Часть 1

Я в этих рамках был всегда

И в них же утону,

И пусть простит мне голова,

Что жизнь я не ценю.

Постоянное шуршание, так близко, будто в самой голове, потихоньку приводило остатки разума к раздражению. Пальцы на ногах стали судорожно подёргиваться, нервно ощупывая местность в широких не по размеру ботинках. Открыв глаза, я не увидел ничего кроме темноты, но она же позволила разглядеть нечто, что скрывалось за пеленой только что очнувшегося рассудка.

Видения, будто наваждение, всколыхнули ровное дыхание и заставили раскрыть слепые глаза ещё шире. Половине проносящихся картинок поверить было сложно, остальным – страшно, но то, видно, была моя жизнь, такая призрачная и такая далёкая.

Нащупывая окружающее меня пространство, я невольно съёжился, предвкушая возможные варианты. Тьма не рассеивалась, как это бывало при пробуждении посреди ночи, а наоборот сгущалась. Тогда я подумал, что ослеп и сосредоточил внимание в ладонях и их ощущениях.

Что странно, воздух загустел и стоял так крепко, будто я застыл в смоле, как какое-нибудь насекомое. Но преодолев сопротивление, наконец определил четыре поверхности, такие шершавые, холодные, и почему-то сразу понял, какое пристанище избрало моё тело.

Замкнутое пространство то увеличивалось, то уменьшалось, сжимая и дробя кости, стены будто дышали, обжигая и знобя. Но в какой-то момент словно перестали существовать, обнажив всё сущее и потаённое.

Я мёртв. Слова пронеслись так отчётливо и сухо, на мгновение даже почудилось, что произнёс их не я. К несчастью, в бездушной коробке приятелей не наблюдалось, а моё сознание, тщетно боровшееся с сожалениями, проигрывало потоку колющих событий странной и бездарной жизни незнакомца.

Как конкретно я оказался в гробу, моя память не уточняла, но рассказ сознания, полный отрешённости и тоски, убеждал, что иного исхода себе представить я бы не смог. Однако, по какой причине смерть опаздывала, оставалось лишь предполагать. Неужели одиночество мой крест и после гибели, или может из-за статуса и количества прегрешений моё имя стояло внизу списка и ожидало очереди?

Как ни странно, кончина не пугала меня, а интерес к вопросам вечности давно затмил увлечённость жизнью. Единственное, чего я жаждал – это прозреть, для начала в буквальном смысле, ибо тьма привлекала лишь символически, а галерея из эпизодов терзали стыдом, чему я не мог воспротивиться.

Предприняв ещё пару слабых попыток выбраться из приюта, я расслабил конечности и ощутил прилив некоего успокоения. Мне стало так комфортно и легко, словно в глубине души я мечтал именно об этом. Дрожь в ногах отступила, и я перестал их чувствовать, избавившись от непомерного груза. Клянусь, эти ноги не привели меня ни к чему путному, от них следовало одно беспокойство.

Перестал я моргать или более не чувствовал век, было загадкой. В конечном счёте, даже тьма стала привлекательной, ибо в ней не разглядеть бед.

– Поздравляю, – послышалось кротко, словно пение матери – ты закончил свою историю.

Недолго я был уверен, что сам произнёс это, потеряв всякую стойкость, будто передразнивая себя. Но нет, этот голос, звучавший прямо в голове, мне не принадлежал.

– Ты дошёл до конца, но так и не понял, в чем был смысл.

Слова ранили, а осознание правды сжимало в раскалённые тиски остывшее сердце. Тем не менее, ни одна истина не выбьет меня из колеи сильнее собственных мук, а потому я не бился в агонии, не плакал и не умолял, лишь покорно ожидал.

– Так скажи же, открой тайну, раз я умер.

– Что сказать?

– Зачем все это было?

– Ответа нет, в этом и смысл, ты должен был узнать сам.

Я не мог определить ни его пол, ни тембр, ни возраст, прямо как у своего собственного звучания, которое ты просто слышишь, а характеризовать не в силах. Если это был Бог, ему явно нравилось важничать. Впрочем, в том был и мой грешок.

– Как же можно найти какой-то там смысл за такое короткое время? – буркнул я, стукнув кулаком по доске, она раздалась глухим звуком, оставив в кулаке лёгкую вибрацию.

– Вечно вам что-то да не так, то кровать не слишком мягкая, то еда не слишком вкусная. Все поголовно несчастные, прямо-таки напасть, новая эпидемия, пострашнее чумы будет – всеобщее несчастье.

Всё было так, я прожил жизнь, ничего не почувствовав, и умер, так ничего и не познав.

– Передай богу, что в своих расчётах он ошибся.

