Интересно, я говорил с одним и тем же персонажем или водил дружбу уже с несколькими призраками.

– Я прожил так много жизней, – хвастался дух – чужих жизней. А ты кем был?

Я опешил, так сложно было собраться с мыслями, разложить свою жизнь в хронологическом порядке. Да и кем мог назвать себя человек, который просто был и просто искал?

– Вспомнишь ещё, за вечность всё приходит обратно, деваться то некуда.

И я поведал ему без всякого смущения о планах вызвать Голос и потребовать правды, он смеялся мне в лицо, но не без любопытства.

– Правилами запрещено выходить за рамки. – акт морализаторства ему был явно не к лицу.

– Где обозначены эти правила? Это смерть, мы в мусорном мешке человечества, если уж дарована фантомам такая сила, тогда к чему?

– Голос может стереть твою душу.

– Разве они все – я обвёл рукой полупрозрачные декорации – и так не исчезнут, рано или поздно?

– Сдалась тебе твоя правда?

– Я не могу, просто не могу.

– Знаешь, бывал я на земле чуть дольше, чем это положено в игре, но никому не сказал, имею слабость ощущать себя мощнее остальных. Забавно было, – он сделал паузу, чтобы насладиться моим вниманием и продолжил – кот выпил из противня, что я залил средством, дабы разыграть человека, а этот шерстяной придурок всю кухню заблевал, вот весело то было. Еле откачали тогда, но всё обошлось.

Этот бессвязный поток слов пришлось оборвать, иначе через мгновение я уже начал бы мыслить подобными конструкциями.

– Не мог бы ты научить меня этому трюку?

– Вечность дарует власть лишь над мгновением, но ты можешь попробовать, кто знает, глядишь, твоя злость сильнее.

Меня покоробили его слова, может я и был зол, но никогда этого не демонстрировал, хотя, возможно, здесь все они читали мою душу, как позорную статью в газете. Даже не знаю, опечалила ли меня эта мысль. Свыкнуться с такой открытостью я бы точно не смог, но не исключено, что нынешняя драма просто вытеснила любые возможные.

Я символично растопырил грудь, будто набрал воздуха в лёгкие, и напряг кулаки. Наблюдение за рукой меня огорчило, она выглядела крепкой, но совсем не ощущалась, я не чувствовал пальцев, напряженных и сомкнутых, не реагировал вибрацией на напряжение, не осязал самого себя. Когда пытаешься сосредоточиться на чем-то, стараешься уловить центр, соединить нутро в маленькой точке и напрячь жилки, а когда твоё тело не реагирует, воспринимать себя не выходит.

Всё вокруг плавало, но не оттого, что пылало остатками бытия, скорее наоборот, блуждало в отсутствии всего, как в космическом пространстве, где нет ни единой действующей извне силы. Фантомы жадно обвивали тела за туманной пеленой, отчего те двигались медленнее, жалобно взывая к Богу, и смеялись. Я потерял всякий интерес к происходящему и, отчаявшись, побрёл подальше от клоунады. По мере удаления, недвижимых становилось всё больше. Застыв в различных позах, некоторые из которых не помогали видеть в них некогда пылающих жизнью духов, статуи глядели мертвенно вялыми глазами на мироздание.

Я хотел убежать от них: и от живых, и от мёртвых, от покорённых и садистских душ, от всего сущего, от самого себя. Найти место, где мог поселиться лишь я, и раствориться в мыслях, стать самой мыслью. Но чтобы расслабиться и успокоиться, следовало принять и отпустить, а этому я за жизнь не научился. Всё, что ощущалось мною, был гнев, на Бога, людей и мироздание, ведь они всеми силами препятствовали мне покорить своё собственное заточение, раскрыть загадку жизни и стать счастливым.

Именно в этом я видел смысл жизни, в счастье. Но что это было, где его следовало искать, и как им пользоваться? Во мне зрело гнетущее раздражение, которое уничтожало саму суть счастья − спокойствие и рассудительность. Я упустил попытки и оказался ни с чем, и кому полагалось предъявлять за это? Самому себе. Но ведь я пытался, моя ль вина, что я не смог? Не уж то старание в счёт не идёт?

