Д

ом с привидением

– Удивительная история, необычная, – пожал плечами князь Безбородский. – Если бы не услышал ее из уст непосредственного участника, никогда бы не поверил в ее правдивость.

– Увы, нечасто становишься свидетелем проявленного благородства, – в ответ заметил граф Орлов-Денисов. Он забросил уже карточную игру, сославшись на усталость (надо заметить, появившуюся у него после проигрыша изрядной суммы), и присоединился к гостям. – Чужая душа − потемки, милостивый государь. И разгадать, что скрывается порой за привлекательной оболочкой, дано только нашему Создателю.

– Вы совершенно правы, граф, – поддержал его князь Безбородский. − Нередко человек с располагающей внешностью, недюжинным умом и незаурядными способностями скрывает от всех свой подлинный лик, представляется порядочным человеком, но при этом совершает преступление или какой-либо безнравственный поступок.

– C’est terrible²¹, – печально заметила Наталья Андреевна. – Неужели среди людей нашего круга тоже можно встретить подобных… personnes. Mon Dieu! Как Ты допускаешь подобную гнусность?

– Но этого не может быть! – всплеснула руками юная графиня Акусина. − Благородные люди, хорошо образованные, имеющие un bon revenue²², никогда не пойдут на преступление. Pourquoi?²³ У них и без того все есть!

– Вы слишком молоды, сударыня, – любезным тоном возразил князь, – и все видите в розовом цвете. К сожалению, мир сложен, и порой мы не отдаем себе отчета, насколько он несовершенен… Вот вы сейчас сказали, что богатым людям нет выгоды совершать преступления, ибо они имеют все, чего бы их душа ни пожелала?

– Конечно, – воскликнула графиня, не сомневаясь в своей правоте. – А вы разве, князь, так не считаете?

– Возможно, − уклонился от прямого ответа Никифор Андреевич. – Но факты говорят об обратном.

– Факты? – переспросил граф Лунин. – Не будете ли вы, сударь, столь любезны и не поделитесь ли с нами этой историей?

– О да, – подхватила Наталья Андреевна, умоляюще сложив прелестные ручки.

– Мы все просим вас, князь, – поддержал жену Николай Васильевич, усаживаясь рядом с ней и бросая испепеляющий взгляд в сторону графа Лунина.

– Если это доставит вам удовольствие, господа, – сухо произнес князь. – Но хочу сразу предостеречь: это страшная история, у которой нет такого счастливого конца, как в повести графа Лунина. Tout au moins²⁴ мне он неизвестен.

Неприятный холодок пробежал по спинам сидящих в гостиной людей. Многие уже хотели отказаться от подобной затеи, но все же любопытство взяло верх над страхами, и выжидательные взоры присутствующих обратились на высокого статного князя.

– Вам всем известна моя страсть к старинным книгам. И конечно, вне всякого сомнения, вам ведома моя давнишняя мечта: найти библиотеку Ивана Грозного, которая, по преданию, все еще находится в Москве. Для достижения своей цели я трачу немалые средства, но пока поиски не увенчались успехом.

– Никифор Андреевич, – прервал рассказ князя граф Акусин. – Хорошо, что вы напомнили… Совсем недавно, по роду деятельности, я натолкнулся на очень любопытный документ. Без сомнения, для вас он представляет большой интерес. Документ старинный и, по моему мнению, имеет отношение к вашим поискам.

Глаза князя загорелись лихорадочным огнем. Им овладело сильное волнение. Он уже мало походил на того флегматичного человека, редко участвовавшего во всеобщем разговоре (а если и принимавшего в нем участие, то лишь затем, чтобы выразить недоверие к подлинности описываемых событий), какого знали в салоне Натальи Андреевны. Его уважали за старые заслуги перед Отечеством, но за спиной порой высмеивали за чрезмерную важность.

– Граф, вы заставляете сердце старого вояки биться, как перед решающим сражением. Как? Где?

– Чуточку позже, милостивый государь, ибо мы с нетерпением ждем вашей страшной истории, – запротестовали гости, которые с не меньшим азартом ожидали повествования князя.