– Глупый ты человек. – раздавшийся смешок осадил моё самолюбие.

– Да чего это я глупый-то? Я многое изучил и многое знаю.

– Ты не знаешь главного, ты несчастлив, и оттого вся твоя жизнь прошла зря. Вот он конец, а тебе и до этого дела нет, ты глуп.

– Я не глуп, жизнь сложна, как ни крути, и многое в ней может сложиться не так.

– Опять всё решается за тебя, а где же ты?

Что за вздор!

– В своих мыслях любой бродит множество лет, ты должен учитывать и мир, что был внутри меня, невидимый всему живому. Неужели всё толкуется лишь деяниями, а что в недрах не в счёт? Прочти всего меня и дай же хоть ответы напоследок.

– Я дам тебе нечто иное.

Провалившись в воздушный поток, я падал будто в бесконечную яму, не способный сопротивляться и мыслить здраво. Однако здравого тут явно не хватало. Я чувствовал, как тело сгорало, осыпая кожу шквалом интенсивных зарядов, оголяющим мышцы, жилы, а затем и кости. Всё исчезало без следа: мои руки, ноги – весь я. Кто я без тела? Лишь ошмёток воспоминаний и пара бестолковых мыслей в придачу. Даже разум мнился мне осязаемым, частью организма, живущим в голове и глядящим на мир из двух маленьких окошек. Вслед за телом сознание поразил импульс дрожи, и я разглядел за всепоглощающей тьмой самое первое воспоминание, о котором никогда не думал раньше.

Глаза в тот момент совсем не двигались, я видел лишь игру светлых и темных пятен. Размытые движения то появлялись, то пропадали из поля зрения, а близкие объекты виделись без глубины, будто двухмерными, и словно сквозь густой туман. Я заплакал, отчего всё вокруг страшно задрожало, но быстро затих, уловив сладковатый запах и почувствовав тёплые прикосновения. Вот он я. Первый раз. И теперь последний…

А вот он мой ад, где я вероятно вечно буду тонуть в памяти, своих иллюзиях и скорби по несбывшемуся. Где буду переживать из раза в раз одни и те же события, в которых оказался слишком слаб и глуп, где поддавался людям, становясь рабом их бестолковости и своей праздности.

Но падение прекратилось без столкновения, и вслед за вспышкой света, ослепившей после продолжительной тьмы, я ожидал увидеть всё то, чем греют душу на земле – царство вечного покоя и умиротворения. Но предо мной предстало ничего. Казалось бы, ничего – это совсем неопасно, нет плохого. Но отсутствие всего оказалось страшнейшей пыткой, которую только можно представить. Ни предметов, ни звуков, ни ощущений. Ни целей, движение к которым дарует чувство живости, ни форм, чьи прикосновения позволяют ориентироваться. Я был готов продать душу за возможность хотя бы на миг коснуться чего-нибудь.

– Ну что, как тебе твоя жизнь? – послышался внезапный оклик из-за спины.

Резко обернувшись и глотая скудные остатки воздуха, которыми ещё мог поживиться, я увидел образ. Он стоял передо мной, наклонив голову в сторону, и любопытно разглядывал. Он имел форму, но не чёткую и не плотную, будто был из полупрозрачного не твёрдого материала. Протянув к нему руку, я слегка нарушил контур его очертаний, обнаружив, что представший образ никак нельзя было потрогать, и что я теперь был таким же бесплотным.

Я спросил его о том голосе, что слышал ранее, был ли это он или моя галлюцинация.

– Нет, – пояснил призрак – они только приводят сюда.

– Куда это сюда?

– В небытие.

Пожалуй, ад был бы куда лучше, чем просто отсутствие всего. А может это он и был, или некий лимб – пристанище для тех, кому не предназначено ни наказание, ни поощрение.

– Как тебя зовут? – отвернулся я от раздумий, мне было важно знать, как обращаться к тому, кому намеревался задавать вопросы.

– Честно говоря, я не помню уже, тут не пользуются именами, потому что не обращаются друг к другу. Все мы – бестелесные фантомы.

– А где же Бог?

– Ты что же Бога ожидал увидеть?

– Разве так не должно быть?

– Ты смешной. Его давно нет, он на земле лекарства там ищет всякие.

– От чего?

– Ммм, – фантом прислонил указательный палец к подбородку, изображая вкрадчивые размышления – да я не помню. Временами борется за экологию. Забавно, правда? Создал все живое и не даёт ему умереть.

– Разве он не может создать лекарства? – немалое любопытство выглядело довольно странно на фоне полнейшего безразличия моего собеседника.

– Если бы все было так просто, у тебя дети есть?

– Да, сын.

