19.

Вот же любит он пялиться! А у меня от его взгляда все слова вылетают из головы, и в горле пересыхает. Словно на уроке, когда отвечаешь перед классом.

– Официально Берген делится на шесть районов, – размеренно начинаю я, словно и в самом деле отвечаю урок. Чтобы избежать внимательного взгляда робота, разглядываю жалюзи на окнах напротив. – С юга на север: Порт, Промышленный, Старый Город, Новый Город, Зелёный и Золотой. Порт – самый старый. Наш оплот идейной свободы и независимости от всего на свете, особенно от денег и государственной программы благонадёжности. Изначально на Лагене был речной порт и дома для рабочих – жилой район двадцать восемь. Поселение стало расти, ему присвоили статус города, поэтому новые постройки стали в обиходе называть «городом», а старая часть так и осталась «районом». По мере роста Бергена новую часть, не заморачиваясь, назвали Новый Город – это где мы. В Старом Городе, где живёт Джанки, дома пониже, а здесь высотки и более современные. И, наконец, самые новые районы – для серебряных и золотых, неофициально известные как Особняки. В Зелёном – тоже высотки, много офисов, биржа. Деловой район. Более молодёжный. Золотой – для элиты. Те самые особняки с колоннами, цветочные парки, гувернантки с детишками… Как-то так. Может, у тебя есть вопросы?

– Что за запах на улицах был там, где ты меня нашла?

– Река. Лаген.

Выражение удивления и недоверия на лице Сина даже забавляет – наивный! Я с рождения живу в Бергене, и для меня это естественно. Думаю, если бы я увидела реку без запаха, то не поняла бы, как такое возможно.

– На самом деле это грустная история. На старых фотографиях видно, что по Набережной гуляют люди, пикники на берегу… Там были газоны и клумбы! Сейчас – заброшенные здания, грязь, а река похожа на кисель из мусора.

– Могу предположить, что на неё повлияла постройка города.

– Да, вряд ли кто-то бы специально поселился в таком вонючем месте. Конечно, начиналось всё с благих намерений: амбициозный проект, огромные вложения – превратить Берген из речного порта в морской. Расширить верфь на том берегу Лагена, углубить дно реки, ликвидировать шхеры в устье, чтобы сюда могли заходить крупные суда… Портовые сооружения модернизировали по последнему слову техники. Заводы и фабрики набирали рабочих. Сюда переезжали как медные, так и золотые со всей Европы. Перспективный молодой город! Победа техники над неразумной природой! А потом течение Лагена нарушилось, вода начала застаиваться. Пока спорили, где была ошибка в расчётах, – годы шли, заводы сливали отходы, в реке всё вымерло.

Робот в своей манере склоняет голову набок, и я, предупреждая вопрос, киваю:

– Да, не сразу. И запах усиливался постепенно. Экологи скандалили, но кто их слушает? Были проекты по очищению реки, но для этого нужно остановить производство, владельцы заводов отказались. Раздули кампанию, якобы по защите города. Мол, экоактивисты хотят погубить Берген, ведь без рабочих мест город вымрет. Работники выходили на демонстрации – не знаю уж, сами или им платили… Или угрожали. Рассказывали, как начальство борется за их права, за зарплату, что останавливать заводы нельзя… А во-вторых, на очистку нужны были деньги. Получается, люди вложились в строительство города, но ведь тогда они рассчитывали на будущую прибыль, а теперь нужно было вложить столько же, но лишь ради экологии. В общем… – я красноречиво морщу нос. – Дешевле было построить систему очистки воздуха.

– Это та стена, что пересекает город?

– Да, это первая. Вдоль Промышленного проспекта. Граница между Районом и Городом. Вообще, речные славятся нелюбовью к государственной технике. Или ломают, из принципа, или разбирают на запчасти. Джанки рассказывал, как в детстве они поджигали автотакси, – мол, ночью эффектно смотрится: едет по улице эдакий факел на колёсах и бухтит, что вызвал полицию. Теперь автотакси дальше Промышленного проспекта не заезжают. Но что касается системы очистки, речные её не трогают. Джанки говорил, в Районе многие втихаря мечтают если не сами перебраться в Город, то хотя бы купить здесь квартиру для детей. Так что в чистом воздухе они тоже заинтересованы.

