Сто двадцать человек русских прибыли на реку Яик, чтобы обменять свой хлеб на соль и рыбу яицких казаков. Они возвращались в свою деревню в Среднем Поволжье, когда на них внезапно напал военный отряд – шестьсот казахов и каракалпаков. Все русские были захвачены в плен и уведены в рабство, где им предстояло выполнять черную работу. Один из пленников, Михаил Андреев, захватив двух лошадей, сумел сбежать от пленившего его казаха. Спустя пять дней он достиг Уфимского уезда. Здесь, в яицкой степи, он повстречался с отрядом из двадцати башкир, которые вновь захватили его в плен и забрали в свою деревню. На протяжении двух месяцев он был рабом одного из башкир, пока его не выручил русский чиновник, прибывший собирать ясак (дань или налог с нехристианского населения): в уплату за пленника он вручил отделанную серебром уздечку, пару сапог и меховую шапку. Впоследствии Андреев доложил русским чиновникам, что башкиры собираются в набег на русские города и немало русских и чувашей томится у них в рабстве[6]. Это произошло в 1720 году.
Эта история заставляет задуматься сразу о нескольких вопросах: о том, насколько прочной была власть России над ее так называемыми подданными, о враждебности нехристианского населения страны к властям и о том, как в этих условиях Россия была способна собирать налоги. Но, прежде всего, становится ясно, до какой степени прозрачной была граница со Степью и насколько сложной была ее оборона спустя долгие годы после того, как российское руководство впервые попыталось обезопасить степные рубежи страны. Это обстоятельство существенно затрудняло любые попытки поселиться в регионе и вести здесь торговлю. Подобные истории происходили регулярно. Михаилу Андрееву повезло куда больше, чем многим его соотечественникам, на чью долю выпал куда более долгий плен, не говоря уж о том, что некоторые вообще не вернулись домой.
На протяжении всего рассматриваемого здесь периода южные рубежи России оставались царством неопределенности, громадным степным простором, таившим в себе опасность для тех, кто осмеливался проникнуть туда или просто жил неподалеку. Даже в середине XVIII столетия, когда Россия стала значительно лучше контролировать свои приграничные земли, российские крестьяне, жившие в порубежной зоне, продолжали обрабатывать свои земли, будучи вооруженными до зубов, и часто ничем не отличались от казаков[7].
Борьба между Россией и кочевыми народами за контроль над Степью длилась столетиями. Мы знаем только российскую версию этого долгого конфликта. Нам необходимо узнать эту историю и с другой стороны – увидеть ее глазами многочисленных кочевых и полукочевых народов, для которых Степь была родным домом. Лишь когда их история, столько времени остававшаяся скрытой, будет рассказана, мы в полной мере поймем динамику российской имперской экспансии, а также ее результат – покорение и колонизацию Степи и ее жителей.
В этой главе я показываю, что интересы двух сторон фундаментально противоречили друг другу и избежать конфронтации было нельзя. Она была закономерным следствием абсолютной (и не прекращавшей расти) несовместимости двух очень разных общностей. С одной стороны – христианская Россия, военно-бюрократическое государство с городскими центрами и динамичной земледельческо-промышленной экономикой. С другой стороны – различные нехристианские общества с родовыми общественными организациями и статичной экономикой на основе кочевого скотоводства. Мы увидим, как эти фундаментальные различия, глубоко укоренившись в социальном, экономическом, политическом и религиозном устройстве обществ по обе стороны от границы привели к постоянным конфликтам, не прекращавшимся на протяжении всего изучаемого периода.
Между народами и обществами, находившимися у южных границ России, было немало общего. Большинство из них возникли на руинах Монгольской империи и одной из ее политических преемниц, Золотой Орды, степного тюрко-монгольского общества, доминировавшего на обширном пространстве от Дуная до Аральского моря. Золотая Орда повелевала русскими князьями на протяжении более чем двухсот лет, пока ее окончательное падение в начале XVI века не расчистило дорогу неудержимой московской экспансии в Степь.