– Знаешь ли ты как работает его сердце, суставы, ткани, не приблизительно, а точно, до каждой жилки, каждой клетки? Ты создал его, но совершенно не представляешь, из чего он состоит, какие процессы сопровождают его жизнь, особенно когда тот меняется, взрослеет. Вот и Бог стал безумным учёным своего же мира. Пойдём, покажу тебе обиталище.

Настроение фантома, как и его движения, были сродни лёгкому сумасшествию, он будто всеми силами изображал сочувствие, тщетно скрывая равнодушие к происходящему. Возможно, он хотел сыграть сострадание, чтобы мне было легче приспособиться к новому существованию. Но всё больше я ощущал себя подопытным зверьком в руках того, кто уже давно не верил в эксперименты.

Он вёл меня по пустоте, что понемногу начинала приобретать формы, смутно напоминающие знакомые очертания. Казалось, на этой стороне всё теряло краски так же, как и формы. Мы следовали мимо людей, квартир, улиц, потерявших цвета и звуки. Другие фантомы, что попадались на пути, не обращали на нас никакого внимания, их вялые фигуры плавали по густому воздуху, а взгляд, без всякого интереса, покорно следовал за головой. Даже моё недоумение, сопровождающееся пристальным исследованием всего вокруг, не привлекало их интерес.

Закончив своё шествие у скопища таких же как он, фантом триумфально поведал:

– Вот, присоединяйся, это твоя игра на ближайшую вечность.

Он указал на плывущую фигуру с той стороны мироздания, которая виделась неестественной, словно призрак.

Это была женщина, молодая и немного встревоженная, она искала что-то, но то и дело забывала об этом, когда преодолевала расстояние из комнаты в комнату. Рассеянность пугала её, и та нервничала, хватаясь за голову.

– Она заплачет, или я проиграл.

Присутствующие призраки не отличались чертами, что различают живых, мы все стали на одно лицо, пугающе уродливое, как и наши души, видимо.

Один из фантомов вскинул кулаки вверх, когда девушка горько всплакнула, уткнувшись носом в ладонь.

– Вот так-то, ты проиграл, иди к коматозникам, давай-давай.

Тогда один из собравшихся отделился от компании и вялым ходом двинулся куда-то. Последовав за ним, мой взгляд подплыл к почти недвижимым фигурам, когда проигравший, надувшись, отвернулся с недовольным кривлянием.

– Что с ними? – спросил я каждого, кто мог услышать, дивясь каменным изваяниям.

– Застывшие, с ними не весело.

– Они были уже, когда я сюда попал.

– А я знал вот этого, он здесь недавно, видать, совсем опечалился.

Оцепеневшие, словно не пожелав бороться с густой смолой, в которой нам всем приходилось двигаться, они походили на ледяные статуи, не выражающие ничего: ни мысли, ни сожаления, ни жизни. Чувствовали ли они что-нибудь при этом, никто не знал, но говорят, те со временем пропадали без следа.

Я был удивлён, никто из присутствующих не говорил о прошлом и не рассуждал о будущем. Что ожидало тех, кого не стало, они насовсем исчезали или отправлялись в другое царство? Ждал их рай за искупление или ад за трусость перед вечностью? Казалось бы, прожив жизни, все оказывались в ином мире, о котором каждый, так или иначе, размышлял, но кучка фантомов будто забывала о прожитом, а может, поглощённые азартом, просто боялись думать. Их интерес ко всему, кроме игры, пропадал так стремительно, что моё появление и вопросы лишь изредка выдёргивали от задора, и то на мгновение.

– Нет, дети – это невесело, слишком любопытные, им неизвестна тревога. Вот, этот подойдёт. – внимание толпы сгустилось у седовласого мужичка на улице, и я стремительно последовал за ней.

Готов поклясться, старик что-то слышал, он вёл себя странно, словно отмахивался от голосов, пока окружавшие его незримые наблюдатели бормотали нечто невнятное.

– Ставлю на то, что ввергну его в безумие.

– Очень абстрактно, давай конкретнее.

– Ему вызовут машину, в которых возят психов, свяжут, может даже кляп наденут.

– Любишь же ты доводить всё до абсурда.

– Можно подумать, вызывать у женщин слёзы не так жестоко, не обеляй себя, говори, принимаешь ставку?

– Принимаю. И я не обеляю себя, а очерняю тебя, это не одно и тоже.

Они играли в нечто, чему не было названия, на мелкие пакости и незначительные наказания, в виде временного изгнания. Большего у них не было. Играл не каждый, лишь те, кто был здесь давно, иные просто наблюдали шоу и воображали о своей партии. Были и те, кто попросту блуждал, размышляя о своём, казалось, вечность в уединении даровала им немалую концентрацию, отчего в их мыслях не существовало ничего, кроме них самих. В каком-то смысле я даже завидовал их одиночеству, кто знает, что им пришлось преодолеть, чтобы так погрузиться в себя, но сумасшествие явно защищало их от безумства, которым я вполне мог захлебнуться.

