Глава четвертая. Ренефер

И наконец-то понеслись долгожданные каникулы.

Первую неделю, Пасхальную, в доме каждый день бывали гости – родственники, крестные, просто друзья. По всему городу, звонили пасхальные колокола, весна набирала силу.

В конце недели Саша вновь повидался с Антоном – впервые после того вечера у англичан. Ижевский был весел, как ни в чем не бывало, о глинтвейне и Филиппе не вспоминал, но Саше отчего-то казалось, что он нарочито молчит об этом. Например, Антон спросил о том, как у него дела, как проходят каникулы, а Саше подумалось, что он хочет узнать, не ходил ли гимназист в гости к англичанам еще раз. И еще – что Антону очень не хочется, чтобы он к ним ходил.

Странно, но именно от этого Саше действительно захотелось воспользоваться приглашением Филиппа.

«…буду счастлив, если вы навестите меня еще раз», как сказал мистер Лорел. Это, конечно, уже не «Буду рад с вами вновь как-нибудь повидаться», но и еще не «Обязательно приходите!». Может статься, англичане просто нальют ему чашку чая из вежливости, а через полчаса тактично заметят, что у них неотложные дела. Или вовсе не вспомнят и не пустят на порог – это, впрочем, в крайнем случае.

Представив себе такие варианты и подумав так, что раз уж это худшее, что может случиться, Саша во вторую среду каникул все же решил навестить новых знакомых. Тем более что до знакомства с Филиппом ему не приходилось общаться с иностранцами.

Идя по городу, Саша чувствовал, что солнце стало еще немного теплее, и его уже не слишком волновало, как примут его англичане.

Оказавшись на знакомой уже улице, он остановился и вновь призадумался: идти ли в гости? Уж больно долго он тянул с визитом.

Едва приблизившись к двери подъезда, он однако отошел и присел на одну из лавочек во дворе. Что-то его останавливало – вероятно то же, что и влекло в эту квартиру. Филипп был ему очень интересен и симпатичен, а еще ему чудилось в этом человеке что-то… родственное что ли? Именно такое впечатление о ранее совершенно незнакомом человеке и настораживало его, заставляло задуматься, подождать.

К тому же, у него никак не укладывались в голове странные обстоятельства их знакомства, особенно, плохо объяснимое поведение Антона. Может, стоило бы подробнее расспросить Антона об этом Филиппе?

Саша уже почти отвлекся от мыслей о визите, когда перед ним возник Саймон Мейерс.

– Добрый день, Александр. Не правда ли, день сегодня чудный?

– О, доктор Мейерс, здравствуйте. Да, погода балует…

– Вы, верно потому и сидите тут так долго? Мы увидели вас из окна. Не желаете ли подняться? Филипп очень ждет вас… Идемте же! Чего вы боитесь?

– Помилуйте, чего мне бояться?

Саша встал и последовал за Саймоном. Тот ободряюще хлопнул юношу по спине.

«Надо было сразу заходить, – думал Саша с досадой. – Все равно ведь за этим пришел. А так получилось, что напросился…»

Мистер Лорел встретил их в гостиной: он поднялся с дивана, откладывая в сторону какую-то книжицу.

– О, мой дорогой Александр! Наконец-то вы пришли. А я думал, что вы совсем позабыли про старого философа.

– Что вы мистер Лорел! Откровенно говоря, не хотел вас стеснять. Да и какой же вы старый?

– Смотря в сравнении с кем. С вами – вероятно, уже староват. Ну-ну! Не надо мне льстить. Поверьте, я выгляжу много моложе, чем есть на самом деле. Присаживайтесь.

– А я вас, с позволения, оставлю, – поспешил вставить Саймон. – Александр, рад был вас снова увидеть. Филипп. – И, раскланявшись, удалился.

Филипп всецело обратился к Саше:

– Так, Александр, рассказывайте.

– Что же рассказывать?

– Как что! Чем жили последние две недели?

– Каникулы идут, жить можно. Пасху отпраздновали.