Если и существовал край вселенной, я должно быть нашёл его, безликий и бесподобный, он источал страх перед отсутствием всего, и оттого прекрасен. Без чьего-либо примера и наставлений я был один, лишь я, то, что было до меня, и то, чего не будет никогда.

Я мог наблюдать за той стороной и погружаться в грёзы, а мог закрыться и утонуть в безмолвии. Но любопытство − услада одиночества. И если бы я до сих пор мог моргать – навеки распрощался бы с этим умением. Всё вокруг меня состояло из тончайших нитей, из которых зрели невидимые жилы, повсюду кипела от движения энергия, я мог видеть то, чего не понимал, и ощутить то, для чего не имел восприятия.

Мне всегда думалось, если не можешь найти то, чего не понимаешь, стоит попробовать закрыть глаза и дать возможность другому тебе отыскать. Но человеческих чувств так порой недостаточно для разгадок даже не столь мудрёных тем. Человечество страстно жаждет познать загадки вселенной, которую не может постичь, но возможно ли это без понимания своего собственного внутреннего пространства? Господь ли, дьявол или мы сами закрываем чертоги на тысячи замков и жизнь тратим, чтобы открыть хотя бы один из них. Никто не знает, как выглядит ключ, карты нет, а жизнь коротка. Вот почему именно в счастье я находил ценность, лишь оно могло придать мимолётности немного смысла. Вопрос лишь, чем оно являлось, и существовало ли оно для меня?

Конечно, есть любовь, есть дело жизни, предназначение, рождение нового, продолжение старого, и каждый определяет значения самостоятельно. Не исключено, что я, будучи не глупым, коим, возможно, напрасно всегда себя считал, совершенно не способен был видеть и чувствовать существование таким, каким оно было, без прикрас и зауми.

Забавно и то, что, если задать человеку вопрос: “в чем смысл жизни”, он поначалу замешкается, и, даже попытавшись что-то сформулировать, ответ его будет несуразен. Ведь смотря, как взглянуть на жизнь в целом. Можно ответить с точки зрения биологии, что смысл в продолжении рода, или общества – быть ему полезным. С точки зрения религии – прожить праведно, или со стороны морали – быть добрым и помогать другим. Но вот спроси любого старика на смертном одре, и тот, оглянувшись на свою маленькую историю, будет спрашивать себя лишь о том, был ли в ней счастлив. И этот последний, главный вопрос я отныне понимал, как никто другой.

Блуждая не только меж фигур той стороны, но и в потоке своих мыслей, я наткнулся на юношу, что лежал мертвенно бледный и почти не дышал. На высоком мосту, без единой души, он, закатив глаза, размяк под солнцем, покрываясь сияющей испариной. Поза поверженного недугом была красива настолько, насколько могло быть приятно страдание незнакомца. Я оглянулся в обоих мирах, но помощи не было, и молодой человек был обречён погибнуть. Такой юный, он бы не успел запятнать своё я, чистые руки, аккуратная одежда, коротко стриженные волосы.

Если бы я страдал от всеобщей несправедливости, то взвыл бы от тоски по маленькой душе, но я был жалостлив только к вопиющей не заслуженности, и то по отношению к себе, а большинство историй виделись мне только следствием решений, принятых самим человеком. Жесток ли я был? Возможно, но таково было обращение и ко мне, так что я лишь был честен.

Тем не менее, возникшая идея так внезапно, будто тень провидения, засела в голове, словно одержимость. Я приблизился к парню так близко, насколько мог, и выпустил остатки гнева, томившегося глубоко в недрах, куда даже я предпочитал не заглядывать. Закрыв глаза, я почувствовал, как стал больше и шире, точно моя душа приобрела другую форму, под стать новому телу. От гнева по конечностям расплывалось тепло, и, стараясь двигать пальцами, юноша привстал, оглядываясь по сторонам.

То был я или не я, как всё же странно ощущать подобное, словно два человека под одной маской. Мои команды подняли тело и облокотили на перила моста, осторожно, чтобы не упасть. Корпус шатало, подобно кукле на верёвочках, понятно, почему дети так странно ходят.

