– Это хороший экземпляр для пещеры Э́ку, – сказал Тортон, разместив чашу углей на ближайшем каменном постаменте. – Мне лишь нужно сломать его волю, да и разузнать кое-что.

Би́лту, посмотрев в глаза Альфе́нты, узрел в них проблески жалости к участи капитана. Эта влюбчивость в каждого подряд делала ее смешной и слабой для всех вокруг. Хотя наверняка она уже придумала объяснение, зачем сидит над его изголовьем. Типа капитан душой за капитана или что-нибудь подобное.

– Разве урпи́ец, пребывая в Пе́стирии, не выдал потребное зи́рду? – спросил у Тортона Би́лту, переведя свой взгляд на чудаковатость настенных теней.

– Упрямый парнишка, – рассмеялся Тортон. – Если бы он знал, что я с ним сделаю, то давно уже раскрыл все секреты.

– Я бы не отказалась от личного раба, – подала голос Альфе́нта. – Би́лту, ты можешь отдать его мне?

Зи́рданец рассмеялся.

– Похотливая саби́тка, – сказал ей. – Не успело ложе остыть от моей плоти, а ты уже ищешь мне замену?

Она вздохнула, прохрустев костяшками огрубевших пальцев, и лисой отпрянула от изголовья. Медленные шаги завели ее за спину Би́лту, а руки коснулись его плеч.

– Разве ты принадлежишь мне? – спросила она его. – Только ей, только ей, а мне нужна любимая игрушка.

– Нужна игрушка, – оскалился зи́рданец. – Выстругай из дерева. А он займет подобающее место добытчика в пещере Э́ку. До конца своих дней.

– Эх, – вздохнула воительница, убрав руки с его плеч. – Очень жаль, что мои заслуги перед тобой не столь значительны.

Кивком головы Би́лту распорядился начать истязание и отошел в сторону. К этому времени кочерга, лежащая на углях, уже порядком накалилась, и Тортон был этому предельно рад. Заведя над грудью Ли́буса раскаленный наконечник, он наметил первый участок кожи, к которому собирался прикоснуться. То место располагалось прямо под соском и обладало особой чувствительностью. Альфе́нта отвернулась, но не от страха, а от невыносимой утраты. Такое складное тело грех было калечить отвратными шрамами.

Через секунду раскаленный металл коснулся обнаженной плоти, и Ли́бус проснулся. Яростным криком он одарил эти сырые просторы вокруг, и отовсюду послышались голоса его бравых матросов.

– Не трогайте его! – вскричал бист ля Ро́хус, который лежал, также привязанный, чуть дальше. Другой истязатель ударил его по морде, отчего щупальца на его лице задергались.

Прикованный к стене, заорал другой пленник, Тье́ф Ви́рби из числа оружейников Холкли и бравых друзей Ли́буса.

– Мерзкие псы! – выпалил он. – Вам лучше убить нас, пока наши руки пусты!

Вдалеке еле слышно отозвался Гу́рбин из рода стрелков Шэ́йтона. Мучитель уже успел отсечь ему одну ногу.

– Не трогайте капитана, – проскулил он и затих.

Ли́бус пытался оглядеться, мотая головой по сторонам, но его глаза застилал пот. А затем еще одно невыносимое прикосновение заставило его невольно заорать.

Стоны заполнили все вокруг, но ни Би́лту, ни Альфе́нта не дрогнули. Она, повернувшись к Ли́бусу лицом, заглянула в его глаза, явно соболезнуя его мучению.

– Еще, – приказал Би́лту. И Тортон исполнил его волю.

От третьего прикосновения раскаленным железом Ли́бус потерял сознание, распластавшись на каменной плите. Он задышал медленнее, чем обычно, и упрямая зи́рданка забеспокоилась. Ее пальцы коснулись его шеи, нащупывая подкожный пульс. К радости саби́тки, Ли́бус был жив.

– В своем ли ты уме? – спросил ее Би́лту, явно увидев не присущее ей поведение. – Эта пытальня всегда была усладой для твоих ушей.

Альфе́нта опасливо обернулась в сторону зирда́нца, испуганно замотав головой.

– Я думала, и ты изменился, – сказала ему. – О Би́лту, зачем все это?

Би́лту навис над ней разъяренным монстром, заставив зи́рданку зажаться.

– Затем, что мы варвары, и так надо, – ответил ей. – А сейчас пошла прочь, пока твое тело не приковали к каменной плите.

Она убежала, как только он ее отпустил, оставив Ли́буса мучиться и страдать.

– Воды пленнику, – распорядился зи́рданец, отойдя в сторону.

Поток ледяной воды тут же обрушился на притихшую плоть, приведя пленника в сознание. Но только Ли́бус посмел дернуться, как Би́лту, схватив его за шею, завис предсмертной тенью над его ухом.

