Глава 4

– Не переодевайтесь, парни, – сказал мистер Ллойд. – Урок отменяется.

– Что? Почему? – спросил Гвин, в котором вечно кипела кровь; он жил ради переменок, футбола и физкультуры. Этим утром уроки математики и истории разбудили в нем жажду действий.

– Детектив Дэвис хочет поговорить с вами в холле, – ответил мистер Ллойд. На его лбу блестели капельки пота. Под мышками темнели широкие полукруги. Мистер Ллойд был одним из тех людей, что никогда не стоят спокойно, вечно переминаются с ноги на ногу, чешут шею или хрустят костяшками пальцев. Казалось, ему бы не помешал жесткий регби-матч. – Очень жаль. Давайте шевелитесь. – Он вышел из раздевалки, грузно топая по грязным плиткам пола.

Почти все парни расстроились, только не я – регби я ненавидел. Мне следовало стыдиться, поскольку назвали меня в честь Шейна Уильямса^[7] (мама и папа познакомились одним дождливым пьяным вечером после победы Уэльса в какой-то важной игре). Однако, во-первых, я предпочитал футбол, а во-вторых, папе уже много лет запрещено было со мной видеться. Впрочем, ему не очень-то этого и хотелось.

Когда мы пришли в холл, девчонки уже были там – большинство в восторге оттого, что хоккей на траве отменили. Мистер Ллойд и старший детектив-инспектор Дэвис встали перед нами, позади них на стульях расположились два копа в форме. Мисс Анвен тоже была там; на ее лице, казалось, навсегда застыло тревожное, хмурое выражение. Точно не знаю, чем она занималась; она приходила в школу каждый день, чтобы общаться с грустными детьми, с плохими детьми и с детьми – чертовыми психопатами. Та еще работенка. Догадывалась ли мисс Анвен, когда подавала резюме и заполняла заявление о приеме на работу, что ей придется иметь дело с убийством (а не только с поколением детей, испорченным эгоизмом родителей)? Ее будни чем-то напоминали работу пожарного, который пытается затушить пламя водой из детского ведерка.

– Давайте, ребята, – сказал мистер Ллойд, – садитесь. Карен хочет поговорить с вами отдельно как с одноклассниками Греты.

Мы взяли стулья, на которых обычно сидели семиклашки, – с узкими, неудобными сиденьями. Я почувствовал себя большим и долговязым.

Дион сел рядом.

Я выпрямил спину, стараясь на него не смотреть.

– Не отниму у вас много времени, ребята, – сказала Карен, дружелюбно улыбаясь. – Для начала хочу спросить: все ли у вас в порядке?

Несколько недель назад на уроке английского мисс Эйнион объяснила нам, что такое риторический вопрос.

– Это вопрос, который не требует ответа, – изрекла она тем раздраженно-разочарованным тоном, которым обычно к нам обращалась.

Грета подняла руку:

– Я не понимаю.

От любого другого ученика такая реплика прозвучала бы грубо, но открытое, доброе лицо Греты, ее вопрошающий взгляд всегда казались очень искренними, словно она в самом деле хотела понять.

– Ну что ж… Например, вопрос «Сколько раз я должна тебе напоминать?» – риторический, поскольку не нуждается в ответе. Или «Кому какое дело?» Ты, конечно, можешь на него ответить, но в этом нет никакой необходимости.

Грета кивнула, и мисс Эйнион заговорила о чем-то другом. Но я продолжал наблюдать за Гретой, заметил тоненькую морщинку на ее лбу и понял, что на самом деле она не согласна, на самом деле она недовольна объяснением. Думаю, она считала, что на все вопросы можно ответить, так или иначе.

Я не был уверен, нужно ли считать вопрос детектива Дэвис «Все ли у вас в порядке?» риторическим или просто глупым. На какой ответ она надеялась? Все молчали. В открытое окно влетел чей-то далекий смех.

– Я знаю, что вам нелегко. Пожалуйста, не забывайте, что мисс Анвен всегда здесь и готова выслушать вас, а в кабинете завуча находится полицейский психолог, к которому вы можете заглянуть в любое время. Даже просто поболтать.

Мне было известно, что некоторые девочки к нему ходили, но лично я предпочел бы сутки играть в регби под проливным дождем.

Детектив Дэвис, очевидно, ждала от нас какой-то реакции. Она внимательно вглядывалась в наши безразличные, замкнутые лица и явно чувствовала себя неловко.

– И мы тоже, разумеется, здесь. Если кто-то о чем-то вспомнит… Даже если вам покажется, что это не заслуживает внимания… Пожалуйста, – произнесла она с расстановкой, напирая на каждое слово, – приходите к нам поговорить.

Я заметил, как несколько человек обменялись взглядами, другие о чем-то перешептывались. Скорее всего, о том, как сложно понять, какие именно подробности о Грете требуются копам. «Она выпивала каждый день банку диетической колы», «У нее была привычка играть с волосами – заплетать косичку, а потом сразу распускать», «Она жевала уголок губы, когда старалась не смеяться». Так много можно сказать о человеке, и все будет иметь значение – или ничего.

