Зараза

Знаю, что мне осталось недолго.

Боюсь не успеть.

Они уже идут сюда. Они уже приходили вчера, я обещал, что перестреляю их всех, если войдут. Вроде бы убрались. Не знаю, надолго ли.

Они вернутся. Я знаю, они вернутся, чтобы сделать меня таким же, как они. Или уничтожить.

Они не стерпят, чтобы кто-то был не такой, как они.

– Тише, пацан, успокойся… ничего тебе не будет…

Пацан делает еще один шаг к краю крыши. Мотает головой.

– Тебя как зовут? – спрашивает Чижин.

Пацан снова мотает головой.

– Не подходите. Я прыгну…

– Ты… ты устал, ты… тебе передохнуть надо… пойдем… – говорит Чижин, – посидим, выпьем…

Делаем еще шаг. Пацан неловко подпрыгивает, исчезает за краем крыши.

Затухающий крик.

Вздрагиваю.

– Охренеть.

– Вот так оно и бывает… вон что зараза с людьми делает…

Киваю. В который раз хочу спросить, что за зараза. В который раз не спрашиваю.

Вот так оно все и начиналось. Когда я приехал в город, охваченный заразой.

Когда я еще был самим собой.

На улице натыкаемся на обугленные скелеты.

– Вот так они и умирают, – говорит Чижин, – сгорают изнутри.

– И… сколько это продолжается?

– Да полгода уже.

– Нет… от заражения и до…

– Недели две. Не больше.

– Воду проверяли?

– Да и воду, и воздух, и все на свете… нет, это не инфекция, тут другое что-то… мы уж так про себя говорим, зараза…

Знаю, что умру. Сегодня.

Может, завтра.

– Я их гоню, а ты стреляй, – говорит Чижин. Уходит на ту сторону дома, хлопает дверью подъезда. Крики, топот ног. Распахивается черный ход, бегут люди.

– Стреляю.

Ч-черт, промазал…

Ч-черт…

Девушка падает на тротуар. Подбил…

– Ну ты и снайпер… – фыркает Чижин.

Хочу сказать, что стрелял первый раз в жизни. Не говорю.

Чижин щупает пульс на шее девушки.

– Живая вроде… давай, бери тихонько… неси. Да не боись, укол часа два действует…

Чувствую смерть.

Она где-то рядом.

Они тоже где-то рядом. Они идут сюда.

За мной.

Не дамся.

Лучше смерть, чем…

– Показатели в норме… гемоглобин понижен, ну это у них у всех сейчас…

– Да ты на свой-то посмотри, – смеется Чижин.

– Лучше не смотреть.

Еще раз смотрю на показатели, черт возьми, должно же быть хоть что-то не так, должна же быть хоть где-то причина заразы… нет, ничего.

Просто человек вот так ни с того ни с сего сходит с ума.

Заглядываю к девушке. Сидит на полу, перебирает листочки с какими-то каракулями.

– Это что? – спрашиваю у Чижина.

– Вот так они с ума и сходят. Сидят над каракулями… вот эти вот листочки по всему городу собирают и сидят над ними.

– Интересно…

– Что интересного, ты давай заразу ищи… – Чижин напяливает пальто, хлопает меня по плечу, – я в центр на денек, ты тут за главного. Пошукай, может, еще чего обнаружишь. Дверь никому не открывай, тут по городу одни эти… зараженные…

Зараженные…

В спешке записываю свою историю. Боюсь не успеть.

В пустом городе без Чижина было страшно. То есть, не то что бывает, когда начальник тебя первый раз одного оставит, и на тебе все держится, и попробуй ошибись… а по-настоящему страшно. Какие-то всполохи света там, на улице. окрики. Шорохи.

Два раза стучали в дверь.

Я не открыл.

Она все так же сидела на полу. Жанна. То есть, тогда я еще не знал, что ее зовут Жанна. Смотрела на меня, потом снова наклонялась над своими бумажками. Потом снова на меня. и снова…

Какой-то ритуал. Как это бывает у сумасшедших, без конца повторяют одни и те же бессмысленные действия. Кивают головой. Раскачиваются из стороны в сторону. хлопают себя по коленям…

А потом она просунула листок через прутья решетки.

Протянула мне.

Жанна.

То есть, тогда я еще не знал, что она Жанна.

Я взял листок. На нем оказались все те же непонятные каракули. Хотел порвать листок, передумал.

