– Знаете ли, мой юный друг, – голос профессора Аркадьева звучал в телефонной трубке так по-родному, что Филипп невольно расплылся в счастливой улыбке, – знаете ли, мой юный друг, если представить, что мы однажды проснемся и большинство людей вокруг нас будут видеть галлюцинации, а меньшинство – нет, то мы, психиатры станем лечить тех, у кого нет галлюцинаций. Ибо в психиатрии нет устоявшегося регламента. Что это я рассказываю вам о прописных истинах? Ах, да. Вы утверждаете, что ваша пациентка Прохорова – не типичная шизофреничка. Так шизофрения вообще не может быть типичной.
– Но, Илья Борисович, здесь речь идет о сомнении в диагнозе априори. Прохорова признает свое состояние, осознает его как болезненное. Хочет от него избавиться. Я вам писал, что она уже год в стационаре, но нет нарушения мышления. Генерализованной тревоги[3] тоже нет.
– Как нет? Если Прохорова ваша галлюцинирует?
– Да, но они повторяющиеся, стабильные, определенные. Прохорова просто хочет от них освободиться.
– Вот и прекрасно! И лечите ее! Шизофрения крайне полиморфична. Но бред, галлюцинации – налицо. Пациентка просит о помощи. Что вам еще нужно?
– Так не помогают нейролептики! Нет никакой положительной динамики. И схизиса[4] нет. Что это значит?
– Так ее лечили – вот и нет схизиса. Мой юный друг, мой вам совет: не увлекайтесь молоденькими, хорошенькими шизофреничками. Во-первых, надо опасаться индуцирования. Во-вторых, только по причине малого клинического опыта вам кажется, что у данной пациентки шизофрения протекает как-то по-особенному. Опять скажу банальную вещь: каждый сходит с ума по-своему. Основной признак психического расстройства – отсутствие в той или иной степени связи с реальностью.
– Так она есть! – Филипп почти кричал. – Есть связь! Прохорова видит будущее! Ее предсказания сбываются!
Профессор молчал.
– Илья Борисович, вы меня слышите?
– Да. Когда я начинал свою врачебную практику – у меня тоже была такая больная. Мне тоже все казалось, что она какая-то особенная. Тоже, кстати, видела «картины» и будущие события.
– Илья Борисович, у вас сохранилась, может быть, ее история болезни?
– Возможно. Я этот случай включил, помнится, в свою кандидатскую. Дочку попрошу на даче на чердаке поискать в архиве.
– Спасибо! – Филипп так обрадовался, как будто обнаружилась панацея от всех болезней на свете. – Огромное спасибо! Жду!
Утренний обход прошел без эксцессов. Даже алкоголики не сильно сегодня рвались домой, пришибленные знаниями о вреде сорокаградусной жидкости, регулярно внедряемые в их сознание доктором Воздвиженским. Только пациентка Кузнецова настойчиво демонстрировала видео на ютюбе: какой-то эпидемиолог рассказывал о том, что эпидемии ковида на самом деле нет, а только искусственно поддерживаемая паника, с целью чипирования человечества.
– Варвара Игоревна, да и бог с ней, с эпидемией. Я посмотрю, я обязательно это посмотрю. Позже. Мне сейчас больными надо заниматься. Вас же здесь никто не заставляет вакцинироваться? Вы в полной безопасности.
– Я против прививок! Они обездвижат наши мозги!
– Очень хорошо вас понимаю. Так вас кто-то заставляет вакцинироваться?
– Вы не понимаете, – в отчаянии шептала Кузнецова, – на Земле останется только один золотой миллиард. А мы все умрем!
– Конечно, умрем. А как же? Обязательно когда-нибудь все умрут. Но что вы предлагаете? Какие наши конкретные действия?
– Я еще не выработала стратегию спасения человечества, – помолчав, призналась пациентка.
– Все в ваших руках!
– Да!
– Действуйте!
«Тревога зашкаливает, двигательная активность повышена – надо успокоительных прибавить. Может, ее случай и подходит к мегаломании. Все же заботиться о судьбах человечества – это мания величия. Или нет? Но здесь присутствует навязчивая идея и явные логические провалы в мышлении. Но может быть, Кузнецова тоже видит будущее? Как Агния? Так, Филипп, ближе к здравому смыслу, ближе…»
Шумейко привел свою пациентку. Лет сорок, в платочке, взгляд уверенно-жесткий, особо контрастирующий с выражением лиц обитателей психиатрического отделения. Определили ее в дальнюю свободную палату.
