Закатное солнце окрасило Пе́стов град цветом бронзы, поросшей многочисленными тенями. Защитная стена высотой в шестнадцать ярдов бросала зловещую тень на все ближайшее окружение. Под ней утопали в тени юртовидные казармы, родильные пещеры, полнящиеся криками зирда́нских выродков, оружейные, кузни и часть обширных пыточных, располагающихся друг за другом до глубокой пещеры Би́рст. Только четыре смотровые башни, возвышающиеся над стеной, словно великаны провожали краснобокое солнце. Паучий лес Кро́бо замер перед наступлением ночи, которая предрекала многим его обитателям опасность погибели в объятиях стайных арахнидов. Самки ту́ру больше не завывали в звучных призывах расторопных самцов. Они, усевшись на гигантских ветвях, копошились в загривках друг друга, выискивая сочных и аппетитных клещей. Чуть вдали желтоперые птички, сбившись в стайки, облюбовали ветви мертвого дерева, где легким постукиванием клюва по коре выманивали на поверхность пузатых термитов. Все встречали этот вечер по-своему, а на небе, в ясных контурах, белели Сестринские Луны, зависнув над всем сущим сторонними наблюдателями.
Зи́рданец Би́лту, бродя по Пе́стовому граду, всматривался в лица подрастающих юнцов, бегающих то тут то там. Наверняка среди них были и его дети, зачатые с блудницами Сици́ла до встречи с Сависти́н. Любимым местом юных исследователей были родильные пещеры, где любопытные детские глаза пялились на обнаженных зи́рданок, рожающих своих ублюдков прямо на каменной глади под ногами заботливых сестер. Такое наблюдение должно было быть скрытым от взрослых, и потому зачастую разоблачение наблюдателей наказывалось строго, но справедливо. Их били хлесткими прутами прямо перед башнями, на обозрение всем. И сейчас он видел, как их наказывают, а они покорно принимают кару.
Взгляд Пе́стого сына заскучал и обозрел душные кузни. Кузнецы, рослые и полуобнаженные, ударами молотов ковали острые мечи, накаляя докрасна пластины железа в жарких топках. От удара по наковальням отлетали дымные искры, а от встречи раскаленного железа с водой струился густой пар.
«Кто-то должен знать о Пести́рии, – думал Би́лту. – И хотелось бы, чтобы этот кто-то не был верной рукой великого зи́рда».
Он искоса смотрел на слуг Пе́ста, сидящих на каменных пригорках, зарисовывающих в этот закатный вечер угольными стержнями на пергаменте хозяйственные части многоликого града. Среди них были кэру́ны, аски́йцы и гатуи́лцы.
– «Гатуи́лцы, – подметил он. – На недавно захваченной «Фендо́ре» было около пятидесяти представителей этого народа. Половина из них пала от рук варваров «Чармэ́ллы», другая была доставлена в Пе́стов град, заняв просторы пытальных залов. И только один из них, именуемый Ли́бусом, попал прямиком в Пести́рий, под взор великого зи́рда».
Сейчас молодой урпи́ец Ли́бус вместе с остатками своей команды находился в одной из душных пытален, и Би́лту полагал, что он может пролить свет на местонахождение тронного зала. Но побеседовать с ним по душам было проблематично. Пе́стовы служки вострили свои уши даже там, где Би́лту их не наблюдал. Любое подозрение в том, что задумал зи́рданец, могло привести его к смерти через обвинения в предательстве. Ведь всякий подданный владыки знал, что искать тронный зал – значит призывать свою смерть. Никто и не призывал, никто, кроме Би́лту.
«Если я схвачу прислужника зверя и выбью из его головы этот маршрут, – думал он, – то будет ли у меня время добраться до Пести́рия? Это обрушит на мою голову сотни стрел прямо со смотровых башен. Плохая идея».
Служки Пе́ста обратили внимание на его любопытный взор, и один из них из народности кэру́нов, именуемый Фи́флом, громко вопросил:
– Чем озадачен великий Би́лту? – посмотрел он пристально на него. – У вас есть послание вашему правителю?
Встав с каменного пригорка, Фи́фл приблизился к зи́рданцу и продолжил:
– Я бы не стал его сейчас злить расспросами о Сависти́н.
– Я… – помотал головой Би́лту.
– Не нужно скрывать свою тягу, никто не верит, что вы ее позабыли, – перебил слуга. – Она – может быть, но не вы.