Жанна…

Тогда я еще не знал, что она Жанна.

– Алло, Леш, как слышно-то?

– Плохо слышно-то!

– Ну и ладно, а ты как хотел… вот чего, Леш, ты эту девку там усыпи!

– Совсем?

– Я те дам совсем! Оперировать будем, кажется, понял я, откуда зараза-то эта идет!

Киваю невидимому Чижину. Наполняю шприц, заряжаю пушку.

Прохожу мимо стола, мельком смотрю на листок с каракулями.

Мельком смотрю…

Мельком…

Черт.

С ума я сошел, что ли…

Никакой ошибки быть не может. Вижу свое лицо.

Вот так – из черточек и каракулей складывается мое лицо.

Екает сердце. В голове набатом звучит одно-единственное слово – зараза.

Смотрю на Жанну, она понимающе кивает. Она видит, что я заражен.

Снова смотрю на бумагу…

Жанна…

То есть, тогда я еще не знал, что она Жанна.

– Эта где?

Чижин оторопело смотрит на меня. потом на камеру.

– Видите же, померла… сгорела… жуть такая…

Чижин еще раз смотрит на обугленный скелет.

– Во, блин… как чуяла девка. Да они и правда чуют… сами себя сжигают, с-суки…

Чижин уходит, бормоча проклятия. Перевожу дух. Спину прошибает запоздалый пот. Обошлось. Хорошо, что Чижин тупой оказался, не заметил, что скелет-то лежит обугленный, а ковер под ним чистехонький.

Подбираю бумажки с каракулями, листаю.

Листаю…

Ничего не происходит.

Хочу облегченно вздохнуть, напрасно я про заразу, мало ли что померещится…

Листаю…

 
Свет солнца к небесам приколочен
И пыль клубит, придорожная пыль
И там невидима у обочин
Растет трава под названием Быль.
Не каждый знает, на свете где же
Далече от безумной толпы
И в стороне от дорог проезжих
Растет трава под названием Быль.
Она пробилась здесь неслучайно
Лихой насмешкой лихой судьбы
И знает все. И большие тайны
Хранит трава под названием Быль.
 

Листочки выпадают из рук…

Они идут сюда.

Идут, чтобы сделать со мной то же, что они сделали с собой.

Я знаю, что я им не дамся.

Останавливаюсь перед очередной картиной.

Теперь я знаю, как это называется. Картины. Я читал.

Раньше я не знал, что такое – читать.

Раньше я много чего не знал.

Теперь вижу. Вижу женщину на портрете. Это называется портрет. Загадочно улыбается мне. волосы прикрыты странного вида накидкой.

Раньше я не видел всего этого, раньше я различал только пятна. Разноцветные пятна.

Открываю запыленные листочки на запыленном столе.

Читаю.

 
Но мы глядим на неё с опаской
И недовольно мы морщим лбы,
И люди тянутся к сладким сказкам,
Забыв траву под названием Быль.
И кто-то самодовольный и сытый,
Судьбой жестокой жестоко бит,
Велит полоть и нещадно вытоптать
Вокруг траву под названием Быль.
Века приходят – глухие, темные
Свет солнца над головой остыл,
Никто не верит, никто не помнит,
Что есть трава под названием Быль.
 

Жанна…

Тогда я уже знал, что она Жанна.

– Вот, гляди, это круг, это Земля наша. Это круг побольше, это солнце. Земля вокруг солнца вертится…

Не выдерживаю.

Чушь полная. Видно же, что солнце вокруг земли… ты на небо-то…

Жанна смотрит на меня. Строго. Киваю. Уже привык ей верить. На слово. Сам еще толком мало что понимаю, зараза еще не зашла достаточно далеко.

– И вокруг луны земля вертится?

– Нет, луна вокруг земли…

Зараза…

– Раньше все зараженные были, – говорит Жанна.

– Когда раньше?

Жанна пожимает плечами. Не знает.

Остальные тоже не знают. Сегодня нас собралось семеро. Меня здесь недолюбливают, потому что я врач. И попробуй им объясни, что не собираюсь я лечить никакую заразу.

– А потом что-то случилось, – говорит Артур.

Он здесь за главного.

– Что случилось? – спрашиваю.

Артур не знает.

– Что, Леш, нашел я заразу-то, – Чижин хлопает меня по плечу.

Вздрагиваю.

– За… заразились?

– Тьфу на тебя, по доске постучи… заразился. Нашел я, откуда зараза эта идет…

– Откуда?

