Глава IV. Это твой рок!..

Лес кончился. Перед Ютурной раскинулась восхитительная картина безбрежного моря. Она никогда не видела моря. Оно ей показалось, каким кажется всем чутким к красотам природы людям, не видевшим его, – восхитительным выше всякого описания.

– Вот где настоящий простор!.. Вот где настоящая воля!.. – воскликнула она. – На этих голубых волнах, во владениях доброй Амфитриты.

И вдруг, точно эхо, как отголосок ее возгласа, из леса раздалось в ответ глухо и отрывисто:

– Ita! (Да!)

Девушка озиралась, но не видела никого. Но ей казалось, будто она не одна здесь, в этих незнакомых дебрях, будто с нею кто-то есть – незримый, добрый, хороший, защищающий ее от опасностей. Ей казалось, что это ее отец, невинно замученный страдалец, или кто-то, посланный им из загробного мира на помощь к его дочери.

Она опять стала любоваться морем, мечтать о его прелестях, какие рисовались мифологией в умах тогдашних людей.

«Там резвятся тритоны и наяды, плавая на огромных блестящих раковинах, впрягают в них дельфинов и лебедей, как люди коней в колесницы. Там на дне живут Нептун, Фетида, добрый старец Нерей с дочерьми нереидами в коралловых дворцах. Там настоящая воля, блаженство – в этих владениях Амфитриты…»

И опять, точно эхо, из леса ответил ей странный голос незримого:

– Ita!

Не обдумывая теперь своих поступков, Ютурна побежала к морю.

Вдали виднелся дымок от костра, разведенного, как Ютурне подумалось, рыбаками, потому что у берега находились лодки.

Ютурна прыгнула в одну из них и понеслась по морю.

Ветер быстро погнал челнок, управляемый сильной, но неумелой рукой.

Скоро берег скрылся от глаз бесстрашной искательницы приключений, началась качка. Ютурна не испугалась и тут. Ей думалось, что боги и тень отца непременно видят ее и хранят, а если она погибнет, это будет все-таки лучше, нежели возвратиться в Рим, в неволю.

Ее стало подташнивать. Она утомилась борьбой с волнами, бросила весла и неслась с волны на волну по прихоти ветра. Голова ее закружилась, она села на дно лодки и склонилась головой на сиденье.

Вдруг Ютурна почувствовала сильный толчок, потом другой, третий… В глазах ее потемнело, и она лишилась чувств.

День склонялся уже к вечеру, когда Ютурна очнулась. Под головой у нее была мягкая подушка, тело было плотно завернуто, а над нею…

Что это такое? Отчего так темно и душно?

Она подняла руку и ощупала доски.

Ютурна в гробу? Ее схоронили живую?

Нет, это не гроб.

Она стала припоминать все, происшедшее с нею. Тогда в щель ее «гроба» проник красный луч заходящего солнца, и при его помощи молодая девушка с трудом увидела перекладину. Это лодочное сиденье, она лежит под лодкой, опрокинувшейся на нее, когда волны выкинули ее через подводные камни на этот безлюдный, необитаемый берег.

Намокший плащ плотно спеленал тело Ютурны, как погребальная холстина, а узел, привязанный через плечо, попал ей под голову.

Сообразив все это, Ютурна вылезла из-под лодки и пошла по берегу.

Место было гористое и безлесное. Голые скалы, озаренные ярким пурпуром заката, грозно глядели на непрошеную посетительницу пустыни. Чайки и орлы вились над ее головой с пронзительным криком.

Ютурна пошла прочь от негостеприимного берега в горное ущелье. Ее мучил голод, но ничего съедобного она тут не нашла.

