VI

И действительно, Пешкинский и его, видимо, приятель были одеты (в особенности это было заметно в сравнении с интерьером кабинета и внешним видом остальных там присутствующих) не очень аккуратно и даже немного напоминали бездомных, падших или потерянных людей.

Пешкинский по-прежнему был в своём гигантском пальто, которое решил почему-то не снимать и не оставлять в прихожей и так в нём и пришёл в кабинет. Остальной его облик с первой утренней встречи с Сатукеевым почти не поменялся, лишь стал более сероватым из-за прогулок по пыльным весенним улицам. Человек же, который стоял рядом с ним, был одет ещё более скверно: длинный его плащ висел на нём, как покрывало, и был весь изорван внизу, под плащом виднелся старенький запачканный пиджак и скатанный свитер болотного цвета. Каштановые волосы его были коротко подстрижены и имели рыжеватый оттенок; лицо его всё было в веснушках, но не таких, какие бывают обычно, а в каких-то ярко-белых с серыми точечками. Они придавали ему болезненный вид. Из-под светлых бровей, которые были, как ни странно, намного светлее волос, сверкали зелёные глаза, взгляд которых носился по комнате, оглядывая присутствующих.

Энгельгардт так же, как и Сатукеева, пригласил их присесть на стулья, один из которых стоял почти в самом углу комнаты, а другой ближе к Сатукееву, рядом со шкафом. Пешкинский поспешил подсесть к Арсению, после чего, когда суета и некоторые разговоры успокоились, все взглянули на Виктора Альбертовича с большим любопытством. Он встал возле своего стола, держа в руках запечатанный бумажный пакет, и вся его фигура вытянулась.

– Перед вами, так, как и попросил покойный, я открываю этот экземпляр, на котором написано: «Послание разным людям. Открыть после моей смерти. Профессор А. А. Н.», – почему-то с восторгом в голосе прочитал Энгельгардт, после чего взял со стола канцелярский нож и отрезал верхушку пакета. Затем достал оттуда множество пронумерованных бумаг и аккуратно разложил их на своём столе.

– Какая конспирация! – воскликнул Караванов. – И для чего же это всё? Что же там такое?

– Терпения, терпения, пожалуйста. Сейчас всё вам будет прочитано! – с презрительным уважением сказал Энгельгардт, кинув угрожающий и недовольный взгляд на Караванова. – Письмо «номер один», – произнёс он и зачитал список, в котором были имена всех сидящих в комнате, в том числе и его самого. После этого он взял бумагу под «номером два» и громким голосом произнёс:

– «Следующая записка должна быть услышана всеми, кто упомянут в списке», – это тоже было написано на той бумаге, но нотариус проговорил это, не смотря в неё и окинув взглядом всех сидящих, поэтому это прозвучало как его собственные слова, которые он выучил специально для такого события.

– «Стремительной была болезнь моя, – прочитал нотариус, уже смотря в бумагу. – Она была мне известна, но лечиться от неё я не хотел. Жизнь моя в последние годы потеряла какой-либо смысл. За этот меланхолический порыв я, разумеется, прошу прощения и предупреждаю, что в данной записке, которая будет раскрыта уже после моей смерти, есть вещи всё-таки и полезные. Как же без комизма, товарищи-студенты!

Свою работу, свою, как её даже можно назвать, книгу, сам я публиковать не хотел, к тому же из-за болезни я, думаю, и не успел бы это сделать. Поэтому право на это произведение под названием «Восторженные иллюзии современного человека» я завещаю одному из своих учеников (это будет указано в следующих бумагах), а также попрошу публиковать его не под моим именем. Посмертная известность мне совсем ни к чему. Но человек, который будет указан в следующих бумагах и который получит право на данное произведение и опубликует его под своим именем, может получить некоторый гонорар и, возможно, славу, тем самым улучшив своё положение в ещё начинающейся жизни. Следующий список называть наследством здесь мне бы не хотелось, а так как родственников и ближних друзей у меня нет, всё моё скромное состояние я разделю между фактически случайными людьми и считаю, что оно им будет нужнее, чем кому-либо другому. Большинство из этих людей – студенты, и знаю я их лишь по своему преподаванию. И все они были указаны в списке выше под номером один. Каждому зачитывать по-отдельности.

Являться, как положено в процессе, три раза, я надеюсь, никому не придётся и это будет согласовано с нотариусом. Надеюсь, всё это было внимательно прочитано и выслушано. Благодарю!»

Энгельгардт, закончив читать вторую бумагу, взглянул на сидящих. Все смотрели на него с большим удивлением, в видимом поражённом состоянии после услышанного. Виктор Альбертович был удивлён не меньше, но старался этого не показывать, так как считал, что удивляются только глупые люди.

– И что же дальше? – наконец спросил Сатукеев, невольно привставая со стула и оглядывая остальных.

– Видимо, по указанию профессора всем надо выйти, и я буду приглашать вас по одному, – ответил Энгельгардт, наоборот, садясь и продолжая скрывать своё удивление. – А пока побудьте в гостиной, я попрошу Фаину Михайловну принести всем вам чай, – и он, развернувшись на стуле, нажал на маленькую кнопку, торчащую из стены позади его стола. Через несколько мгновений дверь открылась, и появилась домработница.

– Фаина Михайловна, проведи, пожалуйста, молодых людей во вторую гостиную и принеси им чай, – попросил Энгельгардт, после чего все, кроме него, встали и направились к двери.

