Глава V. След потерян

Когда узнали об исчезновении Ютурны, в веселой компании произошел невообразимый переполох.

Туллия лишилась не только девушки, утешавшей ее пением, но и любимых драгоценностей, унесенных ею.

Приближенным было трудно решить, что огорчало тиранку сильнее, то или другое. Она металась как безумная, никто не смел подойти к ней с утешением. Даже Тарквиний струсил перед этим порывом ярости своей супруги, зная отлично, что в такие минуты она способна убить всякого, кто придется ей не по нраву.

Разразившись бешеными ругательствами, Туллия разогнала всех рабов в погоню за беглянкой, крича, что смерть в самых лютых муках ждет их, если они к вечеру не приведут Ютурну, а потом, обратив гневный взор на затрепетавшего Эмилия, как тигрица, бросилась к беззащитному юноше, избила его и тоже послала вслед за рабами.

– Ты помог твоей сестре убежать! – кричала она в исступлений. – Ты ей внушил мысль украсть мой пояс и мою цепь, мою головную стрелу с сапфирами и серьги, ленту с алмазами… Ах!.. Их нет, их украла девчонка… Ты ее подучил, ненавистный!..

С пеной у рта злобная тиранка, проговорив все свои жалобы и ругательства без передышки, упала в обморок.

Тарквиний, еще не отрезвившийся после кутежа целой ночи, которым занимался ради защиты от холода и непогоды, ходил взад и вперед по луговине, ударяя себя кулаком в грудь, и приговаривал:

– Боги!.. боги!.. Вот напасть-то нам послана!.. За грехи… за грехи мои тяжкие.

Но больше у него ничего не выговаривалось и не шло на ум, что следует предпринять.

Арета тихо рыдала, прижавшись лицом к дереву, не вынося приступа гнева своей лютой мачехи.

Сопровождавшие их патриции совершенно лишились энергии, потупили взоры и безмолвно ждали, что будет дальше, а их жены и дочери, как и царевна, плакали.

Один Юний Брут сохранил присутствие духа. Он поднял упавшую тиранку, перенес в пещеру, уложил на оставленную там после ночлега постель и опустился подле нее на колени, терпеливо ожидая ее успокоения.

Припадок миновал. Туллия открыла глаза и принялась жаловаться, уже без ругательств, с тихими слезами.

– Юний… мой Говорящий Пес… ты один со мной… все там, поодаль… никто не жалеет меня. Мне тяжело, Юний… Ах, какое горе!..

– Немезида, – заговорил старик шутливо, – я их сам всех отогнал. На что тебе целая толпа болтунов? Они стали бы шуметь, а ты спала так сладко…

– Девчонка сведет меня в могилу… я расстроилась из-за нее.

– Сон подкрепил тебя, ты совсем не больна. Твой румянец горит подобно утренней заре.

При всем своем старании балагурить Брут невольно вздохнул, глядя на эту старую руину былой красоты. Он знал, что давным-давно румянец блеклой Туллии берется ею из косметических банок, как и чернота поседелых волос.

– Пес, ты все это врешь – я больна, – возразила Туллия и взяла за ухо старика, все еще стоявшего перед нею на коленях.

– Ты притворилась больной, – засмеялся он, – знаю я это… притворилась, чтобы сильнее жалели тебя… а ведь мне жаль тебя, Немезида!..

Туллия больно щипала ухо старика, сама этого не замечая, как человек, занявшись какой-нибудь мыслью, щиплет листья куста или свое платье. Кровь струилась по щеке Брута, но Говорящий Пес покорно переносил мучение, льстиво глядя на тиранку. Ему было приятно, что она его мучит, потому что, истерзав его ухо, она не подвергнет этому кого-нибудь другого, излив гнев на любимца.

– Я велю их обезглавить, – шептала она, – мало этого, прежде обезглавливания велю расстрелять не до смерти… мало и этого… брошу в водопад… нет, лучше я их…

– Успеем мы с ними сделать все, что нам хочется! – перебил Брут перечисления мук. – Отправимся теперь отсюда лучше домой. Погляди, какие мрачные, голые скалы. Ложе под тобой жесткое, из мха и травы, как у преступника в тюрьме… Всех рабов, поваров и их помощников мы разогнали… Кто же нам тут станет стряпать? Лучше будет, если ты уедешь домой, сядешь за твой прелестный мраморный стол или, что еще лучше, ляжешь на мягкое, удобное ложе и велишь подать обед в спальню, съешь его лежа, как водится у греков. Поедем, моя Немезида, довольно нам тут мучиться!..