– Я хочу услышать Голос! Мне нужны ответы, слышишь? – я кричал, что есть мочи, от надрыва разрывая кожу в горле, и взглянул вниз – Сколько метров он пролетит прежде, чем ты обратишься к нему так же, как и ко мне?

Жестоко, крайне жестоко, но одна жизнь выглядела так мелко в сравнении с вечностью, верно, я глядел на насекомое, милое и важное, но лишь маленькое насекомое.

– Мучения других стоят твоего интереса?

Как же быстро он явился. Неужто ему стало жалко парня?

– Могу задать тот же вопрос.

Резкое падение сродни тому, что сопровождало нашу первую встречу, и я вновь оказался в небытие.

– Неужели всё было зря, – я смотрел на свои руки и, видя за ними безвременье, снова поник – неужели я не заслужил истины?

– Чем? Тем, что прожил жизнь? Не смеши меня. – голос издал смешок, и я заметил еле видимый силуэт, проплывший мимо меня – Оглянись, здесь не нужно ни к чему стремится, ничего добиваться, здесь мы просто существуем.

– Но это же ужасно!

– Ты за свою жизнь что сделал то? Много скитался, но дошёл ли хоть куда-нибудь? Вот тут рай для таких, как ты.

– Но жизнь меняется и меняет нас.

– Это иллюзия. Жизнь меняет тех, кто меняет её, иначе только старость пожирает, даже не умудряя. Да ты не переживай, поначалу все немного теряются, но потом вольёшься.

– Лучше убей сотни раз, сотри насовсем, но это ад, а не забвенье.

– А ты лицемер. Тебя злит их праздность и бестолковость, но, а ты каков, разве ты лучше? Разве твоя жизнь не была такой? Наблюдение и презрение – вот твоя стезя. Говоришь, мало времени, так вот тебе вечность. Чего решат лишние десять, двадцать, тридцать лет?

– Я лицемер для тех, кому не нужен.

– А нужен ли ты себе?

– Прошу… я жизнь прожил и хочу лишь знать, в чём счастье, что я так искал и не нашёл? Где я просчитался?

– С чего ты решил, что я знаю ответ? Ты так старался встретится со мной в надежде услышать истину, а её нет. Да-да, – пропел он с деланной ноткой печали – сравнительно трагичная тирада. Но может ты поведаешь в чём несчастье, в котором специалист? Не там родился, не с теми вырос, не на той женился… и хочешь предъявить Богу за его просчёт?

– Я отказываюсь от своего опыта, он мне не нужен больше, забирай, и от жизни своей отрекаюсь. Хочешь пристыдить за лицемерие? Давай, но смог бы ты существовать средь них в самом своём искреннем и добродетельном естестве?

– А ты мне нравишься. – его тон неожиданно приобрёл тёплые нотки – Пожалуй, мы могли бы сыграть в игру. – я было изрядно поразился, но тот добавил – Другую… Заключим пари.

– Смотрю, и тебе не чужды грехопадения.

– Даю тебе остаток твоей маленькой жизни на земле, новую историю, но со старыми намерениями. Найди то, что ищешь, познавай, затем обсудим.

– В чём же пари?

– Ты должен найти ответ на свой вопрос, и как можно быстрее – тогда упокоишься, а сдашься или не успеешь и тебя ждёт ад худших кошмаров. Я не стану преследовать тебя, но ты должен помнить о смерти, ибо она может нагрянуть в любой момент. Тебе может повезти – и тогда проживёшь годы, а можешь не протянуть и дня. И не надо так жалостливо смотреть, такова жизнь, никто не знает, сколько отведено. Так почему тебе должны быть предоставлены привилегии? Шанс таков и только. – строго отрезал он без возможности как-либо оспорить.

Всё, как в жизни, дни идут, и никогда не знаешь, какое утро окажется последним. Я смотрел в то место, где, как мне казалось, он мог находится, и полный решимости ответил:

– Боль не страшит меня, ты сможешь забрать мою душу, но я заслужил шанс.

Хриплый смешок, будто дьявольский, разразил тишину, как я и полагал, меж ним, светом и тьмой не было особой разницы, а значит и я был не однозначно плохим.

Мои глаза затянула тёмная пелена, и на миг я потерял всё своё сознание.