Около года назад Агния с подругой Надей Лемеховой шли через парк. Собирались в кино, потом в кафе зайти – беззаботно провести вечер. И вдруг Агния накинулась на проходившего мимо мужчину. Кричала: «Убийца!» Вцепилась в мужика так, что подруга оторвать не могла. Подоспевшие прохожие пришли на помощь. Агния билась в истерике, ее скрутили, приехала полиция, Агнию доставили в отделение. А там уже вызвали психиатра.

– А тот мужчина, пострадавший?

– Он заявление писать не стал. Пожалел, наверное. Ясно было, что Агния – не в себе. Она вообще никогда до этого агрессии не проявляла. Очень ровная была – и в отношениях с людьми, и вообще. Добрая. А тут такое. Агния была такая окрыленная, только-только вернулась. На экскурсию ездили они всей группой – на Соловки. Такая умиротворенная вернулась. И вдруг на человека набросилась – ни с того ни с сего…

– Вы знаете фамилию пострадавшего?

– Нет. А зачем?

У Филиппа были мысли по этому поводу, но он не стал их озвучивать, только спросил:

– В карте написано «наследственность не отягощена». Вы всех своих родственников знаете?

Ангелина Михайловна кивнула.

– А по линии отца Агнии?

Явное замешательство.

– Вы в разводе?

– Нет, он пропал, когда Агния была еще совсем маленькая. Просто однажды ушел из дома и не вернулся.

– Искали, конечно.

– Безрезультатно.

«В стране пропадает ежегодно какое-то безумное количество людей – несколько десятков тысяч. Все может быть. Или все-таки склонность к бродяжничеству?»

– Кем он работал?

– Он только из армии пришел. Не успел ничего.

– И вы с его родственниками связь не поддерживаете?

– Сергей детдомовский.

«То есть наследственность очень даже может быть отягощена», – Филипп поставил в карте большой вопросительный знак.

«А что? Он ничего себе, годный, этот Филя, – размышляя Зойка, раскладывая по ячейкам дневные таблетки для пациентов. – Потом, может, и замуж за него пойду. Он по всему – порядочный. Скажу: забеременела. Можно и родить. В Москву заберет. Не останется же он надолго в этой нашей богадельне. Просто надо себя по-умному вести. Перестать глазки строить Константину Ивановичу из главного корпуса. А то он, как дежурства совпадают – сразу к себе зовет, намекает на секс. Дать, конечно, несложно, Иваныч с главврачом дружбан и вообще не противный. Но тут надо все прекратить. Но опять же – по-умному. Отлуп, но под каким-то благородным предлогом. Жене стукануть? Чтобы застала? Теперь уже нельзя – у меня Филя, скандал не нужен. Навязываться не буду. Пусть Филя в следующий раз сам позовет. А с Иванычем придумаю что-нибудь. Обязательно!»

«Дорогая мамочка, – набивал Филипп на клавиатуре, – у меня все хорошо. По-прежнему живу в отделении, но это и удобно. Главврач меня даже и не зовет на летучки – видно, стыдно в глаза смотреть: обещал же квартиру. Так что у меня здесь полный сепаратизм.

Больных немного, и все они с понятными диагнозами. Только одна Прохорова вызывает сомнения по-прежнему, я тебе о ней писал. Советуюсь с Аркадьевым. Учусь!

Папе привет! Целую всех, обнимаю».

Больше Филипп ничего не стал писать – ни про убийство Стаса Завьялова, ни про допрос у следователя. Родителей надо жалеть.

Папа и с мамой жили в Подмосковье, работали там же врачами в поликлинике. Мама педиатром, отец кардиологом. И куда Филиппу было деваться после школы? Конечно, в мед. Поступил в московский вуз легко, даже общежитие дали – мальчишек на курсе было раз, два и обчелся.

Учиться было интересно. Только от вида разрезанных лягушек Филиппа тошнило. А также от разрезанных мышей и собак, не говоря уже о людях. На первом же занятии в анатомичке – еще до хирургического вмешательства в организмы животных – Филипп понял, что будет специализироваться на психиатрии. Там хотя бы не режут.

Среди циничных медиков, а цинизм медикам свойственен, бытует мнение: психиатрию выбирают те, кто чувствует за собой какие-то психические отклонения, чувствуют, с ними что-то не то – вот и специализируются на душевных болезнях – прежде всего с собой разбираются.

Филипп остро почувствовал, что с ним что-то не то, на первой же разрезанной лягушке. Однокурсники спокойно и пытливо рассматривали внутренности земноводной, а Воздвиженского с души воротило. Знал бы он, каково это копаться в психике душевнобольных, – возможно, выбрал бы просмотр внутренностей лягушек.