Брут знал, что перемена обстановки иногда переменяла мысли Туллии. Он надеялся также, что, охмеленная вином во время обеда она сделается доступна какому-нибудь развлечению и позабудет, по крайней мере хоть до завтра, о своей пропаже.

Выиграть время было очень важно. Ютурну могли найти и возвратить, когда первый порыв гнева тиранки минует, а если – о чем Брут не мог подумать без ужаса – она не будет найдена, то все-таки в эту ночь он, может быть, что-нибудь успеет придумать если не для спасения, то хоть для облегчения участи посланных на поиски.

– Они могут не возвратиться до самой ночи, – продолжал он, – а в этих горах, ты знаешь, что бывает в полночный час.

– Ах, не говори! – воскликнула Туллия, спрятав лицо в подушку. – Ты прав: скорее домой! Дух Турна бродит здесь. Прочь!.. Прочь подальше отсюда! Вели собираться!..

Оставив лишние колесницы и пожитки под охраной нескольких особ, тиранка уехала в Рим и, как говорил ей Брут, плотно пообедала, напилась и уснула.

Оставшись один, Брут придумал, что ему делать. Он долго тоскливо бродил по огромным комнатам чертогов, недавно заново отделанных совершенно на этрусский лад. Мрачны были мысли старого эксцентрика, прозванного Говорящим Псом…

«Это ли римский дом? – думал Брут, оглядывая расписные стены, вазы, драпировки. – В таких ли жилищах обитали Ромул, Нума, Тулл Гостилий, Сервий – мудрые цари, положившие фундамент римской славы, римского могущества?!»

Человек простой, выросший при совершенно других традициях невозвратной старины, Брут не понимал культурности, прогресса, народного развития. Ему казалось непреложной аксиомой, что все, однажды признанное за хорошее, будет хорошим всегда. Он не понимал смены аксессуаров цивилизации, не допускал возможности для чего бы то ни было хорошего «отжить», стать непригодным, не разделял великого, важного, главного – от пустяков, добавочных установлений, государственных принципов – от домашнего скарба, обихода, государственных дел – от личных счетов и домашних дрязг семьи правителей.

Тарквиний был жесток. Это признавали все. Но Брут игнорировал и его хорошие стороны – Тарквиний очень удачно вел войны, а расточал казну меньше, чем обогащал ее. При нем Рим окреп, железная рука этого человека сплотила воедино всю рознь народной жизни.

Этого Брут не понимал и презирал Тарквиния только вследствие того, что тот жил по-этрусски – в цивилизованной обстановке, величественной и роскошной.

Причины, побудившие Ютурну бежать, были, напротив, ясны для него. Только он не решил еще, о чем ему теперь молить богов: о ее возвращении или о бесполезности поисков?

Ютурна могла быть растерзана в горах волками, попасть к разбойникам, быть проданной в рабство, но разве в Риме ей было лучше? Разве ее не терзали тут дикие звери в образе людей? Разве не обращались с ней как с невольницей? Что ждет ее, если она возвратится? А если нет, то сына Турна ждет казнь.

Мало-помалу путем размышлений Брут решил, что надо выбрать средний путь, то есть после возвращения беглянки не сразу возвестить о ее прибытии, а в случае неудачи поисков не отнимать у Туллии всякую надежду.

Он добыл от одного знакомого ему купца все, что нужно для этой цели, и стал терпеливо ждать вечера.

Глава VI. Жив или нет?

Поскакав разыскивать сестру, Эмилий предположил, что она, может быть, укрылась в доме новобрачной Лукреции; что она не сбежала, а только без спроса возвратилась в Коллацию, забыв что-нибудь там и боясь вернуться в Рим без этой вещи.

Дорогой такая мысль превратилась в полное убеждение, и молодой человек спокойно остановил свою лошадь у дома Луция.

Было обеденное время. Семья сидела за обедом, приготовленным под надзором новобрачной. Там находился престарелый отец Луция, Эгерий, и сестра Фульвия, скромная девочка четырнадцати лет, что, впрочем, для тогдашней итальянки считалось уже возрастом почти невесты.