Никифор Андреевич обвел всех взволнованным взглядом, но не найдя ни в ком поддержки, сдался.

– Bien, – понурив голову, ответил князь. – Как я могу отказать нашим прелестным дамам… Как я уже упомянул, для осуществления своей мечты я не жалею ни времени, ни денег. Когда я ушел в отставку, эта мечта стала смыслом всей моей жизни. Для этого я много езжу по монастырям, сижу в пыльных, темных библиотеках. Иногда встречаются необычные и очень старые книги, древние свитки. Но в них ни разу не упоминалось о библиотеке грозного царя…

Князь замолчал. Воспоминания на время вытеснили жгучее желание узнать о документе, упомянутом графом Акусиным. На лицо Никифора Андреевича легла тень озабоченности, а блеск холодных голубых глаз, которых так боялись его подчиненные, потух. Гости Натальи Андреевны уже давно были знакомы с этим суровым человеком, лишенным сентиментальности. Он всегда трезво оценивал ситуацию и не верил ни в сверхъестественные силы, ни в оккультные науки.

В зале царила мертвая тишина. Напряжение возрастало с каждой минутой, но князь, по-видимому, этого не замечал и продолжал молчать, погруженный в свои мысли.

– Никифор Андреевич, голубчик, – наконец нарушила молчание Наталья Андреевна. – Как это безжалостно с вашей стороны − заставлять нас ждать. N’est-ce pas?²⁵ – она обвела взглядом свой дружеский кружок. Все одобрительно закивали головами.

Князь вздрогнул и слегка покраснел, устыдившись свой рассеянности.

– Графиня, и вы, господа, примите мои извинения, – смущенно проговорил он. – Воспоминания так захватили меня, что я невольно вернулся в тот день, когда столкнулся с очень странной книгой… Это случилось несколько лет назад, в один из знойных майских дней. Я возвращался из своего имения. На пути лежал Петровский монастырь, или, как его величают, Высоко-Петровский. После разграбления французской армией в 1812 году там не осталось ничего ценного. Я прекрасно был об этом осведомлен, поэтому с тех пор не заезжал туда. Но в тот день какая-то неведомая сила потянула меня в ту сторону. Меня встретил отец-настоятель. Узнав, кто я таков, он пригласил меня на вечернюю трапезу. За ужином мы разговорились с отцом Никоном. Рассказав о своем увлечении, я неожиданно услышал от настоятеля, что во время войны монахам удалось спрятать множество фолиантов и манускриптов в потаенном месте, и сейчас они хранятся в монастырской библиотеке. При этих словах меня охватило понятное волнение. А вдруг? Я попросил разрешения у отца-настоятеля ознакомиться с ними. Отец Никон не возражал. Мы поднялись с ним по винтовой лестнице и вошли в темную комнату, о размерах которой я не мог судить, так как она была освещаема только свечой, которую держал в руке настоятель. «Вам принесут еще свечей, ваше сиятельство». – «Благодарствуйте, ваше преподобие», – ответил я и с любопытством начал осматривать стоявшие на ближайшей полке книги.

Высокий молодой монах принес еще несколько свечей. Он спросил меня о чем-то, но я настолько был погружен в чтение одного фолианта, что даже не обратил на его слова внимания. Мои мысли были сосредоточены на одном: найти то, что поможет мне в поисках. Я просматривал одну книгу за другой, переходил от полки к полке. Так прошла ночь… Очнулся я лишь когда звуки колокола стали собирать монахов на утреннюю молитву.

– Вы нашли что-нибудь интересное? – поинтересовался граф Акусин.

– Скорее нет, чем да, – уклончиво проговорил князь.

– Ваши слова заинтриговали нас, голубчик, – воскликнула Наталья Андреевна, требовательно глядя на рассказчика. – В них чувствуется какая-то тайна.