– Если это первая, то есть и вторая?

– На границе между Городом и Особняками. Поэтому отсюда и не уезжают. У медных нет денег, а у серебряных, в Зелёном районе, воздух нормальный, почему бы не жить. Конечно, есть отдельные сознательные граждане, вкладываются в очищение Лагена, организуют благотворительные фонды… Но в целом состояние реки мало кого волнует. Когда в Викхайме, неподалёку, начали строить морской порт, многие наши туда инвестировали. Понятно, что это выгоднее, проще сделать новое с нуля, чем исправлять старые ошибки, – а есть мнение, что состояние Лагена вообще невозможно исправить. Такие были скандалы: как не стыдно, плюёте на родной город, лучше бы сюда вложились… Между нами говоря, я понимаю злость речных. Ведь так и есть: золотые и серебряные отгородились в своих районах и думают только о прибыли. Вливают деньги в Викхайм, который перетянул у нас и торговлю, и производство. Из-за этого многие предприятия обанкротились, рабочие потеряли места. Неудивительно, что их это взбесило.

Син вопросительно поднимает бровь, в ответ на моё недоумение говорит:

– Речные.

– А, да. У нас закрытое общество, приезжих мало, и я привыкла, что все в курсе. Речные – из портовых рабочих, которые жили здесь изначально, в жилрайоне двадцать восемь. В Старой Европе бедные люди переезжали туда, где есть работа, – к заводам или, вот, портам. Мигранты из разных стран. Кстати, на каком языке ты разговаривал с?..

– Староитальянский.

– И много старых языков ты знаешь?

– Нет. Только основные фразы.

Меряю робота прищуренным взглядом. Он кажется всё более идеальным буквально с каждым часом.

– Ясно. В общем, в среде рабочих порта сложился собственный диалект, смесь… Мм, даже не знаю чего. Неграмотной речи из разных языков, наверное. Вот его и называют «речной говор». «Ховаар». Речных можно отличить по виду: они никогда не косят под золотую моду, а наоборот, предпочитают одежду простую, рабочую униформу или типа того. Ну, и шнуды. Изначально это были перчатки портовых грузчиков, а теперь – опознавательный знак тех, кто из принципа не ставит чип.

– В Лагране было немного людей без чипа. По большей части у них также не было ни дома, ни работы.

– Нет, у нас не так. По официальным данным две трети жителей Района не входят в программу, по факту, может, и больше. Но они вовсе не маргиналы. Работа есть, даже в Порту ещё остались заводы, плюс верфь на том берегу, а в Проме вообще нормально. Понятно, что среди речных встречаются разные, есть отморозки, но ведь так в любом обществе. А в основном, мне кажется, это обычные люди. Например, в Районе живут и медные, но их не трогают. Да, речные смотрят на них свысока, считают… вроде как слабаками, которые продались ради удобства. Людьми без «чести», то есть без принципов и идеалов. С ними можно вести дела, никто не запрещает, но если обманут – сам виноват, нечего было связываться с «городскими». Речные называют так любых медных, чтобы подчеркнуть разницу, – мол, мы местные, из района двадцать восемь, а это чужаки. Но всё же живут рядом, как соседи, и ничего. Однако это на севере Района, а чем дальше на юг, тем опаснее. Окрестности Набережной – территория портовой шпаны. Там совсем трущобы, и даже за медный чип могут убить. Или просто потому, что ты не местный.

– То есть «портовая шпана» – это уже не «речные»? Я думал, это одно и то же.

– Нет, это как группа внутри группы. Сами речные называют так маргиналов, обитающих у реки. Банды с Набережной. Пришлые бродяги, которые нанимаются на поденную работу. Те, кто живёт в брошенных промзданиях, – это могут быть как обычные бездомные, так и идейная молодёжь, устроившая сквот. Анархисты, социалисты, радикальные экологи. Или наркоманы.

– И к какой категории принадлежит Джанки?

– Я так понимаю, ему просто не повезло там родиться.

Син, конечно, симпатяшка, но я не собираюсь с ходу болтать про всякое, тем более насчёт Джанки. Что может понять искусственный человек, который видел только армию, о жизни в подобных местах? Я и сама не понимаю, просто не могу представить. Однажды я спросила Дэна, каково было жить возле Набережной. Он ответил: «Как везде» – тоном, со всей очевидностью говорящим, что тема закрыта.