– Кто может теперь посетить нас? – промолвил старик, услышав, как лошадь Эмилия остановилась у крыльца.

Все с недоумением оглянулись на входную дверь.

– Здравствуйте! – сказал Эмилий, вступая в атриум.

– Прошу не побрезговать обедом, – обратился к нему Эгерий, – садись, молодой человек!.. Ты всегда желанный гость в моем доме в память отца твоего.

– Ты желанный гость для меня и помимо отца, которого я не знал, – продолжил Луций, – но все-таки гость неожиданный. Она здесь что-нибудь позабыла, моя тетка, и прислала тебя?

– Где моя сестра? – спросил Эмилий, оглядывая комнату.

– Твоя сестра? – повторили вопрос все присутствующие.

– Да… где же Ютурна?

– Она с вами уехала.

– Она не здесь?

– Зачем же ей здесь быть?

– Ее нет!.. – вскрикнул Эмилий, почти упал на скамью и опустил голову на стол.

Несколько времени длилось томительное молчанье. Все глядели на сироту, недоумевая, что такое случилось с ним и его сестрой. Наконец Луций ласково тронул его за плечо, позвав:

– Эмилий!..

– Казнь! – глухо простонал юноша.

– Какая казнь? Кому? Скажи, что за новая беда случилась? – раздалось со всех сторон.

– Кому казнь… мне!.. Сестра похитила все драгоценности, данные ей Туллией для пира, и бежала.

Луций, Эгерий и Лукреция стали расспрашивать о подробностях происшествия, а Фульвия, никогда не ездившая в Рим и поэтому не знакомая с Эмилием, отошла в сторону.

Эта сцена отчаяния юноши глубоко потрясла ее доброе сердце.

«Он так молод, – думалось ей, – и уже так много испытал горя!.. Смерть ждет его в этот же вечер, и никак нельзя спасти его».

Фульвия украдкой заплакала, но Лукреция приметила это и подошла к ней.

– Сестрица, миленькая, ты плачешь!.. – ласково отнеслась она к золовке, как к полуребенку.

– Мне его очень жаль, – простодушно ответила девочка.

– Такова судьба, милая! Жить не всем хорошо, как тебе здесь. Успокойся, помолись!..

– Да-да, Лукреция, я целый день стану молиться.

– Прощайте! – сказал Эмилий, встав со скамьи. – Поеду в горы, а оттуда на верную смерть.

Луций обнял товарища детских игр и проводил к крыльцу до лошади, а потом, не захотев закончить обед, ушел в свои поля, расстроенный бедой друга.

Горевал и старый Эгерий, сидя на крыльце, выходившем в сад, где у него было нечто вроде плохой, примитивной террасы с его заветным, стародавним креслом, сквозь порыжелую кожу подушки которого торчала набивка из овечьей шерсти – излюбленный материал итальянцев для всякого рода мягких вещей.

Эгерий невольно вспоминал свое былое знакомство с погибшим Турном Гердонием ввиду беды детей его, невольно задавался вопросом, останется ли Эмилий жив или нет.

После заката солнца все посланные в погоню возвратились с известием, что всякий след пропавшей девушки потерян.

Туллия, услышав конский топот. Послала Брута навстречу к искавшим Ютурну, чтобы он скорее узнал вести от них.

Старик, подбежав к своему невольнику, отдал ему сверток с чем-то грязным, шепнув:

– Виндиций, это тобой найдено в горах.

Печально и робко, как на верную смерть, взошли рабы и Эмилий на верхний этаж дома.

– Добрые вести!.. Добрые вести!.. – кричал Брут, взбежав прежде всех на лестницу.

Лицо тиранки просияло.

Потупив взоры, вошли в ее комнату несчастные люди и молча стали рядом, ожидая, каков будет ее приговор им.

– Ты кричал «добрые вести», а они не говорят ничего и ее с ними нет, – молвила Туллия с недоумением.

– Мы готовы к казни, – тихо проговорил Эмилий.

– И неужели никаких следов?!

– Ее след потерян.

– Ты лжешь! – вскричал Брут, подходя к Эмилию с угрожающими жестами, как бы намереваясь ударить. – Мальчишка, благодари бессмертных богов за то, что они к тебе благосклонны!..

Затем он обратился к Туллии.

– И Ютурну, и все твои украшения скоро найдут, успокойся, богиня-мстительница!.. Мой раб нашел след бежавшей.