Наследовав смелый характер своего доблестного отца, дочь Турна Гердония не смутилась ни на миг и в дебрях незнакомой местности, куда занесли ее прихотливые волны. Решив, что утром боги непременно пошлют ей пищу, она откинула назад за плечи свои распустившиеся волосы, бросила смелый взор на неприветные, грозные скалы, как бы вызывая их на состязание с твердостью ее духа, и громко запела импровизацию:

 
Покинув жилище
Жестоких людей,
Я сбросила тяжесть
Несносных цепей.
Свободна, как легкий
Зефир полевой,
Бреду одиноко
Пустынной тропой.
Я юная дева,
Но девичий страх
Ютурне неведом…
Горят в небесах
Вечерние звезды,
Как очи богов.
Мне боги доставят
И пищу и кров.
 

В ответ на песню Ютурна услышала звуки, показавшиеся ей, как это было утром, отголоском ее собственного пения, но, прислушавшись, она убедилась, что это такая же импровизация, только голос незримого существа, отвечающего ей, слаб и неблагозвучен.

Из небольшого отверстия в горе, служащего входом в пещеру, заросшего или, вернее, нарочно закрытого посаженным тут диким кустарником орешины, выходил слабый свет. Оттуда неслась импровизация в ответ Ютурне́.

 
Бесстрашную деву
Привел Аполлон.
Входи, не пугайся —
Твой жребий решен.
Здесь Феб светлокудрый
Незримо царит;
Здесь жить на свободе
Тебе он велит.
 

Ютурна увидела в пещере столетнюю старуху, которая, сидя у огня перед котлом, варила ужин.

Не размышляя о том, что это за особа, Ютурна смело раздвинула кусты и скрылась в пещере.

Осмотревшись в подземной зале, она с невыразимым удивлением стала узнавать одного за другим всех, кто там находился.

Прежде всего ей показался знакомым голос певшей сивиллы, знакомыми были и черты ее лица, вполне годные, чтобы эту женщину наивные простаки могли счесть за тысячелетнюю, неумирающую вещую подругу Аполлона, забывшую при прошении о долгожительстве выпросить себе неувядающую молодость.

Где Ютурна слышала эти дребезжащие, гнусавые завывания? Где видела этот крючковатый нос, провалившиеся глаза, сверкающие злостью из глубоких впадин, точно блуждающие огни из бездонных пропастей? Где видела это бледное, бескровное, восковое лицо, изрытое морщинами, точно огородными грядами?

Слышала и видела все это Ютурна в далекие, блаженные дни своего невозвратного детства, когда жила с родителями на вилле, где ей было так хорошо, привольно… Видала в лице тамошней деревенской колдуньи, служившей одному из римских жрецов, давно умершему.

– Стерилла! – тихо проговорила девушка.

Но старуха услышала возглас и ответила:

– Я давно ждала тебя, дочь Турна! Я знала, что ты придешь! Все обстоятельства твоей жизни говорили мне это: «придешь для мести за погибших родителей».

– Для мести, – повторила Ютурна, еще не вполне понимавшая подобные отношения людей.

– Это твой рок!..

– Мой рок?!..

– Гляди, дочь Турна, – эти люди все собрались сюда ко мне тоже для мести, только для одной мести. Они ею живут, ею дышат; их единственная отрада – надежда отомстить.

Мимолетно скользнув взором по лицам особ, бывших около котла с похлебкой, Ютурна смутно припоминала в них современников своего детства, еще не успевших сильно измениться за протекшие годы.

– Одной тебя у нас недоставало, – продолжала сивилла, помешивая похлебку, – мы ждали тебя, мы следили за тобой, и вот… Мы дождались… твой рок привел тебя. Мы живем и тут, и в Палатинской пещере Рима, и в Немусе у озера при жертвеннике Вирбия… везде или мы, или наши. Вот, дочь моя…

– Диркея! – договорила Ютурна, узнав когда-то любимую ею гадалку-сказочницу, ставшую полоумной от горя.

– Ей Туллия испортила жизнь, отняла ее счастье. Вот…

– Амальтея!.. – вскричала Ютурна и радостно заключила в объятия освободившуюся невольницу, служившую ее родителям.