– Послушайте, – произнесла детектив Дэвис ниже на пол-октавы, словно болтала с нами по-приятельски, а не пыталась выудить информацию, – каждый день мы узнаём о Грете все больше и больше. Вы понимаете, о чем я говорю, – о настоящей Грете.

Она замолчала.

Я почувствовал на себе взгляд Диона и посмотрел на него в ответ.

Как много им было известно?

– Идеальных людей не существует. Нам необходимо, чтобы вы были предельно откровенны. Чем лучше мы узнаем Грету, тем больше шансов поймать того, кто это сделал. Нам нужны все подробности, включая те, о которых не говорят родителям.

Мысли кипели в моей голове. Так много воспоминаний, так много фактов, которые старший детектив-инспектор Дэвис отчаянно желает выведать… Которые я никогда не выложу ни одному копу. У каждого из нас были свои тайны, однако мы не стали бы делиться ими с этой низкорослой опрятной женщиной. Сама идея о том, что ей можно что-то доверить, казалась абсурдом.

– Я буду в школе весь день, – добавила детектив Дэвис. – Приходите ко мне поболтать, хорошо? Незначительная подробность может стать уликой, которая позволит раскрыть дело.

Кривая усмешка почти проступила на моих губах, когда я услышал последнюю фразу. Детектив Дэвис пыталась выражаться, как полицейский из телевизора, в надежде нас впечатлить. Однако нечто в ее голосе подсказывало нам: она понимает всю тщетность своих усилий. Мы не станем с ней разговаривать.

О некоторых вещах просто не говорят.

* * *

Нам было запрещено покидать школьную территорию во время перемен или обеда, однако мы, конечно, ее покидали. Не каждый день, но по пятницам обязательно: по пятницам наша шайка всегда отправлялась на Мейн-стрит в кафе Бренды. Мы ходили туда с девятого класса, поначалу для того, чтобы почувствовать себя взрослыми и крутыми, обедая в кафе. Потом это стало традицией. Ритуалом.

В тот день мы вышли из школы на заднюю улочку, чтобы не угодить в толпу репортеров и фотографов, по-прежнему карауливших у ворот. Болтали о всякой ерунде: Гвин распинался о Лиге чемпионов, о том, как слабо играет «Арсенал»; другие жаловались на домашнюю работу по валлийскому, которую никто не сделал. Кафе Бренды было наполовину пустым – только старики, как обычно, склонялись над пластиковыми столами, глотая некрепкий чай и пощипывая выпечку. Они торчали там каждый день. У Бренды было принято делиться местными новостями: кто на ком женился, кто с кем изменяет, кто родил, а кто умер. Я любил это кафе. Оно больше походило на уютную гостиную в доме. Большинство предпочитало ходить к Красту, выше по улице – там все было приличней и дороже.

Мы являлись к Бренде каждую неделю и давно стали частью кофейной тусовки, однако в тот день старики не отводили от нас взгляда, пока мы не сели за свой стол. На секунду разговоры смолкли, и я заметил, как один из стариков посмотрел на свои руки и его лицо стало очень грустным.

– Бедная девочка, – сказала Бренда, глядя на пустой стул, где обычно сидела Грета.

Для них она навсегда осталась школьницей с невинным личиком, приходящей сюда по пятницам, чтобы заказать сэндвич с ветчиной и салатом и банку «Доктора Пеппера». Садилась на одно и то же место, никогда не забывала говорить «пожалуйста» и «спасибо». Благодаря нашей традиции посещать эту дешевую забегаловку каждый из завсегдатаев установил свою особую связь с Гретой.

Она приходила к Бренде каждую неделю, понимаете, поболтать с друзьями и все такое. Мы никогда по-настоящему не общались, но она нас знала. Милая девочка. Добрая.

После того как Бренда ушла с нашими заказами, Гвин кивнул на пустой стул.

– Вы заметили, как она садилась? – спросил он.

– У каждого тут свое место, – равнодушно произнесла Элла.

– Да, но куда бы мы ни пошли, она всегда садилась так, чтобы видеть дверь. Помните? Все время смотрела наружу.

Он был прав. В школьной столовке, в бангорском «Макдоналдсе», на вечеринке в Крикетном клубе или даже на уличной скамейке в субботу вечером Грета неизменно садилась так, чтобы иметь самый лучший обзор. Лицом к миру, не к друзьям. Взгляд порхает туда-сюда, словно кого-то пытается отыскать. Почему я никогда этого не замечал?

– Ну и что? – спросила Кира. – Ей нравилось смотреть на людей.

– Я не говорю, что это важно… – начал Гвин.

– Ну и заткнись тогда, – раздраженно бросил Дион. – Хватит копаться в каждой чертовой детали только потому, что она мертва. Угомонись уже.

Бренда принесла еду, и все замолчали. Никто не обратил особого внимания на слова Диона, все давно привыкли к его повадке терьера, который лежит тихо, пока не цапнет.

Кира уже съела половину сэндвича с тунцом, когда вдруг сказала:

– Может, нам стоит поговорить с детективом Карен?

– И что мы ей скажем? – спросил я.