– Этот праздник, насколько я успел заметить, имеет для русских особое значение. Встречали в кругу семьи?

– Конечно. Все вместе в собор ночью ходили.

– Вы соблюдали пост?

– Да, все как следует. Только у вас один раз нарушил.

Саша, будто немного смутившись, замолчал. Наступила неловкая пауза, особенно мучительная в разговоре симпатичных друг другу, но пока чужих людей. Он стал, как ему казалось, украдкой, оглядываться по сторонам и приметил на краю бюро большую книгу, вероятно, какой-то альбом.

– О, я вижу, вы заинтересовались… – сию же минуту заметил Филипп. Встав с дивана, он подхватил книгу и протянул ее Саше. – Взгляните. Думаю, не останетесь равнодушным…

Саша учтиво кивнул и осторожно открыл новехонький, чуть блестящий фолиант.

Предисловие на первой странице было на французском, но Саше было лень разбирать, так что он пролистнул далее.

И тут же ахнул – не сдержался. Филипп, казалось, лишь этого и ждал: он поспешил сесть ближе к юноше, словно желая уловить самые тонкие его эмоции, всматриваясь в его глаза, горящие, как угольки. На картины в альбоме он внимания почти не обращал.

А там, между прочим, был настоящий «цветник» – нежные, юные девы представали в мягких, пастельных тонах, среди замысловатых и чудных линий рисованного мира. Позади одной был лес, позади другой – цветущий сад, а третья стояла на берегу лазурного моря.

Цвет их волос, глаз, самой кожи, окружающая обстановка, – все менялось, кроме того обстоятельства, что барышни были не вполне одеты. Изящные, будто алебастровые статуи, с глазами, невинными, как у лани, и полными губками, сложенными томно и нежно.

– Бесовки! – рассмеялся Саша. – Хороши, сил нет!…

– Хороши, – подтвердил Филипп.

Сам он украдкой все смотрел на Сашу: наблюдал за каждым мановением ресниц, движением зрачков, за тем, как румянец вспыхивал на щеках юноши.

Особенно Саше полюбилась одалиска со смуглой кожей и озорными глазами. Все изображенные здесь красавицы были молоды и свежи, но эта казалась особенно юной, возможно, оттого, что грудь ее была небольшой, едва округлой. Впрочем, благодаря этому ее стан выглядел изящным и точеным, как у статуэтки.

Саша смущенно ухмыльнулся:

– А вот эта у меня была бы звездой гарема.

– Недурна, – согласился Филипп, бросив взгляд на страницу. Но та пристальная завороженность, с которой Саша разглядывал литографии в альбоме, занимала его намного больше.

Растревоженный, смущенный детеныш, такой милый и такой интересный…

Дверь открылась, и на порог с поклоном ступила Кэт.

– Все готово, хозяин. Куда прикажете подать?

– В кабинет, я думаю, – пожал Филипп плечами. – Вы ведь не против, Александр, если мы переберемся туда?

– Как скажете, мистер Лорел…

– Вот и чудно! Этот живописный гарем можете прихватить с собой.

Саша послушно последовал за Филиппом.

Кабинет оказался обставлен вполне мило, мирно и обычно. В шкафах из светлого ореха темные тисненые переплеты книг жались друг к другу, словно дрова в поленнице. Стройный их ряд нарушался на одной только полке – напротив письменного стола.

Там книги стояли неровные и разномастные: от здоровенного ветхого фолианта до пачки новеньких брошюр… К слову, стол хозяина тоже не отличался порядком. В центре его покоилась новенькая, блестящая пишущая машинка, окруженная россыпью смятых листов бумаги, словно увядшими цветами. Также на столе имелась шкатулка, справочник по орнитологии, ваза с пионами и пачка свежих, чистых листов, увенчанная человеческим черепом.

Саша водрузил книгу с девами на книгу с птицами, и вместе с Филиппом они сели в кресла у камина.

Вскоре Кэт подала на стол.