– От этих… листочков с каракулями.

Книги, – думаю про себя.

– Вот-вот, от них все. Поуничтожить, и дело с концом. сегодня и займемся.

Лихорадочно думаю, как предупредить Жанну. И всех, всех…

– Будем держать оборону, – говорит Артур.

Киваю. Артур сегодня мною доволен. Наконец-то я понял модель расширяющейся вселенной.

У Артура уже синие пятна на коже. Значит, ему осталось недолго.

У Жанны тоже синие пятна. Стараюсь об этом не думать.

– Ну, вот видишь, у человека в черепе тут штука такая есть, – показывает Чижин, – крохотная… вот… у самого основания…

Мозг – думаю про себя.

– А у зараженных эта штука на весь череп разрастается. Так вот, дрянь эту удалить, разрастаться нечему будет.

Снова киваю.

– Профилактическая операция… всем новорожденным. И дело с концом.

Молчу.

– Вчера наши облаву устроили, зараженных наловили… вырезал я им эту хрень из черепа, ты прикинь, прошло все… дурь эта…

Холодеет спина.

– А посмотреть на них… можно?

– Нужно.

Чижин толкает дверь, оглядываю двух девчонок, я их узнаю, они меня нет. смотрят на экран, показывают на цветные пятна.

– Ня?

Соглашаюсь:

– Ня.

Вторая девчонка прижимает к себе плюшевого медведя.

– Ми-ми-ми.

Выжимаю из себя улыбку:

– Ла-айк.

Я их знаю. Инга и Света.

Они меня уже не узнают.

– Ну все, давай… в операционную, – командует Чижин.

– З-зачем? Они же уже…

– Да что они… там вон еще сколько… готовь пушку.

Наполняю шприц. Заряжаю пушку.

Идем с Чижиным к камерам.

Вижу Жанну.

Стреляю в Чижина, он еще оборачивается, еще пытается что-то сказать.

Падает.

Жанны не стало через два дня. Артур умер раньше.

– Раньше люди не умирали от этого, – говорит Жанна.

– Совсем?

– Ну… лет сто жили… с заразой.

– А почему сейчас…?

– Что-то случилось.

Жанна не знает, что. Никто не знает.

Мне сказали, чтот древние города построили люди.

И еще много чего построили люди.

Тогда.

В те времена.

Они идут сюда.

И смерть идет сюда.

Ко мне.

Думаю, кто кого опередит.

Оствляю записи – тому, кто сможет прочитать.

Жанна…

Мысли путаются.

Может, кто-то поймет, что случилось тогда. И что было тогда. И как это было.

Жанна…

Может быть…

Они идут сюда…

Смерть идет…

2013 г.

Неразрушенный город

Я тогда подумал, что он сошел с ума.

Главное, я тогда еще толком не знал, что с ума можно сойти. И что вообще есть какой-то ум.

Но тогда я сразу подумал – он сошел с ума.

Когда мой учитель прицелился в неё, легкую, воздушную, идущую к нам по тропе.

– Вы… вы что? – только и успел спросить я.

Он спустил тетиву.

Несостоявшаяся гостья упала с простреленным горлом.

– Вы с ума сошли – сказал я.

Вот это я хорошо помню, как сказал – вы с ума сошли. Сказал учителю, на которого раньше и взглянуть боялся, не то, что там что-то спросить.

Помню.

Её тоже помню – маленькую, хрупкую, как она шла к нам по тропинке, еще несла что-то, то ли корзину с фруктами, то ли еще какие-то подарки, цветы, что ли.

Говорила что-то…

– Ой, здравствуйте, насилу до вас добралась по буеракам!

Нет, не то.

– А можно к вам?

Тоже не то.

– А классно вы тут устроились!

И не так. Не знаю, как. Не помню. Голос помню, живой, звенящий, пропитанный солнцем – а слова теряются в прошлом.

А вот со словами учителя наоборот. Хорошо помню, как заворачивал её в простыни, как зарывал её в пустыне – все еще миловидную, все еще не утратившую своего обаяния – приговаривал мне:

– Никогда… никогда таких не подпускай к своему городу. Ты слышишь – никогда!

Я даже не спросил, почему. У учителя нельзя было спрашивать – почему. Там вообще нельзя было задавать вопросов.

Потому что город рождается в тишине.

Учитель…

Он учил меня строить города.

Нет. Не так. Невозможно научить строить город.