– Мы расскажем, какой была Грета на самом деле. О том, какие мы на самом деле. Они ведь совсем нас не знают.

Все посмотрели на Киру, кроме Эллы, которая пробормотала, глядя в свою тарелку:

– Я же тебе говорила, Грета бы этого не хотела…

– Она этого не хотела, когда была живой, – ответила Кира, стараясь говорить тихо, чтобы не привлекать внимания стариков, вернувшихся к своей болтовне. – Возможно, нам следует сказать правду. Просто чтобы они знали…

– Нет. – Мой голос был спокоен. – Так нельзя. Нам хорошо известно, чего хотела Грета. Сейчас ее все вспоминают как ангела, как идеальную девушку. Даже слишком идеальную. Не как обычную школьницу.

Внезапно я кое-что вспомнил. Воспоминание отличалось от прочих, поскольку возникло само по себе и на несколько секунд задержалось в моем сознании, вытеснив все мысли. Уверен, такое случалось со всеми, кто знал Грету: живые, полноцветные обрывки прошлого возникали словно из ниоткуда. Однако то воспоминание было только моим.

Место действия – карьер, солнце пытается пробиться сквозь густые тяжелые тучи. Куски сланца еще блестят после утреннего дождя, однако по краям влага медленно подсыхает. Грета в ярко-оранжевом дождевике, капюшон на голове, хотя дождь давно прошел. Я вижу под капюшоном ее волнистые спутанные волосы – она не потрудилась их расчесать.

Грета смотрит на меня, одновременно улыбаясь и плача.

– Шейни! Ты принес мне «мишек гамми»?

– Такой уж она была, – сказала Элла, и я сразу вернулся в кафе; воспоминание исчезло. – Ее больше нет, Кира. Мы не можем ничего с этим поделать. Давайте оставим ее в покое.

Когда кто-то умирает, поначалу мысли о нем приносят больше боли, чем радости.

– Но ее кто-то убил! – прошептала Кира сдавленным голосом, и я, хоть и ненавидел себя за такие мысли, не мог не подумать, как она меня раздражает своими слезами, и страхом, и тем, что продолжает говорить, говорить, говорить о том, чего уже не изменишь. Слишком сильно Кира любила Грету – смерть лучшей подруги сделала ее жалкой.

Грета вела бы себя иначе, она не была такой слабой.

* * *

Всю неделю я избегал Диона, но тем вечером согласился встретиться с ним в парке. Мы часто ходили туда по вечерам, если не лил дождь, поскольку парк, хоть он и располагался рядом с городком, был достаточно диким, чтобы создать иллюзию, будто мы находимся далеко от мира. Дорога туда пролегала мимо старой, давно заколоченной пекарни, покрытой бездарными граффити – «Лаури любит Родса», «CYMRU!»^[8], «Система тебя ненавидит», – а дальше по пешеходному мостику через речку Огвен и детскую площадку с качелями и горками, после которой уже начинались парковые заросли, пронизанные милями тропинок. Если же вам доставало терпения и в запасе имелось четыре свободных часа, вы могли отправиться дальше к Трегарту, или Майнидд-Лландигаю, или даже через гору к Райуласу. Там же проходила тропинка к дороге, ведущей в карьер.

Мы всегда встречались у качелей, потому что именно туда обычно приходили все, кому некуда податься. Однако в тот вечер на площадке тусовались какие-то девятиклассницы и десятиклассники, так что мы с Дионом отправились на прогулку вдоль реки. Мы закурили (он стянул несколько сигарет из маминой пачки). Ночь была темной, как экран в конце фильма; светились лишь кончики сигарет и блики на речных волнах.

– Думаешь, Кира пойдет в полицию? – спросил Дион.

– Нет. Она только выставит себя дурой. Никто никуда не пойдет.

– Тебя что-то не видать в последнее время.

Я не мог разглядеть лицо Диона, но его безразличный голос как будто намекал на то, что он сыт по горло моими глупостями.

– Мама не хочет, чтобы я болтался по улицам. Ты ее знаешь. Она думает, что я сейчас у Гвина.

– Все считают, что где-то притаился убийца.

– Ну, так оно и есть, Дион.

Странно, но раньше я об этом не думал. Все твердили об опасности, о том, что мы не должны выходить из дому в одиночестве, что надо держаться подальше от парка, карьера и реки, если только мы не гуляем большой компанией. К подобным наставлениям взрослые обычно прибегают в попытке контролировать своих бесконтрольных детей. Это один из многих способов внушить нам страх перед внешним миром. Ведь на самом деле нам ничего не угрожало. Да, Грета умерла, но ведь она была другая, не такая, как мы. Она была…

Она была мертва. И кто-то ее убил.

– Ты говорил кому-нибудь о субботнем вечере?

– Не будь идиотом.

– Даже не думай. В этом нет никакого смысла, Шейн, понимаешь?

– Я вроде не тупой.

– Нет, но ты добрый. Ее больше нет. Мы не можем это изменить.

– Но что, если это случится с кем-то еще?

Дион вздохнул. Я увидел, как вспыхнула его сигарета, когда он сделал затяжку.

– Больше никого нет. Была только Грета.