Молитвами и выжил тогда, наутро нагнала остатки их полка германская кавалерия, чуть не зарубили, а он молился, «отче наш» не переставал читать и просил Господа оставить его в живых, и случилось чудо – германский офицер уж саблю занес, да не ударил, отвела рука Бога его клинок от раба божьего Петра. Потом по трупам полз, в кровище чужой с молитвой на устах. Вышел к своим, медальку получил. Полкорпуса не вернулось, полкорпуса в госпиталях без рук, без ног, а он целехонек…

Как демобилизовался в смутные времена, в семнадцатом, да вернулся в Мотовилиху, так на завод сразу, в машинисты. Помолился в церкви – и машинист. Опять Господь помог. Зарплата достойная, работа нетяжелая, все не по цехам горячим кожу дубить да глаза прожигать. Вскоре, правда, с продовольствием начались проблемы, в Совдепах распорядились по сто граммов хлеба выдавать на день, но в восемнадцатом пришли колчаковцы, продовольствие привезли, все паровозы под ружье, даже его маневровую «Ерку», естественно, вместе с ним. Кто не согласился, из большевиков, расстреляли тут же, Петр Васильич же к большевикам отношение имел нейтральное, и поехал развозить продовольствие, что красные кинули при отступлении на Перми Второй по расквартированным частям Армии. Жить-то хотелось, да и паек Колчак выдавал исправно.

А в девятнадцатом все перевернулось… Вот и молился тогда Петр Васильич истово, отбивал поклоны, пока не пришли за ним комиссары, не приставили холодный ствол нагана к затылку. Постреляли тогда половину депо – ту, что колчаковцы не расстреляли. Завод-то и подавно встал – кто ж работать будет, когда такая заваруха идет. Петр уже и не ждал пощады, вон, царя кокнули со всей семьей и свитой, а он-то уж точно червь смердящий. Но вновь свершилось чудо, к лету девятнадцатого завод вновь заработал, и его, как почти единственного непризванного в Красную Армию машиниста, вновь забрали на завод – пушки были нужны любой власти. Так сказать, амнистировали по необходимости. И стал тогда Петр Васильич глубоко верующим православным христианином и никогда не позволял себе пропустить службу какую. Вскорости, конечно, особенно в начале тридцатых, сложно стало, но он тихонько, скрываясь, все равно ходил в храмы, которых становилось все меньше и меньше. И жену себе нашел такую же, набожную. Но про свое сокровенное, про то, что обласкан рукой Господа, о том, что спасся уж не раз, даже жене не говорил.

Детей же обратить в веру не сумел, не то время настало. Сыновья в церковь не ходили и отца тихо осуждали, а старший, Василий, даже открыто ему это говорил. Петр Васильич только вздыхал и крестился.

Дом Петр Васильич получил от жены, тихой женщины из мещан, отец которой, будучи приказчиком в заводской конторе, в девяносто восьмом году справил семье пятистенок на новой улице Висима, до помер от чахотки еще до свадьбы дочери. Туда молодожены и въехали сразу после пьяной и шумной свадьбы, там и жили до сих пор. Дом был еще крепкий, с крытым двором, в котором уже давно никто не держал скотину – в смутные времена ее кормить было нечем, а сейчас ничего, кроме собаки, держать пролетарию не положено. Позади дома был сад с яблонями, они отцвели, и в листве зеленели завязи. Забор на задворках покосился, и Петр Васильич давно хотел его поднять, уж и доски заготовил, ждал момента.

– Куда ж Егор запропастился? Ведь говорил ему, забор поднять надо.

– Да мы сами-то что-то подзадержались, Петенька, чего парню в дому сидеть, гулять с друзьями пошел, может, с девушкой – супруга слабо улыбнулась Петру Васильичу.

– С девушкой, гулять… Так и нагуляет тебе кого-нить, мать. Как гулять – так на раз, а как по хозяйству помочь, так нет его, – в сердцах Петр Васильич плюнул, перекрестил рот, взял топор и направился вглубь сада.