– В какой-то степени вы правы, – на суровом лице Никифора Андреевича заиграла улыбка. – Нет, увы, я не нашел ничего, что помогло бы мне продвинуться хотя бы на пядь в моих поисках. Но я натолкнулся на прелюбопытный и таинственнейший документ. Вначале мне показалось (впрочем, так оно и было), что я нашел чей-то дневник. В нем некий купец, назовем его Василием Николаевичем (сохраню подлинное имя), описывал свою жизнь в мельчайших подробностях. Не стану пересказывать сии скучные записи. В основном в них нет ничего занимательного: отчеты, заметки, расчет. Перелистывая дневник, я понял, что речь идет об очень богатом купце, владевшим в Сибири двумя золотоносными приисками…

– О ком же идет речь? – проговорил граф Лунин, насторожившись.

– Полного имени этого персонажа я не назову, и в конце моего рассказа вы поймете, почему… Итак, я уже закрыл эти записи и отложил в сторону, как опять какая-то неведомая сила заставила меня еще раз взять дневник в руки. Я никак не мог понять, в чем дело. Открыв дневник, я снова начал его листать. Он не был исписан до конца, и, прочитав последнюю запись, я опять собирался его закрыть. Однако мои пальцы сами собой начали листать чистые страницы, и тут… – князь замолчал на секунду, переводя дыхание. Впрочем, гостям эта секунда показалась вечностью.

– Голубчик, ну уж не томите нас, – взволнованно произнесла Наталья Андреевна, нервно обмахивая веером покрасневшее лицо.

– Да, да, – виновато пробормотал Никифор Андреевич, – я понимаю… Я натолкнулся на новые записи. Думая, что это продолжение дневника, ваш покорный слуга собирался захлопнуть книгу, но в тот же миг замер от неожиданности.

– И что же вас так поразило?

– Почерк…

– Почерк? – переспросил граф Лунин слегка озадаченно. – Но при чем тут почерк?

– Все очень просто, – продолжил князь. – Он очень изменился.

– Может быть, те записи были написаны другим человеком?

– Нет, – отрицательно покачал головой Никифор Андреевич. – Тот же самый, но… другой. Вначале, по деловым записям судя, вырисовывался портрет уверенного в себе человека – вероятно, с густой окладистой бородой, волевым лицом и с хитрецой в глазах. Твердой рукой он вел свои дела и той же рукой описывал их в дневнике. Но последние страницы были выведены человеком, в душе которого, по моему мнению, поселился… страх.

– Pourquoi vous avez décidé ainsi?²⁶ – изумилась графиня, пристально посмотрев на Никифора Андреевича.

– Его почерк… Буквы буквально ходили ходуном. Казалось, что из властного, твердого человека в какое-то мгновение он превратился в немощного старца с дрожащими руками… Чтобы выяснить причину таких перемен, я решил прочитать вторую часть дневника, для чего вернулся к ее началу. Я ожидал увидеть все что угодно, но только не такую первую строчку, какую мне суждено было прочитать: «Исповедь кающегося грешника».

– Но тем не менее вы прочли все? – осведомился граф Акусин.

