Более того, [появился] такой интересный термин, который сегодня впервые Геннадий Михайлович произнес, – «приостановить». Приостановить договор, юридически заключенный и оформленный. Приостановить распоряжение по Минкульту, приостановить еще что-то. Причем вам не [называют] никаких причин. Но если мы посмотрим глубже, [то увидим], что это не просто разгильдяйство властей, хотя этого у них достаточно. Не просто руки у них не доходят, хотя [это так], – идет больше политики и политических игр, чем заботы о том, в чем нуждается страна и в первую очередь культура, экономика, социальные моменты… Я не буду об этом говорить, вы об этом прекрасно знаете, и об этом мы и пишем, и говорим. Все это может иметь место, но три с половиной года даже для этого много. Очень много.

На самом же деле происходит другое. Геннадий Михайлович считает главным Дом. Да, действительно, крыша над головой была всегда главной. Но есть еще один момент, который, собственно, держит и этот Дом на «привязи», и решение о Доме на «привязи». [Этот момент], кажется, внешне выглядит невинно. Когда нам Святослав Николаевич передавал наследие, он передал 288 полотен в добавление к тем 400, которыми мы владеем сейчас. Они были здесь, в тогда еще Советском Союзе, приблизительно с 1977–1978 года, но это не имеет уже значения. Тогда Святослав Николаевич привез передвижную выставку, где были полотна и его, и его отца, Николая Константиновича. Временным держателем этой выставки был, естественно, Минкульт [СССР]. Минкульт поместил эту выставку в Музей искусства народов Востока. И мы пошли просить, чтобы эту выставку нам отдали, поскольку все документы на владение этой выставкой юридически были оформлены Святославом Николаевичем на нас.

Мы начали борьбу за выставку наряду с борьбой за Дом с 1990 года. И началось с того, что Владимир Яковлевич Лакшин, хороший друг-приятель Николая Николаевича Губенко, который в то время был министром^[22], получил отказ в приеме. Губенко его не принял. Дальше мы писали письма, еще что-то старались сделать. Короче говоря, [это был] 1990 год, а сейчас начало 1993-го – [столько длится] история с этой коллекцией. Последнее, что у нас есть сейчас (у вас все документы, там есть переписка и прочее), – это визит к министру культуры Евгению Юрьевичу Сидорову. Он был очень интересным, этот визит. Я хочу об этом сказать, Геннадий Михайлович.

Вот вы приходите к, казалось бы, культурному человеку – министру культуры. Приходите с известным делом – взять свое имущество. Первое, что нам говорят, – предъявите документы на владение выставкой, хотя эти документы давным-давно были предоставлены на любое, так сказать, «обнюхивание» и «облизывание» в тот же Минкульт. Они знают об этих документах, ибо в письмах пишут – «ваша выставка». Естественно, у нас не оказалось этих документов, потому что никто из нас в сумке их не носит, они лежат в сейфе. Мы говорим – хорошо, у нас [с собой] нет документов, мы прощаемся, когда мы их принесем, тогда закончим. «Нет, – [настаивает] он, – я хочу с вами поговорить. Так в каком году организовался… (я вам дословно говорю, вы мне не дадите соврать, и Вячеслав Борисович, который присутствовал, тоже). – Так в каком году вы организовались?». – «В 1989-м, Евгений Юрьевич». – «Когда?». – «В октябре». – «В каком году было решение о предоставлении этого Дома вам?». – «В 1989-м, Евгений Юрьевич». – «В каком сейчас состоянии ваш Дом?». – «В безобразном, развален». – «Так объясните мне, пожалуйста (вы понимаете тон, идет допрос людей, которые ему не подчинены, это общественная организация), каким образом получилось так, что вы ничего не сумели сделать? Так на каком основании вы настаиваете на возвращении коллекции вам?». Подстрелили влет, как говорится. Я не буду пересказывать все остальное. Выяснился ряд обстоятельств, о них тоже не нужно говорить.

Короче говоря, нам выставку Минкульт не собирается отдавать по ряду причин. Сначала нам написали письмо и сказали – у вас нет хранилища, если вы хранилище это найдете, мы вам отдадим. Мы нашли музейное хранилище, заключили договор, пришли с этим договором к Татьяне Хашимовне Никитиной – заместителю Сидорова. Она посмотрела и сказала: «Вот теперь хорошо, я пишу прямо на вашем письме, чтобы мы подготовили распоряжение о передаче выставки от Музея Востока вам». Через несколько дней так же, как договор, написание и подготовка распоряжения были приостановлены. Нам сказали: «Ой, вы знаете, это не то хранилище». Мы спрашиваем: «А кто-нибудь из вас там был?». – «Нет, не был. Это не тот срок». – «Хорошо, мы продлим». А когда они поняли, что отказа в продлении нет, сказали: «А вот теперь мы комиссию сделаем и соберем специалистов (то есть нам все время показывают, что мы люди второго сорта, что у нас нет ни профессионалов, ни специалистов), и они решат, можно ли эту коллекцию двигать с места и переносить к вам. Если они решат, что нельзя двигать с места и переносить к вам, мы вам ее не отдадим». Это заявила заведующая отделом музеев Лебедева во время [нашего] визита к Сидорову.