Вена, год 1897 от Рождества Христова

Неспокойно было в Империи в конце века… Части великой австро-венгерской империи, наследницы Римской, расходились, как куски айсберга в теплом море. Прямые наследники императора по мужской линии перешли в мир иной, а любимая венграми императрица Елизавета редко появлялась в пределах своих владений.

Полковник Гюнтер Зоммер шел по коридорам нового Хофбурга, еще не обставленным, с минимальным количеством мебели. Кругом чувствовался хаос, присущий стройке, которой нет ни конца, ни края и на которую прибывает ревизор. Строители из Венгрии бегали с какой-то утварью, гремели ведрами и мастерками, на площади перед новым замком фельдфебели разгоняли повозки с мусором и строительными материалами. Император прибывал из Шеннбрунна на обед в старую резиденцию. С возможностью осмотра нового дворца.

Размахивая листами чертежей, на полковника наткнулся архитектор императора Фердинад Киршнер.

– О, герр оберст! Приветствую вас. Стало быть, и вы тут. Неужели императрица посетит наш новый римский форум? Она выбралась из Будапешта? – архитектор был весьма осведомлен.

– Да, герр Киршнер, все прибыли вчера, императрица пока отдыхает в старых покоях.

– Где нынче летом отдыхали? К сожалению, я был так занят работой, что не мог следить за перемещениями ее Величества, тем более что перемещения всегда довольно туманны… – Киршнер кашлянул в кулак. Зима в Вене была в этом году прохладной, с Альп тянуло в долину адским холодом.

– Дорогой Фердинанд, я думаю, в приватной беседе императрица ответит на ваш вопрос сама, если того пожелает, а я, как офицер охраны его и ее Величества, к сожалению, должен промолчать. Честь имею! – полковник отсалютовал архитектору нового Дворца и пошагал дальше по коридору. Смена караула была уже близка, а Елизавета последнее время была очень неспокойна…

Кроме того, полковник и сам не мог ведать о перемещениях ее Величества вне Империи, так как она давно уже отказалась от охраны, и лейб-гвардия ставила свои посты только, когда Елизавета прибывала в Австрию или Венгрию.

Полковник остановился у покоев императрицы. В зале у будуара устанавливали рождественскую елку. Дворцовая стража, отсалютовав, приоткрыла двери в покои:

– Господин полковник, ее Величество ждет Вас.

Гюнтер Зоммер вошел в скромные, малопосещаемые комнаты. Там и не чувствовалось следов праздника. Фрейлины уже ушли, а на кушетке в задумчивости сидела в темном платье поседевшая женщина, женщина его мечты, императрица последнего осколка римской империи, Сисси, как ее звали близкие и, за глаза, влюбленные подданные.

Возраст не смог скрыть её красоту, и даже в 60 лет она была прекрасна, как тогда в Будапеште 30 лет назад.

Молодой лейтенант лейб-гвардии, Гюнтер Зоммер тогда был назначен в конвой его Величества и откомандирован в Венгрию, где Франц Иосиф и Елизавета короновались на престол. После события император, гонимый делами и своей матерью, покинул Венгрию и отправился в Вену, а Елизавета осталась. Скучающая тридцатилетняя императрица подолгу гуляла в садах подаренного ей замка Гёдёллё, читая романы и планируя свои путешествия по Старому Свету. Молодой лейтенант по долгу службы часто сопровождал ее в прогулках по саду. Гюнтер был без ума от Елизаветы. Он гнал от себя это порочное чувство вожделения, но ничего не смог поделать с собой, а Елизавета неожиданно благосклонно отнеслась к терзаниям, смятению и чувствам молодого человека.