– Разве я мог равнодушно закрыть дневник после этого? Конечно, я прочел исповедь неизвестного купца. Но то, что мне удалось узнать, повергло меня в ужас… Несмотря на усталость и бессонную ночь, я погрузился в чтение страшной исповеди. Прошло уже немало времени с того дня, но я помню каждое слово из того отчаянного рассказа. Если позволите, я перескажу его от первого лица… «Как много начинает понимать человек, когда с него спадает завеса спеси… Тяжко, мои чада, ох как тяжко становится нести это бремя. Я, Василий, сын Николая Кузьмича, рожденный… от Рождества Христова, хочу поведать вам о тяжком грехе моем, дабы вы, чада мои, николи не ступили на путь сей. За оное Господь проклял наш род. … Случилось сие событие ровно пять лет назад. Умелый и удачливый купец я был в те времена: что ни почин, – все ладно выходило. Злато так и лилось в сундуки кованые: один да следом другой. Таче со счета сбился. Но того мне было мало. Кто я есть: рачительный и богатый купец, и только. Бабы мои в бебряни и аксамите²⁷ ходят, стол от яств ломится. Захотел я возвыситься над другими, чтобы уважать пуще начали. Для того перво-наперво задумал я дом в стольном граде Москве возвести. Да такой, чтобы все диву давались от красоты оного. Заносчив я тогда был, Бог свидетель, что греха таить. Да к тому же бабник. Ох, любил я девок этих… Вызвал я тогда зодчего известного и рассказал о своем желании. Поладили мы: за мзду немалую он пообещал палаты возвести такие, коих не видывала еще Москва. Не скупился я на дом: вся утварь да обстановка – все из земель чужестранных. Через год на месте старой избенки выросли хоромы, которые с царскими на равную руку стали. Все было в доме ладно: и красно крыльцо, и дебелые стены, башенки да арабески. Внутри дом еще краше был: обстановка заграничная, все резное да кованое. Зодчий мой вовсю расстарался: кажна зала на свой манер. То входишь – зала как у ихних рыцарей, другая – царские палаты, третья – как у королевича заморского. Лепота! Но так только я рассудил: не приняли мой дом московцы. Угодно златоглавой было надсмеяться надо мною. Надо мною, Василием Николаевичем… Осерчал я на моего зодчего и оставил его без барыша. «Окстись, Василий Николаевич, – в сердцах вскричал он. – Красотища-то какая! Завистники оклеветали! Не слушай, что баламутят: все из зависти!» Но я не слыхал никого, окромя себя. «Нелепо, и все», – одно я ответствовал да велел ему убираться восвояси. Осерчал он тогда, вскочил со штула и в запальчивости выкрикнул: «Богом клянусь! Никому не будет житья в этом доме! Проклинаю его!» Сказав оные слова, он выбежал из дому и никто ужо не видывал его боле. Был слух одно время, что потонул али повесился… Не придал я тем словам значения. Во гневе чего не изречешь! А между тем повстречал я однажды паву одну. Красна девка – кровь с молоком! Я ужо и так и сяк. Не смотрит, пава така, и знать меня не хочет. Тогда и подарил я ей дом-то мой. Благосклонно приняла и даже меня привечать стала. А уж там чего тока не дарил я царице своей: и самоцветы, и шубы собольи, и шелка самы многоценные – все к стопам ее бросил. Долго ли, коротко ли – а умягчилось сердце красы-подруги. Да одно-то прискорбно – виделись редко. Обычно Степка мой был посыльным: мол, жди, будет скоро. А в оный день приехал я без предуведомления, хотелось поскорей новый гостинчик моей паве отдать. Да и вышла неуправка! Смотрю, выбегает моя краля хоть и в кичке, но уж больно растрепана, да одежа кой-как наброшена. Я в светелку, а там полюбовник ее. Осерчал я сильно, вскипела моя буйна кровушка. Чего творил в ту пору, сам не помню… Выгнал взашей его в лютый мороз в одних портах, а ее… схватил за косы русые и в подвал. Вызвал челядь да приказал кирпич несть… Затмился рассудком − повелел связать девку непотребную и (да простит меня Господь за все мои прегрешения!)… замуровать живую в стену каменную. По сей день слышу я порой ночною ее причитания и плач. Лишился я спокою – сон нейдет, пищу вкушать не могу. И открою я или смежу очи − зрю одно – личико павы моей, слезами омытое, от ужаса потемневшее. Но тогда не проняло меня раскаяние. Всю челядь из дому на конюшню сплавил, чтобы впредь неповадно было хозяина дурачить, а сам удалился восвояси… Чрез некий срок недолгий вздумал я пир, али, по-новому, бал учинить. Тщеславился богатством своим, возжелал, чтоб помнили купца, Василия Николаевича, благодетеля и заступника. В оный вечер дорогие заморские вина шипучие лились рекой, от яств изысканных столы ломились. Тыщи свечей освещали залы дома моего. Не только тому дивились гости мои: пол танцевальной залы наказал я усыпать золотыми червонцами. Кто еще мог кичиться широтой такой? Да… такого еще не видывали гордецы московские. Гоголем хаживал я из залы в залу… Да, прости, Господи, гордыню мою. Пляски в разгаре были, когда ЭТО случилось. Вначале хладом неживым повеяло и залу как бы туманом подернуло. Гости, танцами и вином разгоряченные, не сразу это уразумели. Мной же немалое волнение завладело. Заозирался я по сторонам с тревогою… Вдруг посеред залы, где допреж гости плясали прямо на золотых червонцах, возникло белое, как кипень, облако. Гости-то расступились, а сей облак постепенно начал принимать образ человечий. Все, что ни было живого в зале, замерло от ужаса. Никто шебаршиться не смел, страх заполонил душу. Я сам обмер от увиденного: прямо посреди зала стояла… моя пава, в белые одежи одетая, и очей распахнутых с меня не сводила. Потом девица медленно воспарила да ко мне приблизилась. Шибко страшно мне стало. Я хотел было бежать, ан нет: ноги мои точно приросли к полу. Долго стояла краса моя и пристально взирала на меня в полной тишине. Затем она потянулась ко мне да прозрачной дланью лица коснулась, и жгучий холод меня окутал. Попятился я назад да чуть не упал. Зазмеилась презрительная улыбка на губах девицы. Убрав руки, она медленно стала облетать каждого из моих гостей и прямо в очи заглядывать. По правде сказать, чада мои, сроду мне так еще не было страшно (да и опосля не испытывал я такого ужаса), как в оный день. Меж тем призрак облетел всех и вернулся ко мне и паки²⁸ уставился на меня. Чувства мои уже понемногу прояснились. Осенив себя крестным знамением, начал я молитву. Как услышала она это, блажной вопль издала, и почуял я вкруг шеи незримые да дюжие руки. Я уж еле переводил дыхание. Завертелось все пред моим взором, и упал я на пол, на золотые червонцы. Егда пришел в себя, ужо развиднелось. Степка, сидючи у моего ложа, тер нос рукавом, а только я подыматься, – руками начал помавать: лежи, дескать, лекарь велел. Вдруг услыхали шум со двора. Глядь, а это солдаты во главе с десятником, которые по высочайшему повелению Государя нашего, батюшки, арестовать меня явились… Донесли на меня гости сердечные: и про девицу, и про червонцы златые с изображением Императора сказывали. Страшен в гневе наш Государь. Велел сперва-наперво меня высечь, а ужо потом и сослать… Так поутру и в путь-дорожку. И что ждет на чужбинушке, неведомо… На сем и конец моей исповеди, чада мои. За грехи и гордыню суждено заплатить сполна. И не будет покоя моей душе, покуда душа моей павы не обретет покой. Завещаю вам, чада мои, исполнить волю грешного родителя вашего и молитвами спасти его душу…»