«Мы вам ее не отдадим. Это, – говорят, – национальное достояние России». Но простите, видели ли вы это национальное достояние, в конце концов? Ведь то наследие, которое у нас есть, – тоже национальное достояние России, оно охраняется небольшим коллективом, и мы платим огромную сумму за охрану, когда зарплаты наши много ниже, чем у тех чиновников Минкульта, которые сидят и говорят «нет». Что это такое? Нам говорят: вы не понимаете, что такое национальное достояние, это не какой-то там организации все передано, а нам, всему народу. Когда мы у Минкульта просили какие-то деньги – помочь в охране национального достояния, – они не шевельнулись, а вот когда можно не отдать коллекцию – тогда это национальное достояние. Тогда, кто как понимает: мы и они – нас сразу ставят на разные доски. Короче говоря, вопрос с [коллекцией] до сих пор не решен.

Теперь я хочу объяснить, почему. Речь идет о борьбе двух тенденций. Мы столкнулись со старым, ведомственным сознанием в области создания новых структур культуры. Дело в том, что старое сознание желает иметь государственный музей Рериха, несмотря на то, что даритель, которому принадлежала и выставка, и все остальное наследство, просил общественный музей, и не устно просил, а есть документы. Значит, можно не обращать на это внимание. Старое сознание состоит в том, что все, что есть на территории этой страны, принадлежит государственным ведомствам, включая людей, и отойти они от этого не могут. Значит, нужен государственный музей. Для чего он нужен? Для того, чтобы развесить по стенам прежде всего картины. Речи, безусловно, прекрасные, но концепция государственного музея к этим картинам и сводится. Вас будут водить и говорить – вот это свет, вот это тень, вот это штрих, вот это качество краски, вот это с этой стороны перспектива, а это с той стороны перспектива. Но при этом выбрасывается главное – философское содержание, которым проникнуто все [творчество Рерихов].

Еще такой вопрос, чисто идеологического порядка: борьба за возможность иметь общественный музей, подлинно народный (причем в нашем музее работают те же специалисты и профессионалы – не дилетанты и не общественники), и за [создание] музея государственного. Вот, собственно, суть проблемы. Нам не отдают коллекцию, потому что государственный музей может быть создан на основе этой коллекции. А раз нам не отдают коллекцию, не отдадут и Дом. Нам не отдадут Дом, Геннадий Михайлович, не думайте, что это так разделено, это все вместе, с какой стороны ни подойди. Все замкнуто на этой безвыходной для нас ситуации, которую мы можем разорвать, только сделав ряд решительных, последних шагов. Последних, потому что мы и писали, и говорили, об этом уже сказал наш президент. И ничего – они глухи. Те многочисленные письма, которые мы дали в папках корреспондентам и журналистам, они, собственно, [остались без ответа]. Нам просто не отвечают. Не ответили даже Святославу Николаевичу Рериху, который писал и президенту Ельцину, – как выясняется, он понимает, кто такой Рерих. [В то время], когда мне пришлось хоронить Святослава Николаевича, Борис Николаевич прислал письмо его вдове, очень такое теплое, где тоже было понимание, кто есть Рерих. А когда мы принесли Филатову, руководителю аппарата президента, письмо для президента, то Филатов спокойно его положил в канцелярию, где оно до сих пор и находится. Вот такая идет борьба. Я не хочу больше вдаваться в подробности. Я хочу, чтобы вы поняли, что практически за всем этим стоит борьба нового, новых структур в культуре, которые могут возникать и быть под контролем народа, и структуры ведомственной, так называемой государственной – той структуры, которая в музейном плане уже мертва, той структуры, которая дала возможность разворовывать музеи. У нас тут был один высокий чиновник, от которого зависела проблема Дома, не буду называть фамилию, он посмотрел наши картины и говорит: «Ну а подарить вы можете что-то?». Мы говорим: «Нет, это национальное достояние России», поэтому [его посещение] на этом закончилось. Вот таким образом. Мы не будем ни продавать, ни дарить, ни делать подношения высоким мира сего, чтобы они украшали свои квартиры музейными картинами, как привыкли делать до сих пор. И новые так называемые демократы подражают им сейчас, им тоже хочется так. Мы не будем этого делать. Мы должны продержаться, и мы надеемся на вашу поддержку.