На протяжении трехсот последующих лет русские встретили на своем пути народы с разным общественно-политическим устройством. Некоторые из них располагались вокруг городских центров и отличались относительно сложным общественно-политическим устройством (Казань, Астрахань, Крым), другие представляли собой полукочевые общества (кабардинцы, кумыки), а некоторые – были чистейшими кочевниками (ногайцы, калмыки, казахи). В то же время всех степных соседей России объединяла черта, решительным образом противопоставлявшая их России: здесь не было монархий европейского типа, то есть суверенных земледельческих обществ, организованных как государство, с четко определенными территориальными границами. Это были племенные группы, объединенные в первую очередь узами родства и военными союзами и опиравшиеся в основном на скотоводческую экономику[8].
Наивысшим уровнем политической организации степных кочевников был племенной союз, обычно недолговечный и непрочный. Составные части подобного союза оставались экономически и политически независимыми друг от друга. Степные общества не обладали суверенитетом над той или иной территорией в традиционном смысле слова. Вместо этого они двигались вместе со своим скотом, перегоняя его на сезонные пастбища. Подобно суверенным государствам, кочевые народы тоже должны были защищать свои пастбища от вторжений соседей по Степи. Но степные народы отличались от оседлых обществ тем, что часто меняли свои пастбища. Причиной подобной перемены могли послужить климатические трудности, голод или война.
Отсутствие у степных народов городов означало, что сформировались лишь самые зачаточные формы правительства и бюрократии. Даже Крымское и Казанское ханства, обладавшие сложными экономическими и политико-административными системами, не могли в этом отношении сравниться с Россией. Чтобы понять базовую терминологию и структурную организацию обществ, о которых пойдет речь в настоящей книге, необходим более пристальный взгляд на их социально-политическую организацию.
С древних времен, когда Страбон и Геродот описывали кочевой образ жизни народов, живших в причерноморских степях, и до середины XVIII столетия, когда степные пастбища стали быстро превращаться в возделанные земли, огромные просторы Евразийской степи служили естественной средой обитания различных кочевых народов. На протяжении трех веков, рассматриваемых в настоящей книге, западная часть Евразийской степи находилась под властью нескольких кочевых союзов: ногайского в XVI веке, калмыцкого в XVII веке и казахского в XVIII веке.
Нельзя уверенно ответить на вопрос, как ногайцы стали отдельным племенным союзом и какие племена в этот союз входили. Обычно считается, что основу Ногайской Орды составляло монгольское племя, известное под названием «мангыты». В XIII веке к мангытам присоединилось множество тюркских племен, вместе составивших армию золотоордынского военачальника Ногая, впоследствии соправителя Золотой Орды. Столетием позже, когда связи между различными частями Орды ослабели, миру явились ногайцы, сражавшиеся под командованием Едигея, военачальника из мангытского рода, который и стал основателем правящей ногайской династии. К середине XVI века Ногайская Орда, кочевой союз с постоянно изменявшимися племенными границами, насчитывала восемнадцать тюркских и монгольских племен. К этому времени мангыты уже были сильно отуречены, но продолжали доминировать среди ногайцев, и многие соседние народы называли ногайцев Мангытской Ордой[9].
В начале нашего периода Ногайская Орда была устоявшимся племенным союзом, отделенным как от соседей-тюрок (казахов, башкир, татар), так и от соседей-монголов (калмыков). Ногайцы отличались от соседей не языком и не этнической принадлежностью – они говорили на таком же тюркском диалекте, как и многие их соседи, а понятие этноса вообще сложно применять в случае степных союзов с постоянно меняющимся племенным составом. В первую очередь ногайцев определяла их правящая династия, восходившая к Едигею. Согласно неписаным, но соблюдавшимся правилам тюрко-монгольского мира, лишь потомки Чингисхана могли считаться преемниками Золотой Орды или иных частей державы Чингизидов. Едигей был выдающимся полководцем, но не Чингизидом. Это означало, что правители Ногайской Орды, в отличие от более высокородных властителей Крыма, Казани, Астрахани и Сибири, не могли претендовать на наследие Золотой Орды.