– Почему его так зовут? Я слышал, термином «джанки» обозначают тех, кто употребляет винт. Однако у него я не заметил признаков употребления.

– Не-е, Джанки только по алкоголю, – я даже поднимаю ладони, отгораживаясь. Не буду отрицать, есть у меня предубеждение против наркоманов. – Да и как бы он мог работать на этом дерьме? Я читала, там за пару ингаляций мозги выжигает. А Джанки – ответственный, вообще молодец. Он хоть из портовых, но совсем не такой. Что до прозвища – я, вообще, не спрашивала, но мне кажется, оно из-за любви к мусору. Джанки не может пройти мимо какой-нибудь свалки, чтобы не полезть туда искать детали. Даже теперь, хотя у него есть деньги, а раньше – целые груды притаскивал. Наверное, из-за этого он и перебрался в Город, здесь можно найти больше всего.

А ещё, мне кажется, Дэн не только искал возможность заработать, но и убегал от чего-то. От прошлого или от реальной опасности? Не знаю. О таких вещах не спрашивают.

Тем временем робот провожает взглядом очередную сигарету, которую я достаю из пачки.

– «Только алкоголь»? А что насчёт «шмали»? В Лагране так называли психоактивные препараты на основе конопли.

Я даже замираю, не донеся до рта сигарету, и смотрю на неё удивлённо. Вообще-то я не знаю значения этого слова, всего лишь повторяла за Дэном. Конечно, в Порту хватает наркоты… Но ведь я бы заметила?..

– Нет! – безапелляционно наставляю на Сина пальцы с зажатой сигаретой. – Джанки ничего не употребляет. Никаких «препаратов». Я курила его папиросы – конечно, то ещё дерьмо, но это просто табак.

– Как скажешь, – однако по лицу робота всё же пробегает тень недоверия. Ещё один умник, который считает меня наивной дурочкой. – Откуда у него шрам?

– Не знаю. Когда мы познакомились, он выглядел свежим. Должно быть, очередная драка. Вот на этом Джанки точно сидит, если можно так выразиться.

– Нет, – Син уверенно качает головой. – Он идёт ровно сверху вниз, посередине щеки, это не случайный удар. Я бы сказал, что зашивал человек без опыта, ещё, вероятно, рана загноилась, поэтому рубец неаккуратный. Но разрез был ровный.

Ох ты ж боги, ещё один наблюдательный на мою голову.

– Я не знаю, что сказать. Это было давно, и я ничего не знаю. Во всяком случае, точно не стоит спрашивать Джанки об этом.

– Я так и предположил, поэтому спрашиваю тебя. Что насчёт цепи? Он всегда её носит, даже дома? Ночью?

– Привычка. Снимает только во время работы, поэтому у него есть пунктик – не работать в присутствии клиентов. Кстати, про цепь тоже не спрашивай. С Джанки лучше вообще без вопросов, хорошо? Можешь задеть неприятную тему… Не надо.

Когда мы познакомились, мне тоже было странно, что Дэн всегда с этой цепью: крупные звенья, в основном блестящие, покрытые мелкими щербинами и царапинками, но на стыках потемневшие. Я как-то в шутку спросила, неужели он и спит с ней, а Дэн неожиданно серьёзно ответил – да, потому что иначе не может заснуть. Иногда, особенно когда смотрим кино, он начинает её разматывать и наматывать обратно – туда-сюда, туда-сюда. Поначалу эти размеренные щелчки металла раздражали, но со временем я привыкла. Я-то знаю, насколько выматывает беспокойство и как важно иметь что-то для снятия напряжения.

– Хорошо. Он живёт один?

Киваю.

– Родители?

– Не знаю.

Сколько раз за последний час я повторила «не знаю»? А что я вообще знаю о Дэне?

– Это не их квартира?

– Нет, – губы расползаются в хитрой улыбке. – Он купил её. У меня.

Син удивлённо поднимает брови, и я киваю с довольной физиономией.

– Джанки мне помог, и я вернула долг, чем смогла. Конечно, я бы с удовольствием её подарила, но он не согласился.

– Как парень из неблагополучного района мог помочь девушке из золотой семьи?