Зи́рданец вел себя неестественно, и это бросалось в глаза. Чего только стоило то, что он предложил кэру́ну прогуляться прямиком до пытальни, разжившись подозрениями окружающих сородичей. Впрочем, раб не отказался.
– Почему же не стоит расспрашивать о Сависти́н? – спросил его Би́лту.
– Ну вы же сын своего отца, вы должны быть мудрей, – посмел пристыдить его Фи́фл. – Пе́ст не получил своих рабов с Са́лкса и рвет и мечет, а как кричит на белокурую пленницу, как бьет ее… Вам такое не нужно знать.
По телу зирда́нца пронеслась дрожь.
«Пе́ст бьет ее», – представил он. И сердце налилось еще большей ненавистью.
Наверняка Фи́фл издевался над ним, будто вскользь упомянув такое. Кузни остались позади, мелькнули родильные пещеры, из которых доносились стоны рожающих зи́рданок.
– Я знаю, о чем вы помышляете, – продолжал Фи́фл. – Вы хотите найти Пе́стирий, не так ли?
Би́лту посмотрел на него пронзительным взглядом, в котором зудела мысль расправиться с глупцом.
– Не говори глупости, пес, – сказал он. – Любой заикнувшийся о Пе́стирии будет объявлен предателем и умрет на дне хищного Би́рста.
– Это правда, – подметил Фи́фл. – На то мы и сидим часами, вслушиваясь повсюду в настроения Пе́стовых подданных.
– Похоже, в ваших руках власти не меньше, чем у великого правителя, – добавил зи́рданец.
Фи́фл широко улыбнулся, ответив собеседнику со свойственной кэру́нской речи мягкостью:
– Вы в чем-то правы, но такие россказни с губ приближенных рабов могут быть смертельно опасны. Мы повинуемся зи́рду, мы его уши, и не более. Разве, обладая такой властью, я сидел бы на каменном пригорке, рисуя кузню Питрэлля? Нет. А значит, будем считать, что вам это кажется.
– Я пригласил тебя пройтись с одной целью, – сказал Би́лту, поглядывая по сторонам.
Фи́фл, натянув на голову черный капюшон своей мантии, забегал вокруг глазками.
– Осторожно, – тихонько предупредил он зирда́нца.
– В моих словах нет ничего, что могло бы сойти за предательство, – успокоил его Би́лту. – Я хочу узнать, не подвергалась ли Сависти́н пыткам.
– А, вы об этом, – выдохнул прислужник. – Если вы хотите знать, рассказала ли она вашему отцу о вас, то нет. Она достаточно стойко переносит все издевательства, хоть и частенько проклинает вас. Но если, по правде, великий Би́лту, вы были с ней заодно…
Зи́рданец остановился, обозрев каменную постройку пытальни. Для него она была обычным продолговатым строением, напоминающим широкий амбар, для Фи́фла же чем-то несколько большим.
– Тебе известно, что Сависти́н, придумав свой абсурдный план, покинула меня, – ответил он. – Разве вы не нашли ее любовника, спланировавшего бегство с короной на Сэ́йланж?
– Хм, – задумался Фи́фл. – Разве не вы были тем любовником?
– Ты дотошно пытаешься изобличить меня в том, что я не совершал, – сказал Би́лту. – Я ничего не знал: ни о высадке на Са́лкс, ни о бегстве на Сэ́йланж, ни тем более о золотой короне.
– Предполагаю, что вы лжете, – обвинил его раб. – Не боитесь, что по́рвулы «Га́рпинэи» или же урпи́йцы предоставят в скором будущем информацию, губительную для вас?
– А ты не боишься сдохнуть прямо здесь и прямо сейчас? – пригрозил ему Би́лту.
– Как же можно такого бояться, – рассмеялся Фи́фл. – Я раб, я уже все одно что мертв.
– Тебе пора на каменный пригорок, – пренебрежительно произнес Би́лту, – малевать свои рисунки. Не задерживайся, пес.
Лицо Фи́фла, казалось, почернело от сказанного, но противиться велению Пе́стого сына он не мог. Би́лту проводил его хищным взглядом до первой кузницы и вошел в душную пытальню.
Всем своим видом пытальня напоминала темное подземелье, уставленное каменными плитами, напоминающими широкие алтари, к которым по рукам и ногам крепко-накрепко привязывали полуобнаженных пленников. В углублениях монолитных стен располагались кристаллы сияющей я́шры, что напрасно пыталась осветить собой вездесущий полумрак. Окровавленные оковы тут и там говорили о том, насколько часто зирда́нцы пользовались ими, в основном чтобы сломить последний оплот воли порабощенных. Когда-то и Фи́фл прошел через это, прежде чем стать послушным рабом. А до него молодой парень по имени Армахи́л, впрочем, их кровь давно уже смылась потоками иных слез и слюней.
