Не оставляли беды и его народ. Многие из тех, кто пришли сюда вслед за ним и его чаяниями и верой, уже начинали стареть и увядать, покидать земли живых, отправляясь в Западные края…

Через два года после отплытия Маи у его давнего друга Аати умерла жена. Погоревав, он решил жениться вновь. Он был уже не юн, но бездетен и рассудил, что высшим благом для него была бы молодая жена.

Он стал являться к Ренефер с дорогими подарками. Вначале она спокойно, но вежливо принимала их, а когда он уходил, посмеивалась над стариком. Однако вскоре она всерьез задумалась: не принять ли предложение? Она уже теряла надежду на возвращение тех, кого любила, подруги давно стали женами и матерями, родственников в Горизонте Атона у нее не было.

Для почтенного, умудренного жизнью Аати стало величайшей и даже слегка неожиданной радостью столь быстрое согласие молодой красавицы.

Но этот брак не принес счастья никому. Спустя месяц после свадьбы Аати слег, годы брали свое. Ренефер заботилась о нем, как и подобает хорошей жене, но ни она, ни лекари уже не могли вмешаться в предначертания судьбы. Оставалось только ждать.

Однажды ночью, едва Ренефер легла, ее разбудили сразу две служанки. Одна плакала, говорила, что господину Аати совсем плохо, а другая – что у ворот дома стоит какой-то человек. Незваного гостя Ренефер велела прогнать, а сама пошла в комнату мужа.

С первого взгляда ей стало ясно, что старик умирает. Она села рядом, взяв его за руку.

– Пошлите за лекарем, – сказала она служанке.

Но Аати жестом велел той остаться.

– Не стоит, – проговорил он с трудом. – Дайте мне уйти к Осирису в мире и покое… – Он посмотрел на Ренефер и, насколько был в силах, сжал ее руку. Он больше ничего не говорил, только смотрел ей в глаза.

Время тянулось очень долго, медленно, и наконец земной путь почтенного Аати завершился. В комнате наступила тишина – клубящаяся, гулкая, темная.

Ренефер поднялась, еще раз взглянула на мужа, и тяжкий вздох вырвался из ее груди. И вдруг что-то заставило ее насторожиться. Позади нее стояли служанки, но они молчали, ни одна не ударилась в плач. Она оглянулась.

На пороге стоял человек, с головы до ног скрытый хитоном из полосатой ткани с заморских островов, залатанным, в дорожной пыли. Ренефер шагнула вперед и вздрогнула. Она не могла поверить в чудо. Но когда человек откинул с головы капюшон, не смогла сдержать радостного крика – это действительно был Тао.

Они вдвоем спустились в сад возле дома, подальше от чужих глаз и ушей. Ренефер не знала – горевать ли ей или радоваться? Казалось, она вот-вот лишится рассудка от столь разнящихся чувств, нахлынувших на нее.

Они стояли рядом, в тени высоких акаций. Тао обнимал ее, и она чувствовала, что кожа его холодна, как лед.

– Что с тобой? – спросила она. – Ты замерз? О, ты, верно, устал и голоден с дороги!.. Я велю слугам…

– Нет, не стоит, – мягко возразил он.

Оба вновь замерли. Ренефер боялась задать самый страшный и главный вопрос.

– Мой отец?..

Он взял ее руки в свои.

– Твой отец мертв.

На мгновение, казалось, и дыхание, и сердце Ренефер остановились.

– Как это случилось? Кто совершил это?

– Разбойники. Бесчестные люди, чьи гнилые сердца оборвут весы на Высшем Суде. Это случилось уже на острове, на котором мы оказались. Из-за непогоды мы вынуждены были причалить не в нужной нам бухте, а намного раньше. Едва мы сошли на берег, к нам тут же прибрел хромой бродяга в обносках. Он выглядел таким жалким и слабым, что мы, не видя в том зла, позволили ему заночевать в нашем лагере. Однако, поняв, что попал к людям небедным и что у нас есть чем поживиться, он ночью зарезал несколько наших спящих товарищей и стал, крича по—совиному зазывать своих подельников. Мы едва успели понять, что произошло, и схватиться за мечи, как все совершилось. Разбойники уже кишели повсюду. Твой отец погиб сразу, а многим пришлось тяжелее – израненные, искалеченные, они стенали, истекая кровью на потеху этим шакалам. Я оказался ранен, но не тяжело, так, что мог идти. Меня и еще двоих выживших молодых мужчин связали и оставили в стороне. Думаю, нас хотели отвести в какой-то город и там продать.

Всю ночь разбойники пили наше вино, пировали нашей снедью, делили добычу… Наутро мы двинулись в путь, а наши мертвые товарищи остались лежать под лучами взошедшего солнца. Долгое время мы шли по лесу, а затем остановились на привал возле развилки лесной тропы. Тут разбойники стали спорить, очевидно, решая, по какой из дорог им теперь идти. Некоторые были явно напуганы чем-то, но другие лишь смеялись, видя их побледневшие лица.