Мы написали Обращение, где, может быть, несколько длинновато, но вынесены две главные проблемы – Дом и возвращение коллекции. Это Обращение подписали: Ополовников Александр Викторович, заслуженный архитектор России, доктор архитектуры, лауреат государственной премии; Нерознак Владимир Петрович, заместитель председателя Российского фонда культуры; Гурьев Владимир Евгеньевич, член Международной ассоциации художников ЮНЕСКО; Лакшин Владимир Яковлевич (я читаю не по алфавиту, а так, как носили и подписывали), главный редактор журнала «Иностранная литература», академик Академии педагогических наук; Дедков Игорь Александрович, литературный критик, зам. главного редактора журнала «Свободная мысль»; Колобов Евгений Владимирович, художественный руководитель Московского муниципального театра «Новая опера»; Яншин Александр Леонидович, академик, советник президиума Российской академии наук, председатель комиссии по разработке научного наследия Вернадского; Литвин Леонид Михайлович, член-корреспондент Инженерной академии наук России, лауреат государственной премии; Кузнецов Олег Леонидович, академик, президент Российской академии естественных наук; Гусев Борис Владимирович, академик, президент Международной инженерной академии; Шемякин Евгений Иванович, академик Российской академии наук, лауреат государственной премии; Ямщиков Валерий Сергеевич, академик, член президиума Инженерной академии наук России; Смоктуновский Иннокентий Михайлович – он вам известен, – и ряд других.

Это Обращение мы просим помочь опубликовать. Это все, что я сейчас могу сказать, потому что никто нам не поможет, только те, кто придут, будут сочувствовать, поймут, что происходит, и спасут то, что необходимо спасти. Благодарю за внимание.

Н.С.Бондарчук: [Я хочу сказать] о фильме «Учитель учителей»^[23]. Здесь этот фильм был представлен уже два раза, и я получила именно огромную радость от встреч с таким количеством людей, какого я никогда не ожидала увидеть ни на одном своем творческом выступлении. Даже на премьере «Соляриса» Андрея Тарковского, даже на премьерах «Красного и черного» или «Звезды пленительного счастья» не было такого количества людей, которые хотели попасть на премьеру фильма «Учитель учителей». Надо сказать, что вместо обещанного одного выступления мне приходилось три раза в день выступать по три часа. В центре Киева, в планетарии люди стояли, чтобы посмотреть фильм, посмотреть последнюю встречу со Святославом Николаевичем. Цвели каштаны, действительно было ощущение огромного праздника, огромного притяжения, как магнитом – люди шли на встречу с Рерихом.

Три года назад я была там же и выступала на телевидении со своей первой маленькой работой, мы тогда делали сюжет к 110-летию со дня рождения Елены Ивановны Рерих. И тогда тоже было много народа, но не столько. [А в этот раз] приходили люди, которые впервые услышали о Живой Этике три года назад от меня. Они с большой благодарностью говорили о том, что не только сами читают, но и распространяют в школах это Учение. У меня много писем, много пожеланий от них… Очень светлое ощущение.

Людмила Васильевна еще не знает, но вчера я была в Госкино России, и они дали согласие на продолжение киносериала, который будет называться «Путями благословенных» – как возможное продолжение Трансгималайского путешествия. Это тоже очень отрадно. Это говорит о том, что есть постоянная тенденция к нашему духовному раскрепощению. Ее уже ничем нельзя сдержать, она расцветает, как цветок, в душах людей, они начинают встречаться между собой, начинают делиться своим духовным опытом, и это очень-очень важно.

Что же касается данного вопроса, я хочу вернуться на некоторое время назад. Это было год назад, в самом начале мая, на православную Пасху. Мы прибыли в Индию с маленькой видеоэкспедицией, возглавляемой Людмилой Васильевной Шапошниковой, нашим консультантом по картине, и встречались со Святославом Николаевичем. За три наших приезда в Индию в 1992 году [получилось] три больших встречи, и я лично была свидетельницей [очень теплых] встреч Святослава Николаевича и Людмилы Васильевны Шапошниковой. Тогда я убедилась (для меня это тоже принципиально важно), что именно Людмиле Васильевне Шапошниковой поручено это огромное дело – строить новый духовный храм здесь, в центре Москвы. Это очень тяжелое поручение, оно ко многому обязывает, иногда оно [просто] невыносимо, потому что настолько огромно сопротивление: оно отовсюду идет, прежде всего от лиц, которые хотели бы самостийно возглавлять это движение. То есть им кажется, что если бы Святослав Николаевич передал именно им наследие Рериха, то уже все было бы сделано, уже был бы музей, уже была бы сделана гигантская работа, а она сидит, ничего не дает вовне и охраняет.

Но давайте вдумаемся в эту фразу, Святослав Николаевич говорил: «Негосударственный музей». Мы прекрасно знаем нашу страну: то она под жестоким железным сапогом сталинской эпохи, то она качается между реформаторами всех мастей – сейчас вообще нет хороших, кто может прийти к власти, предположим, через три-четыре года. Может, Жириновский, а может быть, еще кто-то. Следовательно, что в первую очередь сразу же полетит в костер? Наследие Рерихов! Вот почему нельзя ни в коем случае отдавать в государственные руки. Они же не персонифицированы раз и навсегда, они же меняются, как бабочки, по два раза на день, следовательно, они могут и не понять, и не принять, и отвергнуть… Можно сказать, по незнанию это сделать, а потом расхлебывать всей стране, потому что незнание не освобождает от ответственности.