– Без трепа только, ладно? – предупредил хирург.
– В смысле? – насторожился Филипп.
– Скажи своим, чтобы особенно не распространялись. С главным я, конечно, все утряс, но, знаешь, начнут тебе со всех отделений своих доходяг совать. Тебе это надо? Тебе это не надо.
Филипп пожал плечами.
– Ей лечение какое-то назначено?
– У нее все с собой. Таблетки и постельный режим.
Тетя Рая приняла «кукушонка» без эмоций. Видимо, это принято было в больнице – подкидывать своих пациентов в чужие отделения. Раз палата пустует – почему бы не воспользоваться случаем?
Хмурый Авдей тоже никак не отреагировал на постоялицу. А Зоя – тем более. Она светилась радостной улыбкой целый день. Филипп тоже невольно улыбался, глядя на нее: «Все же не надо так дрожать над своим личным пространством. Тем более, я и не интроверт по сути, а уж тем более не социопат».
– Вы сегодня веселый, – сказала Агния, когда Филипп зашел в ее палату.
Филипп почему-то застеснялся и нахмурился.
– Ну, вот – сбила вам хорошее настроение, не обращайте внимания.
– Как вы себя чувствуете?
– Хорошо. Сегодня мама приедет. Карантин ведь закончился? Филипп Алексеевич, у меня к вам просьба. Успокойте маму. Скажите, что диагноз еще не поставлен окончательно.
– Так и есть. Не поставлен, – Филипп посмотрел Агнии в глаза.
Хотел выглядеть уверенно, но не получилось. Вышел какой-то заискивающий взгляд, скользящий.
– Вы, главное, маме так скажите, остальное – неважно.
Филипп опять смешался.
– О чем сегодня поговорим? – подбодрила его Агния.
– О ваших видениях.
– Их много. Хорошо. Вот это, например. Москва. После войны. Сорок пятый год, осень. Мужчины почти все еще в военной форме. Кое-где даже окна крест-накрест заклеены. Наверное, в эти квартиры еще не вернулись люди. По улице идет старушка. Она в ватнике, шаль такая клетчатая, в крупную клетку сверху – сползла с головы. Она идет на барахолку. В кармане у нее узелок – в нем золотая цепочка и кулон с красным камнем. Она идет менять это на еду. Проходит через дворы. Сейчас ее убьют, – Агния закрыла глаза, – сейчас убьют. Парнишка лет шестнадцати. Ножом. Рыскает по карманам. Находит узелок. Опять рыскает. Больше ничего нет. Убегает.
– Вам страшно, Агния?
– Да. Мне страшно. Зачем я это вижу? Изо дня в день, изо дня в день… Только, пожалуйста, не надо опять этих отупляющих успокоительных. А то я буду врать вам, – Агния лукаво улыбнулась, – буду рассказывать, что я уже ничего не вижу.
– Но вам же страшно.
– Я потерплю. А помните, у Кобо Абэ есть пьеса «Друзья»? Там к человеку приходит целое семейство – на первый взгляд, милые, добрые люди, желающие человеку только добра. Но постепенно «друзья» внедрятся в жизнь хозяина жилища, раздирают всю его жизнь на части. Помните?
– Не читал, – честно признался Филипп.
– Обязательно прочтите! Вам это очень поможет в работе. И вообще в жизни, – смущенно добавила Агния.
«Почему она сегодня не слышит мои мысли?» – подумал Филипп. И вдруг услышал – нет, понял ответ: «Не хочу». Филипп просто знал, что Агния так подумала. Да, она подумала: «Не хочу» – в ответ на его мысленный вопрос. Филипп стряхнул наваждение.
– Тревожные ожидания несчастий вас оставили?
– Да. Пока да.
– Агния, как вы думаете, почему вы предчувствуете одни события и не знаете о других?
– Не знаю, – Агния была озадачена этим вопросом, – а должна?
– Что?
– Должна все будущее видеть?
– Конечно, нет. Но почему вы видите именно определенные события? У вас есть ответ?
– Я подумаю. Это все – и картины, и тревога о будущем – все не из области ума. Вы задаете слишком правильные вопросы для неправильного мира, в котором я живу. С некоторых пор живу.
«Расщепление сознания. Типичная шизофрения», – подумал доктор Воздвиженский.
«Потеряшки-альцгеймеры», как про себя окрестил их Филипп, жили в одной палате и вообще держались друг друга, словно боясь и здесь, в больнице, потеряться и пропасть поодиночке.