Это было божественное время – он тайно проводил в покоях императрицы ночи напролет, подменяя дежуривших офицеров всеми правдами и неправдами. К счастью, замок в то время был пуст, и эту порочную связь им удалось тщательно скрывать. После Гюнтера отослали в Вену, а через год у Елизаветы родилась дочь. В единственном письме, тайном вестнике любви, что императрица написала Гюнтеру сразу после рождения младшей дочери, она открылась ему, кто отец девочки. Да, Мария Валерия, эрцгерцогиня Австрийская, любимица императрицы, была его дочерью, его, Гюнтера Зоммера. Дочерью, на которую у него не было даже права свидания. Гюнтер рвался к ним, он хоть и понимал, что это невозможно, но страстно желал видеть свою малышку и Елизавету. Вскоре императрица пустилась путешествовать по Европе, в Австрии бывала редко, и Гюнтер потерял с ней всякую связь. Дальнейшие страшные события в императорской семье совсем отдалили их друг от друга, и, возможно, помня о той своей ничем не оправданной слабости, Елизавета отдала тайное распоряжение не включать Зоммера в состав стражи, сопровождавшей ее в скитаниях. В императорской же гвардии он дослужился до полковника и уже был готов выйти в отставку. Так что приглашение императрицы посетить ее перед Рождеством он воспринял с удивлением и беспокойством.

Полковник остановился у двери и кашлянул. Елизавета подняла глаза.

– Гюнтер… Я… я… мне некому это сказать, кроме вас… Мы не общались уже двадцать лет… Но вы же понимаете… – Императрица украдкой оглянулась на двери будуара – они были плотно прикрыты.

– Да, Ваше величество, я все понимаю. Я счастлив служить короне, и для меня нет другого призвания и высшей милости, чем быть офицером лейб-гвардии его Величества. Мне больше ничего не надо…

Голос полковника дрогнул. Елизавета чуть улыбнулась.

– Милый Гюнтер. Мы с вами уже немолоды для проявления каких-либо чувств, кроме любви к Господу нашему… Пойдемте со мной.

Елизавета встала и с величественной осанкой подошла к полковнику, беря его под локоть. Гюнтер Зоммер в нерешительности шагнул, ведомый ее рукой к двери в будуар. Императрица приоткрыла дверь и указала на что-то, стоящее у туалетного столика и покрытое пледом.

– Там то, что погубило моего сына, Гюнтер…

Полковник Зоммер насторожился. Положил руку на эфес сабли. Елизавета улыбнулась.

– Это не представляет физической угрозы, Гюнтер. Эта вещь несколько другого плана. Сядьте, – она присела на край дивана и потянула его к себе.

– Лет девятнадцать назад, пока все еще было прекрасно в моей жизни, кроме козней матушки Франца Иосифа, что не давала мне воспитывать моих собственных детей, мой сын Рудольф нашел в подвалах одного из монастырей в окрестности Вены старый сундук. Он был увлеченный молодой человек, вы помните его, Гюнтер?

Полковник кивнул, Елизавета продолжала:

– Он увлекался историей, любил покопаться в старых подвалах, его даже приглашали в археологические экспедиции. Этой свое любознательностью он поразил моего брата Людвига, короля Баварии, ныне также ушедшего в мир иной. Они вместе с ним изучили содержимое сундучка, и после этого их как подменили. Они стали неразговорчивы, нелюдимы, подолгу сидели в одиночестве. Раньше я долго гостила у брата в замках, а потом он перестал приглашать меня, затем эта нелепая его смерть на озере. Самоубийство. Когда я похоронила Рудольфа, а вы помните, как офицер лейб-гвардии, что он тоже свел счеты с жизнью, причем еще убил эту бедную баронессу… – Императрица промокнула глаза платком.

– Итак, в замке Майерлинг я обнаружила сундук. Тот, что стоит здесь, под пледом. Я открыла его и посмотрела… Лучше бы я его не открывала, Гюнтер.

Восточная Пруссия, год 1914 от Рождества Христова

Вальтер Зоммер передал денщику коня и вошел в офицерский клуб, что образовался в одном из домов местного помещика. Все мирное население спешно и аккуратно было эвакуировано к побережью, и дома по большей части стояли пустые, но с обстановкой. Командование обещало скорое возвращение всем немецким гражданам обратно домой.

В клубе собрались офицеры разных полков, и его кавалерийского первой дивизии. Кавалеристов пока держали в резерве, и офицеры жадно слушали запыленных пехотных офицеров, выведенных на отдых с фронта.

– Вальтер, мой бог, вот и ты, – Франц, молодой оберлейтенант пехоты, вчера снятый с передовой, радостно приветствовал своего закадычного партнера по карточным играм.

