Глава вторая

Когда вдруг потеряешься,

одна, посреди ночи, знай —

оттуда, из-под самых высоких деревьев,

за тобой будут следить мои глаза.

И когда в дождливый день

тебе станет трудно жить,

моя тень укажет тебе свет и путь сквозь туман.

И если ты вдруг заблудишься.

я не оставлю тебя одну.

Потому что мы еще встретимся.

Я не оставлю тебя одну.

Анна Мария Йопек, Марцин Кидриньский.

Я не оставлю тебя одну

Гданьск. 1 августа, дом

Доченьки мои любимые!

Уж и не знаю, как начать. Никогда в жизни не думала, что мне придется писать что-то подобное. По принуждению или по собственному желанию…

Однажды, на каком-то корпоративном тренинге у нас была мастерская. Это было одно из тех мотивирующих занятий, на котором, нас учили, как сделать нашу жизнь лучше. Тренер спросил, что бы мы сделали, если бы нам осталось жить только год. Я была уверена, что провела бы этот год с вами, чтобы научить вас – или, по крайней мере, попытаться научить, – как жить в этом прекрасном мире. Потом он спросил, что бы мы сделали, если бы у нас осталось всего несколько месяцев. Я ответила, что написала бы для вас несколько слов, которые могут пригодиться вам в будущем. Затем он спросил: а что будет, если от конца нашей жизни нас отделяли бы только дни? Тогда я бы взяла диктофон и начала записывать для вас то, что собиралась сказать вам лет через пять-десять.

Тогда я думала, что это всего лишь такой дидактический прием, чтобы лучше объяснить тему: «Как надо жить, чтобы жить стало лучше».

И теперь я пишу вам эти слова, потому что не знаю, сколько у меня осталось времени. Пока что я держусь. Но даже когда меня уже не будет на этой земле, я не верю, что я растворюсь в небытии. А вы знайте, что я вас не оставлю. Это просто невозможно.

Ина

Сначала я смогла прочитать только одну страницу.

Я была скорее возмущена, чем заинтересована.

Честное слово, просто не хотелось все это читать.

– Это что? – спросила я. – Это, черт возьми, что такое?

– Дневник, – прошептала Карола.

– Ну, вижу, что дневник! Чей? Чья это мелодраматическая чушь и какого черта ты мне ее подсунула?

– Это не чушь! – Карола сглотнула слезы.

– Разве? – Она действительно вывела меня из равновесия. Мне не нравились ни мелодрамы, ни, понятное дело, романы. А эта – нате-пожалте – выскакивает с каким-то тошнотворно-слащавым текстом. – Письма, что ль, какие? Кто их писал? – спросила я. Мне захотелось ее встряхнуть. – Скажи мне, черт возьми, при чем тут «первая в списке»?

Я была просто взбешена. Совершенно не понимала, о чем идет речь, и – что самое главное – какое это имеет отношение ко мне. Ну да, каждое из прочитанных мною слов было пронизано тоской и печалью, каждая фраза сообщала о приближении неотвратимого. Но ко мне-то какое это имеет отношение?

Смерть? Кто эта девушка, которая осмеливается разрушать мой прекрасно организованный мир и морочить голову завещанием какой-то женщины? Хватит, уже достаточно в моей жизни смертей и расставаний! Нет! Я больше не хочу никаких эмоциональных связей, ни с кем. А от такого чтения опять сдавливало горло, я чувствовала, как подступают слезы и волей-неволей человека затягивает, как в воронку. А ведь я давным-давно пообещала себе, что больше никогда в жизни не из-за кого не буду плакать, никогда ни к кому не буду привязываться, что сделаю все, чтобы мне больше никогда не было больно.

– Кто это написал?! – кричала я. – И какого черта ты мне это сейчас подсунула?