Саша весь так и подался вперед, к столику, стоящему меж кресел – там призывно расположились тарелка с пирожными (эклерами в шоколаде и песочными корзиночками с фруктами), серебряная креманка с мелкими конфетами (похоже, миндалем в шоколаде), бутылка лимонада и бокал с… Бог ты мой, шампанским с ананасами!

Филипп смотрел на юношу, приложив палец к губам, будто надеясь скрыть лукавую улыбку.

– Надеюсь, я не позволил лишнего?.. Угощайтесь. Вы, верно, голодны?

– Благодарю, мистер Лорел! – Саша схватился за лежащий сверху эклер. – Вы меня безбожно балуете!

– Поверьте, мне это доставляет безмерное удовольствие. Ваше общество, мой юный друг, для меня как глоток чистого воздуха! Знаете, я так счастлив, что вы все-таки пришли… Я очень рад вас видеть.

– Я тоже, мистер Лорел, – подхватил Саша. – Я прошлый вечер с глинтвейном вспоминал все эти две недели. Вы такой интересный человек!.. А что это у вас за бедный Йорик? – спросил Саша, вновь заприметив жутковатое пресс-папье.

Филипп оглянулся и даже украдкой улыбнулся лежащему на столе черепу. Затем он встал и взял его в руки.

– О, это не Йорик. Хотя, может, он и был королевским шутом – шут его знает! Череп очень старый…

– А про него есть страшная история?

– А вы хотите страшную историю?

Саша от души хлебнул шампанского и пожал плечами.

– Прошлая мне очень понравилась.

– Тогда могу рассказать вам еще одну, Александр, если вы не боитесь. Вы не боитесь?

– Нет, разумеется!

Филипп подошел к креслу, но так в него и не сел.

– Давайте расположимся прямо на ковре? Вместе с вашей трапезой, разумеется.

– Да ради настоящего вечера древних ужасов я на полу вовсе без еды устроюсь. Тем более что я с вами согласен – ковер много удобнее.

Отодвинув кресла и стол прочь, расставив на полу блюда со сластями, они сели на ковер по-турецки, друг напротив друга. Филипп с довольным видом положил череп перед собой, поднял взор на юношу и ласково ему улыбнулся.

В кабинете отчего-то сделалось невероятно душно. Выпитое шампанское ударило Саше в голову – так быстро и сильно, словно специально выжидало момент.

Саше вдруг стало до дрожи жутко от взгляда Филиппа. На единое мгновение ему почудилось, что он смотрит в глаза собственного отражения.

Легкая боль сдавила Саше виски, он на мгновение зажмурился и повалился на ковер в странном подобии сна или обморока.

Филипп мгновенье-другое удивленно смотрел на спящего юношу. Затем, чуть приблизившись, он склонился, пристально вглядываясь в Сашино лицо. «Красивый мальчик», – думалось ему. Впрочем, юноши этого возраста редко бывают некрасивы или лишены обаяния.

Нет! Что-то другое, не только и не столько красота, виделось ему в этом облике.

Он осторожно провел рукой над лицом юноши, не касаясь кожи, чуть шевеля пальцами, будто грея их над бьющимся, горячим огнем свечи. Затем он приблизил и свое лицо к его, не то согреваясь тем же теплом, не то прислушиваясь к его дыханию.

– Обычный темноволосый ангелок, – произнес он, наконец, будто подводя итог исследованию.

– Простите, мистер Лорел! – Саша вскочил так резко, что чуть не врезался головой в лицо Филиппа. – Я пропустил начало вашей истории? Я надолго заснул?

– На секунду, не больше.

– Сам не знаю, как такое получилось. Это все шампанское! Квасок таможенный…

– В кабинете порядком душно. Погодите…

Филипп поднялся, подошел к окну и открыл узкую форточку, расположенную у самого подоконника. Рядом он зачем-то положил череп и тот словно уставился на улицу, грустный, неподвижный и беспомощный. От свежего прохладного ветерка, потянувшегося в комнату, Саше быстро стало легче. Сам Филипп тоже отчего-то стоял, тревожно переводя дыхание.

– Мистер Лорел, все в порядке?