А к хирургам Филипп всегда относился, как к небожителям. Это же какие нервы надо иметь и силу духа! Прийти на работу в 7.30. В 8.00 уже быть в операционной и резать, резать, резать. И не мышей-лягушек каких-нибудь, а живых людей. Какой же мощи должно быть желание помогать и врачевать!

Кстати о хирургах. Как там подкидыш?

Дверь палаты была закрыта. Филипп постучал, потом еще раз:

– Можно?

Новенькая сидела на кровати, испуганно смотрела на доктора.

– Как самочувствие? Идите в сад – сегодня все гуляют – хорошая погода.

– Спасибо, – опустила глаза новенькая.

– Светлана Максимовна, – припомнил имя «кукушонка», – это входит в оздоровительный процесс. Надо двигаться на свежем воздухе.

– Я позже пойду, – неловко улыбнулась пациентка.

– Обязательно!

«Депрессия», – подумал Филипп. Но вспомнил, что Светлана не его пациентка, ее не надо лечить. Или надо?

– Странная, – заметила, проходя мимо, тетя Рая, – целый день сидит в палате.

– Возможно, после хирургии еще в себя не пришла, после наркоза. Но гулять все же надо.

– Вы прочли «Друзья»?

– Когда? Не успел, – вздохнул Филипп.

«Все же она оторвана от реальности. Не чувствует время? У нее свои отношения со временем».

– Как вам моя мама? – Агния настороженно смотрела на доктора.

– Хорошая мама, – улыбнулся Филипп, – вы очень похожи.

– Только внешне, к сожалению. Мама всегда плыла по воле волн. Я бы тоже так хотела, но не получается. Или вам кажется, что я покорная?

– Покорная? Нет.

Агния рассмеялась:

– Ну, да. Буйная же.

– Теперь уже нет. Вам же легче.

– Сейчас – да. Но вы же знаете – это до поры до времени.

– Вы опасаетесь повторения приступов, – сказал Воздвиженский и осекся.

– Это не приступы, доктор. К сожалению.

– Опишите, что вы чувствуете во время… в то время, когда вас волнуют предчувствия.

Агния помолчала немного, взгляд ее остановился на одной точке. Прохорова словно рассматривала что-то вдали, пытаясь распознать детали.

– Прежде всего – это бессилие. Отчаяние. Мне хочется быть там, но я не могу быть там.

– Где?

– Ну что вы, доктор, – с укором посмотрела Агния на Филиппа, – там, где это все происходит. Я это вижу, чувствую даже запахи – а прорваться сквозь время не могу.

– Сквозь время никто не может прорваться. Это невозможно.

– Тогда почему я это вижу?

Проще всего было бы сказать: это ваши фантазии. Но Филипп уже знал, что это не так. Не совсем так. Ведь были же и пожар, и гибель детей, и убийство Стаса Завьялова – все это было.

– Мы измеряем время по часовой стрелке, – сказала Агния, – и по движению солнца. Но время вообще – изменяемо. Оно в принципе изменяется. Это его свойство. Время – условная категория. Мыслительная. Если мы можем представить прошлое – почему нельзя представить будущее?

«Чистый бред», – подумал Филипп.

– Ну, вот, вы опять, доктор, – с обидой укорила Агния. – Если прошлое существует в нашем воображении, почему будущее не может существовать таким же образом?

– Потому что будущее мы не пережили, – просто ответил Филипп.

– А если пережили?

– Как? Если оно еще не случилось?

– А если случилось? В голове? – Агния потрепала себя по волосам. – Это как-то связано – прошлое и будущее в моей голосе. Я это чувствую. Считаете, что я брежу?

– Нет, нет, говорите, – спохватился Воздвиженский.

 
– Порой часы обманывают нас,
Чтоб нам жилось на свете безмятежней.
Они опять покажут тот же час,
И верится, что час вернулся прежний.
Обманчив дней и лет круговорот:
Опять приходит тот же день недели,
И тот же месяц снова настает —
Как будто он вернулся в самом деле.
Известно нам, что час невозвратим,
Что нет ни дням, ни месяцам возврата.
Но круг календаря и циферблата
Мешает нам понять, что мы летим^[5], —
 

прочла Агния.

Помолчала, внимательно глядя на Филиппа.

– Прочтите что-нибудь еще, – попросил доктор.

 
– Все вещи разрушает время,
И мрачной скукой нас томит;
Оно как тягостное бремя
У смертных на плечах лежит.
Нам, право, согласиться должно
Ему таким же злом платить
И делать все, чем только можно
Его скорее погубить^[6].
 