Я была уверена – она ожидает, что журналистка обязана помочь изданию этих каракулей. У меня еще мелькнула мысль позвонить по 112, девушка все больше и больше напоминала мне сумасшедшую или сталкера. Ведь есть же такие, кто преследует актеров, звезд… Нет, в каком-то смысле я тоже вроде как звезда, но не до такой же степени, чтобы меня преследовать…

– Можешь прочесть дальше? – проговорила она. – Еще хотя бы кусочек.

Гданьск. 2 августа, дом

Помните, как я сидела у ваших кроваток, когда вы засыпали? Когда вы уже лежали, плотно укутавшись одеялками и закрыв глазки, и я спрашивала, что там видно под веками.

Я всегда хотела знать, что на вас произвело самое большое впечатление за этот день. С этими закрытыми глазами мы вместе ходили по горам, прыгали по лужам, собирали грибы и рисовали картины.

Благодаря этим нашим вечерам я смогла разделить с вами все, что было днем, все самое лучшее.

Вот почему я пишу вам. Я не буду писать о чем-то плохом. Не хочу, чтобы через двадцать лет вы, закрыв глаза и отходя ко сну, вспоминали меня грустной, уставшей…

Я буду улыбаться вам и всегда буду спрашивать: «Что ты видишь хорошего, когда закрываешь глаза?»

Итак, все грустное давайте утрясем с самого начала. А потом, я уже буду с вами в самые важные дни жизни.

Я хотела бы стать для вас поддержкой в случае, когда вам понадоблюсь, но помните, что вы всегда можете положиться на этих людей:

Каролина Рыбиньская, журналистка, в последнее время жила в Варшаве и работала в какой-то бульварной газетенке.

Бабушка Зося Кудларек.

Кшиштоф Шульц, юрист. Очень давнишний приятель… В последнее время я общалась с ним по нескольким важным делам, которые нужно довести до конца. Он поможет вам, он хороший человек. Вы можете полностью ему доверять.

Петр Шафранек, отец. Деньги приходят с берлинского адреса: Густав-Мюллер-штрассе, 16. Давно я с ним не разговаривала. Я пыталась найти его, но безуспешно.

Карола

Я смотрела на нее, пока она читала, и не могла найти на ее лице никаких эмоций, кроме недовольства. Я была очень удивлена. Вот я, например, когда впервые увидела мамины слова, долго не могла успокоиться. Я плакала. Правда, слова были адресованы мне, а не Ине, но коль скоро она была первой в этом списке, то, в конце концов, должны же быть какие-никакие эмоции у человека. Мама была умной женщиной, и то, что она включила ее в список, определенно преследовало какую-то цель. Бабушка Зося – понятно, она воспитывала нас. Когда мама заболела, она сразу приехала, чтобы заняться нами. А вернее, Майкой, потому что та была еще маленькой, но мне тоже нравились теплые заботливые руки бабушки Зоей.

– Как звали твою маму? – спросила Ина.

– Патриция, – ответила я.

Она удивленно посмотрела на меня.

– А-а-а, вот оно что, так ты, стало быть, дочь Патриции?

Я кивнула.

– И Петра, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла она.

– Да. Петра.

– Ну не могу, держите меня семеро – у Травки уже такая дочь, – фыркнула она.

Я удивленно посмотрела на нее:

– У какой Травки?

– Ты не знала, что мы так называли твоего отца?

Я покачала головой. Но вдруг начала что-то понимать, связывать отдельные факты.

– Ты его знала? – спросила я.

– Знала, – призналась Ина.

– Хорошо знала? – не отставала я.

– Да.

– И маму тоже?

– И маму тоже, даже лучше. Давно это было… Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Значит, это было двадцать лет назад. Может быть, чуть больше… – Она задумалась.

– Хорошо, тогда расскажешь мне, почему ты попала в этот список? – нетерпеливо спросила я. – И почему на первое место?

– Это долгая история… – вздохнула Ина.

– Ничего, что долгая, у меня есть время. Поэтому я и приехала сюда.

– А что ты сказала мам… – осеклась она. – Что ты сказала дома?

– Теперь за нами присматривает бабушка.

– А… Петр? – словно с трудом выговорила она его имя. – В смысле отец?