Мне ощущалось, я простоял на одном месте долгие годы, прежде чем смог снова пошевелится. Время здесь теряло свою значимость, а люди, что двигались по ту сторону, существовали будто ускоренно, и оттого мир казался таким маленьким и незначительным, а человек и того меньше. Но, что было хуже всего, потерять жизнь или не иметь вовсе, что самое страшное может назвать человек в своём бытие? А в смерти? Я бы сказал, боль, но боль отнюдь не физическая, ибо даже бестелесным я ощущал терзания.

И один вопрос всё не давал мне покоя, в чём же был смысл, и почему я его упустил? Я готов был попрощаться со всем миром, отдать душу на растерзание вечности, но не мог простить одного вопроса, ответ на который мне так и не дали. Меня мучила мысль о Голосе. Кто он, и на что был способен, мог ли упокоить меня, как неподвижных, или уничтожить, дав то, без чего я не мог просто умереть?

Когда подопытный старик, потеряв последние крупицы самообладания, закричал в первобытной горечи, меня охватило сожаление. Я не так часто ловил себя на мысли о сострадании, но подобное глумление удручало. Страшно представить, сколько людей, решивших что с ними что-то не так, были попросту фигуркой на доске возбуждённой партии.

Я видел, как фантомы глумились, на секунду вселяясь в тех, кто бездыханным телом упал и не мог подняться, изображая пошлость или глупость, как двигали предметы, вводя в оцепенение и ликуя от ужаса. Они лезли под руку и путали людей и, казалось, были в восторге от чужих страданий. Ведь так весело, когда кому-то хуже, чем тебе, особенно, если ты знаешь больше и видишь дальше.

И тут я наконец осознал, что обречён в первую очередь не на вечные муки совести, что были мне знакомы, а на бесцельное существование в жестокости. Я боялся думать, боялся говорить, боялся быть тем, кем никогда не смогу себя осознать. Фантомы говорили о Боге и мнили себя подобными ему, но сами ничего кроме шалостей не вытворяли. И трагедия состояла не в том, чтобы лицезреть это представление, а в надменном смехе и сопутствующем кривлянии, что никак не отличало их от шакалов, танцующих над и так уже поверженным зверем.

Конечно же не все фантомы виделись мне безнадёжно сгнившими разумом, и не каждый человек, шагающий по земле, выглядел преисполненным жизнью, но желание жить – то, что отличает живое от мёртвого, и, поняв это, я ощутил себя по-настоящему воодушевлённым, как никогда.

Каждый, кто видел меня, новенького, считал необходимым поделиться последними секундами своей жизни, в подробностях описывая момент гибели. Взгляды, брошенные недоброжелателями, ликующими от победы, тёплые руки, становящиеся всё горячей, и небывалое расслабление после тяжких оков агоний. И наслушавшись рассказов о смертях, мне стало грустно, что не помнил свою собственную. Я видел до мельчайших подробностей своё рождение, точно помнил первый вздох, но не последний. Была ли она неплохой? Умер ли я трусом или принял свою учесть достойно? Что последнее открылось перед моими глазами, и кто был рядом, кто разделил последние минуты моего бытия? Впрочем, раз смерть конец всему, вряд ли в принципе она может быть идеальной.

Я спросил фантомов про смысл всего, они не ответили, а вопросу удивились, оттопырив назад головы и выпучив озадаченность, чем напомнили мне пугала, что и в жару, и в грозу вечно улыбаются, страша бездушностью своих глаз. И скольких бы я не мучил вопросами, рассказать мне о Голосе никто не мог, а главное, где его искать или как вызвать. Я кричал, звал и даже требовал, но в ответ тишина, такая же гнетущая, как и это чёртово забвение.

– Так много вопросов задаёшь. Как они у тебя только помещаются там? – дух изобразил постукивание по голове и рассмеялся – Боишься остаться без ответов?

– Лучше вопросы без ответов, чем ответы без вопросов.

– Я смотрю, ты любитель умничать.

– Да, не скрою, но это так редко удаётся, почему бы не посмаковать момент.

Наконец окончательно разозлив даже блуждающие без интереса фигуры, я взмолил в пустоту и поник, а меж тем моя дружественная тень начала меня отговаривать.

– Зачем тебе эта ерунда?

– Вопрос всей жизни ерунда? Тебя не удручает, что ты не понял сути?

– Может и понял, откуда тебе знать?

– Так поведай. – он умолк – Разве я не заслужил?

– Чем же?

– Хотя бы тем, что искал.