Я учился у него…

Тоже не так.

Я просто смотрел. Осторожно. Издалека. Из пустыни – боялся подойти к той невидимой границе, где кончается пустыня и начинается город.

Проще написать – он прогонят меня и бил меня палкой. Но это будет неправдой. Он просто сразу установил какую-то неуловимую границу между нами – границу, которую нарушать нельзя. Я научился чувствовать дни, когда работа у него не клеилась, и нужно было уйти подальше и не смотреть. Я также чувствовал дни, когда работа кипела ключом, и учитель сам хотел, чтобы кто-то наблюдал его труд.

Учитель…

Я не помню его лица.

Может, потому, что так ни разу и не взглянул в его лицо.

Память вообще скупа со мной, прячет от меня то, что мне важно, и выдает какие-то совершенно ненужные образы.

Например – мой первый город.

То есть, первый свой город я не помню – первые свои города люди строят еще когда только-только поднимаются на ноги, делают первые шаги, кладут камень на камень. Я имею в виду первый город, который не упал, не разрушился, не рассыпался в прах, как только дунуло на него беспощадное время.

Учитель видел мой первый город. Кажется, это был первый раз, когда учитель посмотрел на меня. И когда он подошел ко мне, первый раз нарушил какую-то неуловимую грань между нами. Поправил там, переделал здесь – и мой город ожил, заиграл новыми красками.

– Вам нравится? – спросил я.

И тут же зажал ладонями рот – город вздрогнул, вспугнутый моим голосом.

– Хорошо. Только…

Мастер не договорило, махнул рукой, мол, позже поймешь. Я просил его объяснить сейчас, сейчас, – тогда я не знал, что всему свое время, что я не понял бы и половины его объяснений.

Учитель…

Я так и не видел толком его лица – даже когда закрывал ему глаза в день его смерти.

Я сидел на пепелище своего города – города, в который вложил всю сою жизнь и всю свою душу. Я еще пытался восстановить что-то, еще выискивал что-то среди руин, вставлял в погнутые витражи оплавленные стеклышки, – которые выпадали вновь.

Странно, что в этот момент я меньше всего думал о городе.

Я думал о ней.

О том, что она ушла.

Пытаюсь вспомнить, как она пришла первый раз, как я пустил её в город. Да нет, не пустил, она никого не спрашивала, она вошла сама. Как перебирала башни, шпили, я все хотел ей сказать, то нельзя этого делать, не любят города, когда на них смотрят – не то, что трогают. Так и не сказал. Да она и не делала им больно, как-то умела она прикоснуться к городу, и не сделать ему больно.

– Слушай, классненько у тебя получается, а?

Слова в памяти.

Её слова.

Я перебирал остатки города – который невозможно было восстановить. Я уже знал это. Ставил камень на камень – и думал о ней.

Почему-то надеялся, что она вернется.

Надежда – столь же безумная, как надежда на то, что город отстроится снова. Даром, что уже сделала все, что могла, поиграла с моим городом, который разрушился от её прикосновений, вынула драгоценные камни из стен, сняла золотое солнце с самой высокой башни, надела себе на цепочку, как медальон.

Она бросила меня и мой город, нашла нового строителя – где-то там, по ту сторону пересохшей реки. Она вошла в его город – так же легко и смело, как входила в мой.

Слова учителя в памяти:

– Никогда… никогда не подпускай их… к городу.

– Воды испить можно?

– А?

– Воды-то хоть испить можно?

Он стоял возле руин моего города, – одинокий странник, пришедший из ниоткуда. Я показал ему то, что осталось от моей столицы, объяснил, что на обугленном пепелище не найдется ни глотка воды.

– И давно ты так… на руинах?

Я пожал плечами. Я потерял счет времени, – может, прошли года, а может, миллиарды лет.

– У меня тоже так было, – сказал он.

Я молчал.

– Тоже так было… хочешь, можешь всю жизнь так… хочешь, можешь заново…

Я объяснил, что у меня не хватит сил сделать что-то заново.

– Я тоже так думал… а потом ничего..

– Здесь? На руинах?

– Нет, лучше новое место найди…

Я не помню, как нашел новое место. Я не помню, как начал складывать камень на камень – потихоньку, шаг за шагом. Тогда всё было как во сне. Очень постепенно ко мне стала возвращаться жизнь, если это вырастание из пепла можно было назвать жизнью.

Я построил город.

Из пепла, из праха, из песка – я построил город.