– Он не живет с нами. Он вроде как в Берлине. Так писала мама. Но вообще-то я не знаю.

Ина зажгла очередную сигарету, глубоко затянулась.

– Ты сказала им, что едешь ко мне? – спросила она.

– Нет. Бабушка думает, что я на сплаве. На Брде. Друзья поехали, а для меня это был отличный предлог. Ты была когда-нибудь на Брде? Потому что мне нужно знать, что рассказывать, если спросят.

– Была. – Ина поморщилась, но ее лоб остался безукоризненно гладким – вот какие чудеса творит ботокс. – И где ты собираешься остановиться сегодня?

– Ну, я думала, что здесь… – Я смущенно опустила взгляд на тапочки у себя на ногах.

– Ага, – констатировала она с удивлением. Думаю, у нее не было в обычае принимать гостей. – Ладно, тогда я тут немного приберусь… найду для тебя спальник. Будет как на Брде, – попыталась пошутить Ина.

Она встала и пошла на кухню, достала из шкафчика вино и еще один бокал, но на секунду замешкалась.

– Ты как, пьешь? – спросила она.

– Иногда… Мне уже можно…

– Ну да, тебе ведь уже восемнадцать…

Странная была эта Ина. Я не могла до конца понять ее. Вроде как важный для моей мамы человек, а с другой стороны – создавалось впечатление, будто мамины слова вообще не произвели на нее никакого впечатления. На улице дождь, темно, а она спрашивает, где я хочу остановиться. Мама всегда заботилась обо всех: даже если бы у нее не было свободной кровати, она все равно где – хоть в ванне – предоставила бы ночлег для дочери своей подруги.

У нас гостей всегда привечали. Неважно, что жилищные условия были как и у многих во Вжещче, старом районе Гданьска. Две большие комнаты и большая кухня. Когда-то эта квартира была намного больше, но из нее сделали две квартиры – в одной поселилась моя бабушка, а во второй – ее сестра. Потом ту половину, что была у бабушкиной сестры, продали, а мы остались на своей. Тогда еще всем казалось, что у нас с папой отличная семья. Хотя чаще отец был не дома, чем дома.

Мама скучала по той квартире. Она еще помнила времена, когда весь этаж принадлежал ее семье. Ничего не поделаешь – надо было приспосабливаться к новым обстоятельствам. Тогда она еще не подозревала, как часто в жизни ей придется приспосабливаться.

Одну комнату я делила с Майкой, а вторую, чуть поменьше, занимала мама. Но большого значения это не имело, потому что и так вся жизнь проходила на большой кухне. У папы, когда он еще жил с нами, были странные идеи. Иногда, когда он сочинял музыку и что-то у него не получалось, он начинал делать ремонт, перестановку мебели и генеральную уборку. Однажды перекрасил всю кухонную мебель в оранжевый цвет. Это было, когда он писал песни для своего третьего альбома. Очень быстрые, энергичные. Я бы даже сказала, радостные. Тогда он любил яркие цвета. Даже брюки носил оранжевые…

Что касается этой кухни, то мы с мамой ненавидели ее всем сердцем. А несколько лет назад мы засучили рукава и за выходные придали всему приятный глазу белый цвет, после чего наконец успокоились. И только когда мама стала чаще бывать в больнице, чем дома, я перестала там хорошо себя чувствовать. Я не могла найти себе места. Почти каждую ночь я спала в маминой постели. А утром часто обнаруживала рядом с собой Майку, которая приходила ко мне посреди ночи.

Бабушка Зося спала на кухне, на гостевой кушетке. Я была очень благодарна бабушке, что она не заняла мамину кровать. Занять ее кровать, когда она страдала в больнице, значило примириться с ее уходом навсегда. Мамина кровать должна была оставаться свободной и ждать ее. Я даже не рассматривала вариант, что она может не вернуться. Мы, ее дочки, конечно, могли там спать, мы ведь и раньше по ночам иногда прибивались к маме, и для нас у нее всегда находилось местечко.