– Спасибо. Вы замечательно читаете стихи.

– Спасибо. Время ведь непознанная категория, правда, доктор? Или вы считаете, что мир познаваем? – улыбнулась Агния.

– Мы стараемся, – кивнул Филипп.

– Только у нас пока плохо получается. Есть белые пятна. Даже в естественных науках. Вы же Наталью Бехтереву читали? А между тем над загадками мозга бился целый научный институт. И не один. А стихи меня мама научила любить. Она всю жизнь хотела преподавать литературу в старших классах. Но образования не хватало – педагогический техникум только. Потом я родилась, и не было уже ни времени, ни сил учиться дальше. Так и осталась учительницей младших классов. Малышня в две смены училась. Я – с ключом на шее ходила. Иногда мама вечером читала мне стихи. Спрашивала: как я их понимаю. «Ребенок развивается нормально», – говорила. На меня времени мало оставалось – чужих детей учила. Доктор, я очень хочу выздороветь! Очень! Вы мне поможете? – Агния с тревогой смотрела на доктора.

– Конечно, – Филипп попытался придать голосу твердость, и это, похоже, получилось.

В палату заглянула Зоя. Скользнула по Агнии равнодушно.

– Филипп Алексеевич, вам какой-то следователь Кузьмин дозвониться не может. Вы к телефону не подходите?

Филипп похлопал себя по карманам, нашел телефон. Отключил еще утром перед обходом. Да, пять звонков с неизвестного номера. Перезвонил.

– Я вас в кэпэзэ посажу, – рявкнул Кузьмин вместо здрасти, – вы срываете следственные действия.

– Я на работе, – строго ответствовал доктор. – Слушаю вас.

– Это я хотел бы вас слушать и лицезреть. Сегодня!

Филипп растерянно посмотрел на Агнию.

– Мне надо идти. Завтра договорим.

– Подождите, – вдруг заволновалась Прохорова.

Встала, заходила по палате, натыкаясь то на тумбочку, то на кровать, словно не видела ничего перед собой.

«Так разволновалась из-за звонка следователя?»

– Агния, что случилось?

Агния отмахнулась, все ходила в тревоге по палате, подошла к окну.

– Вам сейчас звонил человек, у которого будет большое несчастье. Беда!

Только сейчас Филипп заметил, что Зоя все еще стоит в проеме палаты, с интересом наблюдая все происходящее.

Филипп молча встал и закрыл дверь. Получилось невежливо. Но Филиппу хотелось оградить приступ Агнии от чужих глаз. Хотя какая Зоя чужая? Медсестра психиатрического отделения – еще и не такое видела. И все же Филипп закрыл дверь, почти машинально, почти не осознавая что делает.

Агния по-прежнему металась по палате.

– Скажите ему, скажите…Маленькая девочка, она в опасности… Она погибнет, если ее не остановить…

Сгоревших заживо детей, убитого парня под дождем – все разом увидел Филипп.

– Я скажу, обязательно скажу. Как остановить? Вы видите?

– Не успеют. Зеленый дом за кинотеатром знаете?

Филипп не знал.

– Идем, – решительно приказала Агния и рванула на себя дверь палаты, наткнулась на Зою.

– Я знаю, где зеленый дом, – медсестра спокойно отстранила пациентку, – а вам нельзя, на капэпэ не пропустят. А через забор лезть – время терять. Идемте, Филипп Алексеевич. Это недалеко.

Зоя и Филипп бежали, стараясь не натыкаться в сумерках на прохожих. Без курток, в белых медицинских халатах, со всех ног – куда, зачем они бегут? «Каждый сходит с ума по-своему», – ясно услышал Филипп слова профессора. Филиппу казалось, что эта безумная горячечная гонка бесконечна. Но зеленый дом и правда был недалеко.

Зоя увидела ее первой – маленькую девочку, зацепившуюся крохотными пальчиками за подоконник третьего этажа. Филипп и Зоя одновременно вытянули руки вверх, малышка рухнула им на руки почти в тот же миг. Девочка была легкая, как пушинка, но Филипп и Зоя не устояли на ногах. Ребенок громко заплакал. Цела ли? Филипп попытался встать. Из подъезда выбежала женщина, подхватила девочку, прижала к себе.

– Бабушка, я больше не буду, – испуганно лепетал ребенок, заливаясь слезами.

Зоя молча поднялась и пошла куда-то, Филипп догнал ее и обнял. «Шоковое состояние, у меня у самого такое».

Хлынул ливень, холодный не по-летнему. Филипп и Зоя шли, не понимая, куда и зачем.