– Добрый день, Франц, … как там, в окопах?

– Меняем позиции каждый день. Русские казаки не дают нам закрепиться, артиллеристы еще только окапываются, а уже надо сниматься. Так скоро и Алленштайн сдадим. Выпьешь?

– Охотно. Когда же нас введут в бой?

– Прозт! Вы – быстрые молнии с саблями – вам наступать, а когда наступать – одному богу известно да нашему начальнику штаба герру Людендорфу.

Вальтер одним глотком выпил хороший яблочный шнапс. Неплохо, такой же делают и у них, во Франкфурте. Во Франкфурте остался дом, милый маленький дом в новом районе Саксенхаузена. Правда, с первого года службы Вальтер редко бывал в нем. Красавица Марта, молодая жена, была там полноправной хозяйкой. А сейчас еще ползал по полу маленький Альфред. Перед войной Вальтер провел дома замечательный отпуск, подолгу играя с сыном и гуляя в лесах у города. Пикники, косули, солнышко, желуди, прекрасное яблочное вино. К чему эта война? Австрия… Австрия была его родиной. Отец похоронен в Зальцбурге, там, где он родился. На могиле отца Вальтер не был уже десять лет.

Именно отец был инициатором переезда его, Вальтера, в Германию. Именно он настоял на постройке дома во Франкфурте и посодействовал службе в армии. Прошло тринадцать лет. Служба угнетала Вальтера, но против воли отца он пойти не мог. Тем более, что в Австрии он получил блестящее военное образование, и, кроме армейской службы, по сути, более занятий не знал.

При строительстве дома отец, который и ссудил почти все сбережения, нажитые за тридцать лет службы Францу Иосифу, часто присутствовал и даже руководил рабочими, в то время, как Вальтер отрабатывал туше в фехтовальном зале кадетского корпуса.

Жить в Германии отец не остался, уехал к себе в родовой дом в Зальцбурге, где и тихо скончался вскоре. Правда, в письмах он требовал Вальтера к себе, писал о каком-то завещании, но Вальтер, занятый делами службы, не смог вовремя приехать и увидел отца уже в кирхе в гробу. Конечно, горечь утраты и раскаяние не раз посещали его, тем более что мать он совсем не помнил – она умерла еще при родах, но молодость давала о себе знать, и он быстро приходил в себя после раздумий об ушедшем отце. Завещания никто не оставил, нотариус Зальцбурга сообщил, что герр Зоммер никогда не был у него. Только старый денщик отца, Хайне, молча передал ему саблю. Сабля была наградная, императорская.

– Герр Гюнтер хотел, чтобы ты всегда носил ее с собой, – только и произнес старый фельдфебель.

С того времени Вальтер всегда носил ее на боку. Поначалу неуставное оружие было поводом для наказаний, но потом, с получением очередных званий, командование уже мало обращало внимание на это несоответствие форме.

В пору юности, когда мучительная влюбленность в очередную девушку навлекала на Вальтера поэтическое настроение, он писал стихи. Стихи получались чрезмерно высокопарные, он стеснялся и сжигал рукописи тайно в камине зала кадетского корпуса. Тогда же он увлекся философией. Скучными вечерами он доставала из библиотеки отца старые фолианты и читал сентенции Канта и Ницше. Пытаясь искать смысл своего существования, путал юношескую влюбленность и вопросы бытия. В итоге, так и не придя к разумным выводам, все-таки исключил Ницше из своих философских идей. Идею отсутствия Бога и торжество Сверхчеловека он не одобрил. Правда, по поводу христианства в чем-то был согласен с Ницше. Отец никогда не был набожным человеком, и Вальтер тоже сомневался в новозаветных сказаниях. Но сейчас, ощущая тяжесть отцовской сабли, осязая серебряного императорского орла на накладке ножен, он все чаще задумывался над вопросом души, все чаще он мысленно обращался к отцу, с которым не успел договорить при земном его существовании.

В прусской армии ему было не до романов. От унтера до лейтенанта путь службы был тяжел и утомителен. Только получив офицерское звание, он смог уехать домой, уже во Франкфурт, в дом, построенный его отцом.