– Нас никто не ищет?
– Пока нет.
– Конечно, мы никому не нужны. Но сколько нас смогут здесь держать?
Хорошо бы, старички хотя бы имена свои вспомнили – те, на которые они сейчас откликались, им тетя Рая дала. Вернее, предложила выбрать из нескольких перечисленных ею. Одному понравилось быть Николаем Николаевичем, другому – Александром Сергеевичем.
Николай Николаевич поступил в отделение несколько дней назад, его сняли с поезда, без билета пытался уехать сам не знал, куда и почему и зачем. Александр Сергеевич попал сюда еще при старом докторе.
«Кто-то не помнит прошлого, а кто-то знает будущее. Нормальное отклонение от нормы. Идеалист Платон рассматривал всякое познание всего лишь как припоминание души, воспоминание души своего прошлого опыта».
– Идем в сад гулять? – предложил Филипп. – Сегодня солнечно. Последние теплые денечки…
И осекся. Старички посмотрели на доктора ласково, почти по-отечески.
– Не бойтесь. Нас уже не страшит слово «последние», – грустно улыбнулся Николай Николаевич, – старость и немощь для того и даны, чтобы легче было расставаться с последними денечками. Артподготовка такая перед смертью. Молодым умирать тяжелее.
«Не такие уж они сумасшедшие, – подумал Филипп, – сознание ясное».
В саду вовсю щебетали птицы. Лето уже повернулось на осень, но все же держало тепло – из последних сил.
– Красотища же! – Филипп вдохнул пряный, настоянный на травах и листве воздух.
Старички смотрели на доктора с завистью. У них уже не получалось так беззаботно радоваться.
«Попросить Агнию “поискать” родных потеряшек?» – вдруг подумал Филипп и тут же устыдился этой своей мысли. Психиатр, а верит в галлюцинации! Уму непостижимо! В голове пациентки Прохоровой и без того царит хаос, она только-только стала приходить в себя после убойных доз успокоительных. Волновать ее чужими проблемами? Лечи, доктор, разговаривай с потеряшками, профессиональные навыки забываются в последнюю очередь. Ищи!
– Филипп Алексеевич, – махала обеими руками с крыльца тетя Рая, – вас в ординаторской Прохорова ждет. Мать.
Филипп еще раз посмотрел на ясное синее небо. «Воздух такой ясный и прозрачный, потому что уже почти все отцвело, пыльцы почти нет».
В дверях ординаторской столкнулся с Зоей. Медсестра скользнула пылким взглядом по лицу Филиппа и темпераментно вздохнула. Пошла, не оборачиваясь, по коридору. «А что? Можно и влюбиться. Почему нет?» – мечтал доктор.
Прохорова-старшая была точной копией дочери. Разве что постарше – и то не намного – вполне сестры. Те же русые волосы до плеч, те же янтарные теплые глаза.
– Доктор, ну, как?
– Все хорошо.
– Как? Как хорошо? Агния говорит, что все по-прежнему.
– Есть положительная динамика. Ангелина Михайловна, вы же понимаете, такие сбои в психике быстро не проходят.
– Она уже год учебы пропустила. Может быть, Агнию в Москве показать? Как вы считаете? Или везде все врачи одинаковые?
– Я консультируюсь с коллегами, – уклончиво ответил Филипп.
– Спасибо, что сняли ее с этих ужасных, одуряющих уколов.
Филипп вдруг вспомнил свою маму. Если бы с ним случилось такое – а ведь со всяким может случиться – была бы ли она так же ровна с докторами? Наверное, ведь уже год прошел. Привыкла.
– Сильнодействующие инъекции были необходимы на определенном этапе.
– Ну да, ну да. Так вы считаете, что Агния идет на поправку?
– Так еще сказать нельзя, но Агнии уже явно лучше. Вы мне скажите, как все это произошло? В один ли день?
Ангелина Михайловна растерянно посмотрела на врача:
– Вы разве не знаете?
– Важно еще раз от вас услышать.
В больнице долго был карантин – посетителей не пускали. С одной стороны, так спокойнее было. С другой – связи с родными никакой – ни у пациентов, ни у врачей.
– Агния не рассказывала? Ну да, она же сумасшедшая. Вы так считаете?
– Я так не считаю, – честно признался Филипп. – Но у Агнии определенные трудности в восприятии действительности на данный момент.
– Да, доктор, – обреченно кивнула Ангелина Михайловна.
О проекте
О подписке