Князь Безбородский замолчал. Гнетущая тишина повисла в воздухе. Никому из присутствующих не хотелось нарушать ее первым. Рассказ князя хоть и произвел впечатление, но вызвал противоречивые чувства. Наконец, граф Лунин встал с кресла и направился к окну. Немного постояв там в раздумье, он повернулся к князю и спросил:

– Вы сообщили об этом документе в полицию?

– Да, но они, сославшись на давность лет, и слушать меня не стали.

– Господа, а не все ли равно, что тогда произошло? – проговорила Наталья Андреевна, пожав плечами.

Рассказ князя оставил по себе неприятный осадок в ее душе и вызвал двойственное чувство. С одной стороны, ей было жаль девицу, ставшую жертвой ревнивого сластолюбца и принявшую столь мученическую смерть, но с другой стороны, она поплатилась за свой грех – прелюбодеяние. За это же был наказан и неизвестный купец, совершивший еще больший грех, нарушивший и вторую заповедь Божью − не убий. Жизнь − драгоценный дар Божий, которым смертный человек распоряжаться не в праве.

– Вряд ли этот человек еще жив, – продолжила разговор графиня, поеживаясь. – Стремление узнать правду все равно ни к чему не приведет. Его душа едва ли когда-нибудь обретет покой.

– Человеческая душа – потемки, – подытожил граф Лунин. – Одни совершают благородные дела и поступки, а другие каются, потом опять грешат, а затем вновь каются. И неважно, беден ты или богат, но пока есть на земле искушения и соблазны так сладки, всегда найдется грешник, который захочет их вкусить. Увы, такова жизнь!