Эта особенность была недвусмысленно отражена в политической номенклатуре. Барон Сигизмунд Герберштейн, внимательно изучивший Московию в начале XVI века, отметил, что у ногайцев не было царя (то есть хана), а только князь (то есть бий)[10]. Ногайцами правил бий (на русском языке его называли большой князь). Престолонаследником его был нуреддин (имя старшего сына Едигея, превратившееся в титул), а за ним следовали кейкуват (титул, образованный от имени младшего сына Едигея) и тайбуга[11].
Согласно традиции, каждый титул соответствовал той или иной территории. В XVI веке резиденция бия была в Сарайчике, а его пастбища располагались по реке Яик; пастбища нуреддина находились к западу, вдоль Волги, а кейкувата – к востоку, вдоль реки Эмбы. Титул тайбуга, впервые упоминающийся во второй половине XVI века, возможно, возник в результате падения Казани, захваченной московитами в 1552 году, – события, в котором ногайцы сыграли существенную роль. Хотя нет четкого указания на то, чем занимался тайбуга, не исключено, что он контролировал часть территории и населения бывшего Казанского ханства, а стало быть, северные и северо-восточные ногайские пастбища[12].
Кандидаты на четыре княжеских титула должны были быть утверждены Ногайским высшим советом: керюнюш (корнюш в традиционной русской транслитерации), в котором заседали члены правящей династии (мирзы), племенная аристократия (карачи), прославленные воины (бахадуры), свита бия (имельдеши) и мусульманское духовенство (муллы). У бия была своя администрация (казначей, секретарь, писцы, сборщики налогов) и совет, состоявший из бия и людей, пользовавшихся его наибольшим доверием. Впрочем, его власть, опиравшаяся на этот зачаточный официальный аппарат, была в значительной степени ограничена могуществом и независимостью мирз и карачей[13].
Слабость центральной власти привела к бесконечным междоусобным войнам среди ногайцев. Первое серьезное разделение ногайцев произошло в конце 1550‐х годов, когда ногайский нуреддин Казы покинул свои пастбища вдоль Волги и направился в северокавказскую степь. Его ногайцы стали известны как Казыева Орда или Малая Ногайская Орда. Ногайцы, оставшиеся на реках Волга и Яик под властью Исмаил-бия, стали известны как Большая Ногайская Орда. В начале XVII века Большая Ногайская Орда тоже распалась под ударом калмыков.
Распад Золотой Орды привел к появлению не только полностью кочевых обществ, подобных ногайцам, но и ханств – примитивных городов-государств, своеобразно сочетавших оседлый и кочевой образ жизни. Двумя наиболее важными ханствами, появившимися в 1430‐е годы в результате распада Золотой Орды, были Крымское и Казанское – и между ними было немало общего. Основателем правящей династии Казани был Улу-Мухаммед, внук прославленного Тохтамыша, хана Золотой Орды, а другой Чингизид, Хаджи Гирей, стал первым ханом крымской династии. Гиреи оказались гораздо более долговечны, и вскоре после того, как в 1517 году пресеклась казанская династия Улу-Мухаммеда, Сахиб Гирей прибыл из Крыма, заявив право Гиреев на казанский престол. Как до этого события, так и после него крымские ханы претендовали на все земли Золотой Орды, включавшие, разумеется, и Казань.
В Крымском ханстве престолонаследник носил титул калгай (калга) и мог быть братом или сыном хана. Обычно калга получал пастбища вдоль реки Днепр, к северо-западу от Крыма. Следующим в порядке преемственности был нуреддин, занимавший пастбища вдоль Кубани, к востоку от Крыма. Неясно, существовала ли подобная система в Казанском ханстве[14].
Власть крымского хана в значительной степени зависела от поддержки карачей, глав четырех важнейших племен: ширинов, барынов, аргынов и кипчаков. После начала XVI века племя мангытов заметно выдвинулось и в Крыму, и в Казани, но ширины и барыны сохранили свою ведущую роль. В 1508 году глава племени ширинов, Агиш, писал великому князю Василию III, указывая в числе прочего на важность своего положения в крымской политике. Он сравнил Крым с повозкой, в которой его повелитель хан – правая ось, а он, Агиш, со своими людьми и 20-тысячной армией – левая[15].
Как в Крымском, так и в Казанском ханстве главные решения принимались в ханском совете (диване) или, при необходимости, на более обширном собрании (курултае
О проекте
О подписке