Стены насчитывали не одно орудие для пыток, изобретенное умелыми кузнецами на потеху великого зи́рда. Наиболее часто применяемым было приспособление для отсечения конечностей с двумя острыми секирами, маятниками, проходящими свой путь, над телами стольких бедолаг, что и не сосчитать, опускаясь все ниже и ниже. Вторым приспособлением, вызывающим восторг у самой Альфе́нты, была громоздкая костедробилка в виде двух каменных валов, затягивающих невольников в свой тесный плен. Особенно она любила хруст костей и тканей, рвущихся под усердным натиском тверди. А еще ее сердце грели душераздирающие крики, что ввиду ее варварского происхождения считалось нормальным увлечением. Би́лту нравилась пытка ящиком с паразитами – червями Пулту из топкого болота Фэлиш, которые могли за считанные часы обглодать пленника до костей. Но для гатуи́лцев и их предводителя Ли́буса были применимы пока лишь пытки раскаленным железом.
Главный вопрос, волновавший зи́рда Пе́ста, зудел пульсирующей мыслью: куда делась иноземная девка с рабыней, именуемой У́ргуской Фендо́рой. Туманы Рэ́хо скрыли их шлюпку из вида, а когда наступил рассвет, воины «Чармэ́ллы», тупоголовые истуканы, не обнаружили никаких следов. Неподалеку от места нападения на кхалкхи́́ простирался недоступный для варваров Ка́тис, но доплыть на шлюпке до бухты торговцев и для Би́лту казалось проблематичным. Он припомнил смерть в таких же водах дочери королевы – Калин, когда они бежали с Са́лкса всего на двух парусах мелкого речного суденышка. Если уж оно не смогло противостоять натиску голодных сущностей глубины, то что говорить о какой-то шлюпке. Помимо Ка́тиса, пристанищем беглянок мог стать скалистый Рэ́хо, что виделось полным безумием, ведь на территорию поработителей за столько лет рабства осознанно не ступала ни одна нога. И если беглянки были еще живы, то где нашли временный приют?..
Ввиду того, что из рук зи́рда выскользнула целая тысяча молодых рабов, он слепо надеялся хотя бы на трофей ами́йских охотников – голову изумрудного Гива́ла, что те обещали отдать за ту самую иноземку. Смешная ситуация вырисовывалась перед глазами Би́лту, который видел прибежищем беглянок ами́йский Ка́тис.
– «Наверняка им все же удалось, – подумал он. – Некогда великий Пе́ст выставил себя перед всеми полным посмешищем. Не пройдет и месяца как хмельные барды будут напевать о нем острые песенки».
Его взор обозрел десяток каменных плит и тела гатуи́лских пленников, прикованных к ним, а уж потом пал на алтарь юного Ли́буса и Альфе́нту возле его изголовья.
Воительница проявляла живой интерес к молодому урпи́йцу, мышцы которого на обнаженном торсе были покрыты каплями крупного пота. Изредка его обливали ледяной водой, отчего ноги парня сводило в мучительных судорогах.
Когда Би́лту вышел из темноты, Альфе́нта оторвала от красавчика свой порочный взгляд, уставившись на зирда́нца.
– И ты здесь? – озадаченно произнесла она. – Пришел посмотреть, с какой молодой плотью мы имеем дело?
Би́лту, нависнув над бессознательным Ли́бусом, изучил его прекрасное юное лицо и еле заметный зигзагообразный шрам на левой щеке. Ему было абсолютно непонятным то, как такому миловидному пареньку могли доверить пост капитана, команду и целое торговое судно.
– Хм, – хмыкнул он. – Я предполагал, что урпи́ец намного старше и крепче. Такого можно убить движением всего лишь двух пальцев.
Коренастый истязатель Тортон, приставленный свирепой тенью к Ли́бусу, выйдя из ближайшего закутка, вынес на свет плоскую чашу с сотней раскаленных углей. В другой его руке чернело некое подобие печной кочерги. Он намеревался помучить капитана, пройдясь по его телу раскаленным металлом, а в довершение поставить на его шее зирда́нское тавро – там, где будет сидеть широкий ошейник.
Когда он завидел Би́лту, его желание калечить бедолагу поутихло, и он предоставил Пе́стовому сыну возможность осмотреть нового раба.
О проекте
О подписке