Один перепугался настолько, что просто вскочил и побежал прочь – обратно к морскому берегу. За ним вдогонку умчался другой. Я думал, он приведет его обратно, но вернулся он один и с окровавленным кинжалом. Этот кинжал он показывал остальным оробевшим разбойникам и что-то кричал. Тогда уже никто не стал сомневаться, по какой дороге идти дальше. Мы снова снялись с места в уже наступающих летних сумерках.

Вскоре я догадался, почему многие разбойники хотели пройти этой тропой – она была нехоженая, почти заросшая. Когда-то множество людей прошло по ней – широкая полоса утоптанной земли все еще виднелась под травами и корнями, – но теперь она была тиха и безлюдна. На ночлег мы остановились прямо на дороге. А затем… Поверь, моя солнечная красавица, все, что произошло дальше, мне не приснилось и не пригрезилось.

О, боги! Мы будто бы спустились в нижний мир и нас окружили невероятные, жуткие существа, низкорослые, уродливые, а с ними – безмолвные воины. Воины убили почти всех разбойников, оставив в живых только двух самых молодых. Их связали так же, как нас, пленных, и повели прочь с тропы, в лесную чащу. У меня кружилась голова, я падал с ног от усталости и небывалой слабости. В бою на берегу я был ранен легко и неопасно, но кровь продолжала течь из-под повязки. Некоторые из уродцев, радуясь, как дети, бегали вокруг всей нашей процессии и то и дело пытались дотронуться своими ручонками до моей раны, но воины их отгоняли.

Наконец, мы пришли. Перед нами предстало большое длинное здание, почти наполовину скрытое под землей. Похоже, когда-то оно было прекрасным храмом, с колоннами, фресками… А теперь мы спустились в него, как в подземелье.

Кругом жарко чадили факелы и масляные светильники. Мы шли по узкому проходу меж колонн. Уроды по-прежнему бежали рядом, один из них не мог идти сам (у него не было ног), и его товарищ волок его на полотнище из выдубленной шкуры. Теперь, при свете, я видел, насколько они омерзительны, то были не просто карлики и калеки: природа и боги хорошо позабавились, создавая их и награждая самыми невероятными изъянами. А вот разум им дать позабыли – по их движениям и крикам и пустым глазам было ясно, что они полоумны.

Остановились мы в обширной зале с низким потолком. Пожалуй, некогда это было удивительное место, сохранившее отголоски былого величия, но то была лишь блеклая тень. Мозаика на полу рассыпалась в крошево, позолота и краска сошли со стен, многие колонны из колоннады лежали на полу, кровля местами обрушилась, и ночной свет свободно озарял руины.

Тут воины сняли с нас путы и отступили, уроды спрятались во тьме за колоннами. Мы двинулись вперед. Я уже настолько ослаб, что мог идти, лишь опираясь на плечи товарищей.

В конце зала оказался длинный стол, накрытый к простой трапезе. Стоящий рядом человек, завернутый с ног до головы в поношенный плащ, жестом пригласил нас подойти и отведать свежих лепешек, вина и фруктов. Мои товарищи и двое уцелевших разбойников живо набросились на еду, а я не смог даже устоять возле стола, даже отпить глоток вина из чаши, хотя меня и мучила сильнейшая жажда. Я почти потерял сознание и упал бы, не подхвати меня наш мрачный привратник. Он повел меня, почти поволок, дальше, в тихие, темные комнаты, похожие на опустевшие гробницы… Я уже думал, не сам ли Анубис ведет меня в загробный мир, но затем вспомнил, что если я был убит в бою, то мое тело некому было забальзамировать и подготовить для Путешествия. А значит, я не смогу отправиться на Суд Осириса, где должны взвесить мое сердце…

Нет, я был еще жив – я чувствовал боль и холод. Но какой же ужас объял меня от мыслей о страшной судьбе человека, лишенного достойного погребения! Я стал молить спасти меня от этой участи…

В одной из комнат мой бессловесный провожатый, наконец, усадил меня на каменную скамью, выбитую прямо в монолите стены. Я огляделся и увидел, что нахожусь в погребальной камере – посредине комнаты стоял большой, грубой работы, черный саркофаг. Мужчина с видимым усилием сдвинул с места крышку, склонился и стал что-то шептать внутрь саркофага.