– Ты можешь остановить свои мучения, – тихонько прошептал он. – Я клянусь, что тебя не тронут, если ты поведаешь мне о том, что видел в Пе́стирии, – великан глубоко вздохнул. – Я даже не прошу у тебя обозначить путь твоей матери. Ну…

Ли́бус, посмотрев искоса на руки палача за спиной Би́лту и кочергу в них, почел попросить Пе́стого сына о большем.

– Я не могу оставить на истязание своих братьев, – сказал он. – Дай слово, что их тоже не тронут.

Дыхание парня дрожало как огонь на восковой свече, а руки пытались разжать громадные зирда́нские пальцы.

– Это прекратится тогда, – сказал Би́лту, – когда любой из вас выдаст местонахождение са́лкской короны. Тут я не властен.

– Глупо спрашивать у нас такое, – прошептал Ли́бус. – Если они еще живы, то наверняка прибились к скалистому Рэ́хо.

– Мне все это безразлично, – еще тише прошептал Би́лту. – Разве ты не входишь в число моих союзников? – взгляд Ли́буса застыл в недоумении от его слов. – Если власть будет в моих руках, я все изменю. Только скажи, где же этот чертов Пе́стирий?

Тортон любознательно наблюдал за действиями Би́лту, застывшего над телом юнца. Он пытался вслушаться в их тихий разговор, но у него ничего не получалось.

– Я не запомнил путь до Пе́стирия, – прошептал Ли́бус. – Но я видел над тронным залом большой разлом. Свет Сестринских Лун падал в чертог зверя. Над ним вилась стая белых птиц.

Больше Би́лту ничего не нужно было от пленника, и он отпрянул. Если он заприметит стаю белых птиц и обнаружит тот самый разлом, то сможет найти тронный зал.

– «А парень не так уж и бесполезен», – подумал он.

Его глаза обозрели всех пленников этой пытальни, затем взгляд упал на Тортона, притихшего у стены с кочергой. Мучитель, почесывая затылок, не понимал, что здесь произошло, и тем более не понимал, что ему делать дальше. Би́лту упорядочил его мысли.

– Больше не нужно пыток, – сказал он. – Их воля порядком сломлена. Они готовы к работе в гротах. Поставь тавро, и довольно, – он хотел покинуть пытальню, уже направившись к выходу, но остановился, вспомнив еще кое о чем, что желал выведать зи́рд. – Сообщи своему господину, что беглянки находятся на Ка́тисе, – подвел черту Би́лту. – Под защитой у краснокожих ами́йцев. Пленник мне сознался.

Ли́бус хотел закричать, что это не так, но, поразмыслив, пришел к выводу, что в этом случае и беглянки в полной безопасности, и в какой-то мере его измученные корабельщики.

* * *

«Он не придет, – тихо всхлипывала Сависти́н. – Хотел бы, так давно уже был бы здесь».

Мокрая щека, в бессилии прислоненная к подножной каменной глади, омывалась все новыми потоками горьких слез. Тонкие пальцы, запущенные под оковы на шее, прикасались к пяди покрасневшей кожи, стертой в первый же день рабства до крови. Но эта боль была несравнима с тяжестью под сердцем. Лишь вчера она мнила себя будущей королевой всего сущего, а теперь же ее величие было втоптано в грязь. И пусть где-то внутри еще теплилась надежда, что Би́лту придет и спасет ее, но она иссякала как угасающий луч.

Шрамы на животе все время давали о себе знать. Они ныли, будто кто-то на живую вытягивал из ее тела подкожные жилы. Замарашка, вот кем видела себя Сависти́н. А под напором рабских взглядов мысли погружались в бездну стыда. Зи́рд называл ее кэру́нской подстилкой и заставил всех остальных следовать своей воле. Как только цепи, натягиваясь, звенели, она была обязана омывать его тело. Чан с водой поспешно приносила убогая гатуи́лка, тряпку Сависти́н должна была оторвать от своей легкой мантии, и уже к шестому дню она была почти обнажена. Каждый в тронном зале мог смотреть на ее нагое тело, облизываться, шутить и предвкушать как войдет в него, отчего наследница Са́лкса неимоверно страдала. Кормилась же пленница тем, что оставалось после трапезы прожорливого зи́рда, а то и ничем, если он был очень голоден. В этот раз она успела поспать два часа, прежде чем Пе́ст потревожил ее сон, дернув за цепь.

– Вставай, кэру́нская подстилка, – сказал он, и рабы в округе рассмеялись.

Она никому не нравилась, ведь собиралась покорить все острова, обзаведясь поданными и рабами.