Она узнала братьев Амальтеи, из которых старший, очень красивый собой, был одет в костюм Аполлона, а младший, невзрачный лицом, придурковато-веселый характером, имеющий фигуру из тех, что называют «кубарь» – толстый, приземистый, бойкий, говорливый, являлся козлоногим сатиром в длинношерстой шкуре, к которой недоставало ему теперь ненужной рогатой маски.

Сивилла стала подробно рассказывать об их страданиях, о причинах их удаления сюда, о вступления в ряды агентов Дельфийского оракула, о причинах их ненависти к Тарквинию и его жене; стала объяснять их превращение в мифических персонажей, уверяя Ютурну, что для заурядных людей назначена одна вера, а для избранников, мудрецов, философов – другая. Это тот набор всевозможных софизмов-натяжек, какими тогдашние греки мирили возмущения совести религиозных людей со жреческими плутнями.

Не зная истинного Бога, не находя к Нему единственной бывшей тогда тропы, ветхозаветной Библии, люди блуждали душой в дебрях мифологии, искали Бога в искажениях сказаний о Нем, пока эти дебри путаницы самых диких мечтаний не сплелись до совершенно непроходимой чащи.

Ютурна не слушала этих хитросплетенных поучений, она еще не в силах была усвоить такую мудреную науку.

Ее радовала возможность жить с людьми, издавна любимыми ею.

Амальтея шептала ей, что она при гаданиях представляет Диану, Венеру, Гебу – смотря по тому, какую богиню вызывают желающие, – а ее муж Виргиний изображает разных богов, преимущественно Юпитера и Марса, как человек энергичный, величавый.

Хромой муж Диркеи превращается в Гефеста-Вулкана, а дряхлый муж Стериллы вещает, как Амфиарай, Нестор, герой Троянской войны, Анхиз и другие, для олицетворения которых требуется фигура старческая.

Они не живут постоянно тут, а кочуют, странствуют по Италии, то все вместе, то по двое-трое, то в одиночестве, собирая несметную массу всевозможных приношений, деньгами и вещами, в неоскудевающем изобилии.

Ютурна не слушала и эти повествования, засмотревшись на лохматую фигуру медведя, стоявшего на двух ногах, опираясь на тяжеловесную дубину. На плечах у него была курчавая голова человека средних лет.

Ютурна узнала в богатыре своего давно пропавшего родственника, о котором был двоякий слух: будто он убит по приказу Тарквиния или спасся бегством в Самний, ко врагам Рима.

– Арпин! – воскликнула девушка в еще более радостном изумлении.

– Я жрец-олицетворитель могучего полудуха Инвы, сильвана, гения Рамнийских лесов, – заявил силач и заключил дочь Турна в богатырские объятия. – Мы следили за тобой везде, – говорил он, когда порыв обоюдной радости их миновал, – мы следили за тобою в виде поселян на охотничьей стоянке Тарквиния. Мы сбили на ложные следы посланных Туллией в погоню. Мы были среди рыбаков на взморье, где ты взяла лодку. Мы плыли за тобой по морю, шли за тобой по берегу.

– Ты недалеко отошла, Ютурна, – прибавила Амальтея, – ты лишь попала от Коллаций в другой округ Ариция, где находится вилла, принадлежавшая твоему отцу, которой теперь, как и всем, завладел Тарквиний со своей гнусной женой.

Когда Ютурна вполне освоилась со своими очень давно не виданными друзьями, радость в ее сердце сменилась скорбью и страхом.

– Арпин, – говорила она, – решив бежать от Туллии, я не сообразила всех сторон моего поступка. Ведь там остался мой брат – тиранка со зла истерзает его.

– Юний Брут не даст истерзать сына Турна Гердония, – хладнокровно возразил пещерный медведь, любуясь красотой и умом своей выросшей родственницы.