К четырнадцатому году Вальтер носил на плечах погоны ротмистра и имел под началом эскадрон. Звание это позволяло уже не тратить сбережения отца и встать на полное армейское довольствие. Так он и встретил начало войны, находясь в Восточной Пруссии. Начало, которое было не очень воодушевляющим. Русские здесь наступали.

В залу ворвался штаб-офицер.

– Господа, командующий требует всем вернуться в части. Русские взяли Алленштайн.

Офицеры вскочили со стульев и кресел. Зазвенели шпоры и опрокинутые бутылки.

Вальтер грохнул стаканом о рояль и, путаясь в сабле, быстрым шагом направился к лошади. Денщик уже держал ее под уздцы.

– В полк, – крикнул Вальтер, и они помчались в расположение.

Три дня его эскадрон рыскал по флангам русских войск, пытаясь нащупать слабое место. Слабого места не было. Увидев немецкую кавалерию, русские тут же выпускали так называемых «казаков», и те, с пиками наперевес, с ужасным гиканьем, без всякого сомнения и страха неслись на прусских драгун. Кавалерия ретировалась до своих окопов, где русских встречали ружейными залпами.

Вечерами этих долгих дней ожиданий и потерь Вальтер думал о долге. Долг его, как солдата, – защищать Родину. Долг его, как человека, – следовать нормам морали. Если бы он верил в Иисуса, то дилемма была бы разрешена просто – нормы морали установлены Христом в Нагорной проповеди, да что там Христом – Моисеем с его скрижалями и десятью заповедями на них.

«Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего», «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб»

Христианство много разрешало ради царей земных.

На войне многие отрицали само существование любой морали. На войне можно было все. Но Вальтер не мог согласиться с этим, и он мучительно придумывал оправдание своим действия. Он вынужден убивать. Он не умеет ничего делать, кроме как убивать. Значит, он может убивать. Он идет к высшему через самосовершенствование. А война – это испытание… в итоге, Вальтер вновь возвращался к Ницше. Мозг перенапрягался, наступала бессонница, и тогда он шел в палатку к лейтенантам и пил хорошее мозельское из запасов одного из них. Это его усыпляло.

Вскоре все изменилось. Дивизии Вальтера приказали атаковать неприятеля. Удар кавалерии с фланга заставил русских отступить, драгуны продвигались без какого-либо сопротивления. Наконец русские допустили ошибку. Целых два их армейских корпуса слишком увлеклись наступлением и оторвались от основных частей. Герр Людендорф не стал ждать, последовало окружение.

В леске у Мазурских болот эскадрон пережидал артиллерийскую стрельбу по оставшимся и окопавшимся русским частям. При каждом выстреле кони прядали ушами и переступали с копыта на копыто. Драгуны успокаивали лошадок, похлопывая их по спинам. Оберлейтенант Пфайль стоял рядом с Вальтером и нервно тряс эфес сабли.

– Ну, когда…

– Не нервничайте, Генрих, рядовые видят боязнь командиров и тоже начинают бояться.

– Я не боюсь, командир. Просто уже бы в атаку, поскорее.

– Хотите геройски умереть?

– Если надо, я умру.

– Вы верите в бога?

– Конечно.

– Ну, тогда вы не должны бояться. Правда. Ведь есть рай, а все воины попадают в рай, не так ли?

– Да, я верю в это.

– Тогда внимание… канонада закончилась? Это значит, пора выдвигаться. Господа! Рысью, повзводно, вперед! – Вальтер вытащил из кобуры пистолет. Эскадрон тронулся из леска к русским окопам. Оберлейтенант Пфайль с обнаженной саблей впереди своего взвода уже домчался до первых, взрыхленных снарядами, траншей.

В траншеях были только трупы. Где-то в земле шевелились еще не умершие, но уже и не живые люди. Клочки ткани, ноги, руки, головы, оторванные от тел, сочились несвернувшейся свежей кровью. Траншеи потеряли свою форму и казались просто длинной незакопанной могилой с биологическими остатками.

«Интересно, а эти русские тоже попали в рай?» – подумал Вальтер, осматривая трупы.