– «Поделом ей», – думали многие. И лишь Фи́фл почему-то жалел соплеменницу, униженную и глубоко оскорбленную.

Поднявшись на колени, Сависти́н уронила взор на трон и вытерла мокрые щеки. Дернув цепью зи́рд подтащил ее тело к ногам, так что она коснулась лбом его ступней.

– Время массировать ноги, – презрительно вымолвил он. – Когда еще доведется особе королевской крови так пресмыкаться перед своим господином.

Она хотела укусить его за палец, но, о великий шестипалый Бог, какими же они были грязными.

– Если ты немедленно не приступишь, – пригрозил ей Пе́ст, – я прикажу своей страже воспользоваться твоим телом, прямо на обозрение остальным.

Она знала, что он был на такое способен, и потому безоговорочно принялась наминать его огрубевшие стопы. От наслаждения физического и морального зи́рд запрокинул голову и закрыл глаза. Сависти́н была аккуратной, нежной, ведь она опасалась причинить ему хоть малую боль. Пока ее руки наминали пальцы, из глаз сыпались слезы. Она не могла припомнить, когда еще так плакала. Даже когда ее мать, королева Ления, трагически погибла, таких слез не было. Страшно подумать, а ведь когда-то Сависти́н призирала такое проявление слабости. Теперь сама познала ее пороги.

Недолго зи́рд пребывал в наслаждении, запрокинув скуластое лицо. Как только он представил голову Гива́ла возле своего трона, капля птичьего помета, упавшая с небес, врезалась в его чело с такой скоростью, что замарала пол-лица.

– Фу! – взъярился владыка.

Пнув ногой рабыню, он подскочил с трона и опрокинул кубок с вином прямо себе на лицо.

Сависти́н больно упала на камни, чаша с водой обрушилась ей на спину.

– Заделайте этот разлом! – разгневался зи́рд. – Разве я не повелевал об этом!

Фи́фл услужливой тенью достиг хозяйских ног и пал перед ним на колени.

– Повелевал, владыка, – ответил ему. – Но беспощадный вулкан Зу́мба не даст залатать ее.

– Не даст?! – возмутился Пе́ст.

Его кулаки застыли над сгорбленной фигурой раба.

– Тогда какого вакха́ра над моей головой кружит стая белокрылых вихнере́й?!

– О владыка! – взмолился Фи́фл. – Когда пласты земной коры разошлись, птичьему взгляду открылось место обитания вулканических червей. Они слетелись сюда как восемь лун назад и своими хищными нападками отгоняют иных птиц.

Зи́рд стиснул зубы в ярости, и вены на его шее налились кровью.

– По-твоему, все мое правление будет сопровождаться увертыванием от птичьего дерьма!

– Нет, мой владыка, – заскулил раб, и его губы коснулись ступней Пе́ста. – Я немедленно отправлюсь на поверхность, чтобы разложить повсюду яд.

– Если в скором времени эта стая не покинет расщелину, – пригрозил Пе́ст, – я водружу на поверхности кол и насажу на него твое тело. Ты будешь пугалом, отгоняющим птиц!

Кэру́н дрогнул и, не подымая глаз, попятился назад. Проползая мимо притаившейся Сависти́н, он увидел ее издевательскую улыбку как желание того, чтобы он не справился.

Более зи́рд не желал массажа ног.

«Вот бы местные барды узнали об этой комической ситуации, – подумала Сависти́н. – Дерьмо на лице зи́рда. Я бы послушала эти песенки».

Не успела она насладится этой живой мыслью, как Пе́ст ударил ее по лицу. Он явно заметил ее усмешку, это крысиное ликование над маленькой победой. От удара Сависти́н отлетела в сторону и плюхнулась в зловонную лужу. Тухлая вода попала ей в рот, нос, везде, где было не прикрыто, и ее стошнило. Она боялась подняться, боялась, что над ее головой занесут меч и уже через секунду жизнь прервется. И в этом страхе кэру́нка отчетливо представляла образ Би́лту, что никак не уходил. Она никогда так его не проклинала, как сейчас. Возможно, если бы рабыня перестала упрямиться и выдала зи́рду замыслы его единственного сына, то ее судьба сложилась бы куда лучше. Эта мысль не покидала девичий разум, она расползлась по телу ослепляющей ненавистью.

Осознав, что Пе́ст больше не будет продолжать избиение, она выползла на сухое место и свернулась калачиком. Ткань прилипла к ее телу и подчеркнула аппетитные формы. Она хотела бы натянуть эти лоскуты на все части оголившегося тела, но это было невозможно. Зи́рду нравился ее постыдный вид. И он повелел одному из рабов зарисовать ее тело, дабы с первым а́мисом отправить рисунок на Са́лкс.