– Да! Да, mon cher. О чем это я? Ах да! Страшная история…

И он снова говорил словно бы чужими словами.

***

«Это случилось во времена очень давние, когда земля, ныне зовущаяся Египтом, носила иное имя – Кемет.

Купец и торговец Маи в свое время оставил Фивы вместе с большинством людей, стремящихся жить в столице. С собою он привез свою дочь – Ренефер. Жена его умерла при родах, и ребенок был для него величайшим сокровищем. Он заботился о ней и воистину лелеял ее, будто садовник – царскую розу.

Во времена религиозной смуты Ренефер была еще совсем ребенком и не знала иной родины, кроме новой столицы и иной веры, кроме веры в солнечного Атона.

Годы шли, ускользали, словно воды Великого Хапи, в вечность. И Ренефер расцвела благодарным цветком, превратившись в настоящую красавицу, оправдав свое имя.³ Когда ей минуло пятнадцать лет, и по восточным меркам она превратилась в зрелую молодую женщину, настало время подумать о замужестве. Многие знатные люди, с которыми Маи состоял в добрых отношениях, делали ей предложения, но всем отвечала отказом капризная красавица, а отец не противился желанию дочери.

В ту пору умер от лихорадки помощник и писец Маи. Он был хозяину еще и давним другом, и оттого еще придирчивей выбирался новый. Наконец, когда бумаги и дела пришли в полный упадок, и ждать дальше было нельзя, он нанял смекалистого и способного юношу по имени Тао.

Юноша был красив и сразу приглянулся Ренефер. Чувства ее оказались взаимными: каждое утро он клал на столик у ее кровати белую розу. Конечно, это все не укрылось от внимания отца, который не препятствовал подобному развитию событий, но и выдавать дочь за небогатого, незнатного юношу тоже не собирался, а просто позволял пока эту игру в любовь, воспринимая ее не более, чем забаву. О, как же он ошибался! Если б он наперед знал, какую роль сыграет этот юноша в жизни его драгоценной дочери, одни боги ведают, как бы он поступил. Убил бы он его или пал перед ним ниц, проклял бы навеки или благословил? Однако ему так и не суждено было этого узнать.

…Как-то Маи собрался в новое плавание к чужим берегам за ценными и диковинными вещами. Тао он брал с собой. Ренефер боялась отпускать их, ибо неспокойно было в Кемете. Страна теряла великолепие и порядок, что создавались на протяжении сотен лет. Но дальние странствия и сопряженные с ними опасности были для Маи привычны, а Тао, хоть и молчал о том, жаждал увидеть иные земли. Ренефер была бы счастлива отправиться в путь с ними, а не ждать в бездействии дома, но отец ни за что бы не позволил ей этого.

Тао она отпускала в плавание, словно жена – мужа. По сути, они и были мужем и женой, ибо уже много ночей делили ложе и не представляли жизненного пути друг без друга. И этот путь им предстоял долгий…

Но, как бы то ни было, в середине лета Маи отправился в плавание.

Шло время… Вот и Хапи весной, знаменуя воскрешение Осириса, поднял свои воды и дал жизнь пашням, как происходило уже сотни лет… Да, старые боги по-прежнему были рядом с людьми, их присутствие оставалось не менее зримым, чем палящий зной Атона.

Минул год.

Все чаще Ренефер в сопровождении старой служанки-рабыни стала приходить в порт или просто гулять вдоль берега реки, всматриваясь вдаль. Она видела множество кораблей, сверкавших в лучах Атона белизной парусов. Она расспрашивала матросов и купцов, бывавших в дальних странах, зачастую знакомых ей лишь по легендам. Но никто ничего не слыхал ни о ее отце, ни о возлюбленном.

Так прошло три года. Мир менялся: и для высот царского престола, и для простых смертных. Горизонт Атона терял свой блеск и красоту, оказавшиеся невероятно хрупкими в противостоянии Фивам – городу Амона, древнейшего солнечного бога Кемета. Фараон оставил вниманием даже свой город, боясь видеть, как рассыпается в прах его мечта.