная пестрота… Водил её по городу, рассказывал что-то с видом опытного экскурсовода. У неё в памяти было много картин – чуть ли не больше, чем знал он сам, и много помнила из книг – большие прозаические отрывки из наиболее понравившихся… Говорила, что дома осталась большая библиотека и жалела о том, что сюда всё это не привезти – мать её жила где-то в служебной общаге, а когда становилось совсем тошно, приходила к Рите.

Он видел Арину Петровну на дне рождения Риты – правда, мельком, потому что побыла она совсем недолго – среднего роста, неулыбчивая, рыжевато-седая… Рита была мало на неё похожа. Тот день рождения тоже был не совсем удачным, но главное – Игорь тогда как раз почувствовал, что только он ей по-настоящему интересен изо всей этой пёстрой студенческой братии.

Мать встала в проёме:

– Игорь, ты насчет воскресенья-то как, не решил?

– А что в воскресенье?

– Юбилей у бабушкиного брата – я тебе говорила… Они приглашали – неудобно отказываться, мы-то с отцом на дачу поедем…

– А когда начинается?

– В двенадцать.

– Так можно же посидеть немного – и поехать… А, ну электричка-то в три, так что и правда…

Яков, бабушкин двоюродный брат – один из немногих, кто ещё помнил военное и послевоенное время. Отношения с ними как-то не складывались, хотя жили недалеко. Мать знала, что Игорь затеял писать семейную хронику и потихоньку собирает материалы, поэтому заранее решила, что пойдёт именно он.

Кошка бросилась к двери с протяжным воплем. Почему-то именно отца она больше всех уважала, хотя кормила её мать, а когда ей надо было окотиться – шла к Игорю.

– Вы что же, ещё и не ужинали?

– Да так как-то…

– Встретил своего бывшего начальника, разговорились…

– Ну-ка дыхни…

– Да пиво я пил, пиво…

Отец, конечно, любил выпить, как и все деревенские, но Игорь почти никогда не видел его пьяным, а мать почему-то всё боялась, что сопьётся – видимо, в памяти дедовы скандалы с битьём посуды и уходами из дому.

На старой квартире никогда не собирались вместе, а тут – можно было бы ещё и Юльку посадить со всем семейством. Мать говорила, что надо бы купить на кухню диванчик, а табуретки свезти на дачу, отец не соглашался, но Игорь уже знал, что всё будет так, как хочет она.

– Ты не заболел, грустный какой-то сегодня…

– Наверно, влюбился.

– Самый возраст…

Судя по тому, что они говорили раньше, «самый возраст» наступил ещё лет пять назад, когда его всеми силами пытались познакомить с какими-то малопонятными девицами. Всё это было так нелепо, что кончалось после первой же встречи.

Что-то балаболило радио, но вдруг Игорь поймал себя на том, что слушает песню – простенькую, танцевальную, но это одна из ее любимых, и потому – как будто уже с ней:

 
You can win, if you want,
If you wanna, you will win…
 

Как послание ей туда, в предмосковскую неизвестность:

 
In a small town world…
Your parents and your future plan…
…Thats no way your story go!
 

И впрямь некуда идти, как её послушаешь…

И снова это girl for me бьётся в голове, словно сама песня разговаривает с ним его же словами – приди, приди, будь моей…

Уши сразу покраснели, а мать ещё положила руку на горящий затылок:

– Влюбился, влюбился…

– Не смущай парня…

…Когда провожал её со дня рождения до остановки, она, слегка охмелевшая, напевала:

– А из окон – мороз синий-синий…

И вдруг, остановившись:

– А чувствуешь, рифма подкачала? Не мороз, а морок, туман то есть, диалектное слово, мы на Байкале слышали… Отсюда – и обморок, и выражение «голову морочить»…

– Да, как отуманивание…

– Со мной сами слова говорят… Будто окликают, – сказала Рита как раз то, что хотел сказать он сам, и это тогда ошеломило.

– Это все старославянский…

– Мне кажется, и раньше было…

Конечно, раньше, у двоих – одновременно, и они должны были встретиться здесь, чтобы сказать… Пообещал тогда кассету с песней Меркьюри в обмен на её перевод – она говорила, что переводит иногда для себя понравившиеся песни, но тот самый, сделанный в шестнадцать лет, хотела переделать, но не смогла изменить ни слова…

Там и не надо было ничего менять… Никогда не видел лучшего перевода. Неожиданно глубокий для шестнадцати лет, но написанный в возвышенном стиле восемнадцатого века, и в то же время – всё искренне, без нарочитости… Может быть, этого она и стеснялась… Люди нередко стесняются высокого в себе, особенно – застенчивые, это не всякую подлость сразу видно… В ней словно было высказано всё то, что Игорь учился зачем-то держать в себе, и так внутренне обрадовался этому тайному сходству, что каждый раз при встрече хотел сказать ей об этом, но откладывал…

– Посуду за собой помой, а то я что-то никак чай не допью…

И мать ушла в комнату, смотреть телевизор, но и сквозь шум воды было слышно, как она переругивается с отцом, и было ясно, что сейчас снова вернется сюда, и будет просить его настроить черно-белый кухонный телевизор с местной антенной.

– Ну так что, ты на дачу-то едешь?

– Я же в гости собирался…

– И отцу надо помочь. Сам знаешь, у него и сердце, и вообще…

Отец, как всегда, затеял на даче нечто глобальное – пристройку террасы, призванной соединить кухню-сараюшку с домом. Для этого ещё в позапрошлом году ковырялись с дренажной системой, в прошлом – вкапывали столбы, а в этом году все это должно было, наконец, кончиться, но никто всерьёз этому не верил.