Всё это происходило в каком-то церемонном молчании, лишь когда уже шли по тёмному коридору, кто-то, идущий позади всех, с негодованием сказал:

– Ну и темнота! Неужели нельзя провести здесь освещение? – на этот возглас никто ничего не ответил, лишь только через несколько мгновений программист, идущий перед Сатукеевым, неожиданно произнёс:

– Видимо, так надо, – и ему почему-то стало очень смешно от своих слов, и он негромко захихикал, но так как все остальные молчали и были слышны только шаги, этот смешок услышали все.

Наконец все вошли в светлую и просторную гостиную, в которой было много маленьких окон, а в середине стояли три дивана и журнальный столик, но больше ничего не было. Все расположились. На каждый диван сели по два человека. Пешкинский вместе со своим приятелем, имя которого пока не называлось, сел напротив Караванова и Сатукеева. Коридонов и программист заняли оставшийся свободный диван.

– Можем теперь и побеседовать, – произнёс Пешкинский, обращаясь ко всем сидящим. В этот раз он был очень спокоен, и даже лицо его не дрожало. – Нотариуса здесь нет, и наконец можно о чём-то поговорить, не так боязливо всем будет, – после этих слов он усмехнулся.

– А тебе было действительно страшно? – вдруг сказал Пешкинскому Коридонов, доставая из кармана свой телефон.

– Нет, думаю, вы ошибаетесь, – неестественно почтительно и как-то невпопад ответил Пешкинский. Он хотел сказать что-то ещё, но его перебил Сатукеев.

– Странным всё-таки человеком был этот профессор, – сказал он, – для чего нас всех здесь собирать, для чего писать эти списки и зачем так просто раздавать своё добро? Неужели мы что-то действительно получим?

– Думаю, да, – ответил на риторический вопрос Сатукеева приятель Пешкинского. Это были его первые слова за всё время пребывания здесь, но звучали они очень уверенно и оставили почему-то приятное ощущение, несмотря на весь остальной, весьма неприятный его облик. – Иначе зря теряю своё время. И каждый, думаю, тоже зря теряет, если ничего в итоге не получит. Сидим вот здесь, друг на друга смотрим, никто никого не знает, а нас с Демьяном ещё и пускать не хотели, – продолжал он свою уверенную речь, но вдруг вошла домработница, неся в руках поднос, на котором был чай и почему-то семь чашек, а также одна тарелка с шоколадными печеньями.

В этот момент Сатукеев взглянул на Пешкинского, наконец вспомнив, что он встречал его, когда искал этот дом, и в голове его выстроилась череда разных сомнений насчёт всего происходящего. Первым и очень странным обстоятельством показалось ему то, что Пешкинский не пользуется телефоном, и, значит, не получал сообщения. Из этого следовало, что он узнал о сборе здесь каким-то другим способом, а также то, что он, когда встретил Арсения на улице, точно знал, как найти квартиру нотариуса, но почему-то решил не помогать ему.

Личность Пешкинского обрела ещё больше загадочности в мыслях Сатукеева, и он продолжал разгадывать остальные тайны сегодняшнего дня: вспомнил о странных людях у себя во дворе и о том, что один из них сейчас находится перед ним. Он мог долго просидеть в таких размышлениях, но его неожиданно пробудил голос его соседа.

– Смешные у вас здесь обычаи, – сказал Караванов, когда домработница подавала ему чашку.

– Так требует Виктор Альбертович, что поделаешь, – ответила она с оттенком какой-то фамильярности в голосе.

Фаина Михайловна налила чай всем, кроме Сатукеева, так как он отказался, ссылаясь на бессонницу. Как раз в этот момент вошёл Энгельгардт и попросил Арсения пройти в его кабинет, так как он был первым в списке.

В комнате осталось пятеро, – домработница тоже вышла. Пешкинский поставил чашку на столик и сказал:

– Интересно, что достанется Сатукееву. Андрей Андреевич его всё-таки очень уважал.

– Мне больше интересно, что достанется мне. Неужели это может быть что-то ценное? – с излишней уверенностью откликнулся на слова Пешкинского Коридонов, тоже ставя свою чашку на стол и беря печенье.

– Профессор не был особо богат, – ответил Караванов на вопрос Коридонова. – Может, квартира была какая-нибудь, но вряд ли он нам такую ценность завещает.

– Откуда ты знаешь? – вдруг пробормотал программист. Его глаза уже не были сосредоточены и смотрели то в окна, то на людей, сидящих вокруг него.

– Ничего я, признаться, не знаю, просто предположил. И вообще я очень удивился, когда мне сообщение от Энгельгардта пришло. Я ведь профессора раза два видел, не знаю, как он меня запомнил, – его голос звучал очень просто, сильно отличаясь от того тона, с каким он беседовал днём в ресторане с Пешкинским. – Я ещё больше удивился, когда здесь всех вас увидел, когда потом Демьян пришёл, – продолжал Караванов. – Я думал, что будут родственники, а я в этот список попал случайно, но, как оказалось, у профессора их нет и он решил собрать нас всех. Решил раздать своё добро каким-то студентам. Это даже как-то абсурдно, – закончил он с насмешкой в голосе и оглянул всех, думая о том, какое впечатление произвели его слова.

– Может быть, он меценатом решил стать, – с каким-то весельем сказал Пешкинский. Ему явно нравилось находиться здесь в ожидании провозглашения своего наследства, и такой пространный разговор мог продолжаться ещё долго, но вдруг вошла домработница и предложила принести ещё чаю.