Тогда из его тьмы поднялась и явилась на неверный свет лампад женщина. Вначале я решил, что вижу старуху с выкрашенными хной волосами. Но когда привратник подвел ее ко мне и даже усадил рядом, я увидел, что она совсем юная и хрупкая, почти, как ребенок. Она была бледная и такая худая, что я подумал – как же больна эта бедняжка. Тяжелые золотые украшения, казалось, тяготили ее, словно кандалы. Какие тоску и усталость увидел я в ее глазах!.. Даже бог Атум устрашился бы этого взгляда. Я опустил взор и вскоре почувствовал, как она осторожно, почти ласково, коснулась моего плеча, а затем – и раны на боку…

Тао неожиданно смолк, будто бы смущенный давними воспоминаниями. Секунду он медлил, потупив взор, но затем вновь улыбнулся своей возлюбленной. А та не знала, верить ли ему – так напугал ее его рассказ.

– Не бойся, моя Солнечная Красавица. Смотри, я вернулся к тебе. Они, этот удивительный древний род людей, спасли меня от неминуемой смерти. У них – у той женщины, что спала в черном саркофаге, – есть горькое волшебное снадобье, способное исцелить от самой смерти. Как только мне стало лучше, я нашел и похоронил останки твоего отца там, где ни крысы, ни другие твари его не потревожат, и положил с ним много золота.

– Благодарю тебя, – прошептала Ренефер. – Но что же за чудовищ видел ты той ночью – тех омерзительных, полоумных существ?

– Они – откуп, цена, которую этот странный народ платит за свою долгую жизнь. С начала времен у них лишь однажды родилось потомство, похожее обликом на обычных людей. Их женщины вовсе не могут производить на свет детей, а от их мужчин у простых смертных рождаются эти несчастные, жуткие создания, и их век недолог… Но довольно об этом! – воскликнул он вдруг, будто желая сбросить тьму воспоминаний. – Теперь я вернулся к тебе, к тебе, моя Солнечная Красавица!

Но Ренефер все смотрела на него с тревогой и глубинным страхом.

– Почему же ты, о мой возлюбленный, четыре весны провел в чужом краю? Раз тот дивный народ не может продолжать свой род, то как же они творят себе подобных? Почему даже разбойники побоялись идти мимо их логова? И почему кожа твоя холодна, как у моего умершего мужа?..

Глаза Тао наполнились печалью.

– Неужели ты страшишься меня? И неужели ты бы предпочла, чтобы в том, чужом краю, я остался лежать без погребения? Поверь мне, я не причиню тебе боли или зла. Я все так же люблю тебя…

Однако Ренефер не слушала его более. Она бросилась прочь, в дом, оставив Тао одного в предрассветных сумерках».

***

Договорив, Филипп позвал Кэт и велел приготовить чаю для юного гостя.

– А скажите-ка, Александр, – проговорил он, когда они с Сашей перебрались обратно в кресла, – как вы познакомились с Антоном? Если это не тайна, разумеется…

– Какая там тайна? Познакомились мы случайно. Было это два года назад. Я, по правде говоря, гимназию прогуливал, шел по Невскому, делал вид, что спешу: все-таки спешащий гимназист подозрений не вызовет…

– С ним вы тоже невзначай столкнулись?

– Нет. Не совсем. Пробежал я по Невскому, потом вдоль Екатерининского канала, до мостика со львами. Поблизости почти не оказалось народу, я и встал на нем, стал думать, что делать дальше. Но придумать я ничего не успел, потому как появился Антон. Он ведь живет там неподалеку. В то утро он спешил по делам, но вдруг приметил меня. Как потом рассказывал, решил: «Не случилось ли чего с ребенком?» Я его успокоил, он мне даже конфету вручил и пошел дальше. Потом мы как-то столкнулись прямо возле гимназии, улыбнулись друг другу, как старые знакомые, слова не сказали и разошлись. А потом, наконец, мы в кондитерской случайно увиделись. Дело было зимой, очень пирожка горячего захотелось. И вот стою я, уже расплачиваюсь, а последнюю копейку никак из кармана не вытащить – и руки замерзли, и кроме нее чего только в кармане не лежит. На меня потихоньку начала вся очередь роптать. Но тут вдруг появился Антон и, уже как старый знакомый, расплатился за меня. Деньги я ему потом, конечно, отдал. Сели мы вместе, разговорились – так с тех пор и повелось…

– Очаровательная история. Такая трогательная – что-то в духе Бронте или Диккенса. О, а вот и Кэт с вашим чаем! Да он еще и травяной! Тогда, пожалуй, и я не откажусь. Вы ведь поделитесь, Александр?

Саша рассмеялся: он был безусловно только рад тому, что хозяин наконец-то к нему присоединится, если не за трапезой, так хотя бы за чаепитием.

– А как вы с Антоном познакомились, мистер Лорел?

– О, история нашего с ним знакомства намного темнее и запутаннее. Лучше спросите у него самого. Уверен, что эту историю он расскажет интереснее, чем я.

Они сидели еще весь вечер, говоря о мрачных тайнах древности: о разоренных гробницах, о клятвах на крови, об антропофагах и прочей жути. Вернее, говорил по большей части Филипп – говорил увлеченно, просто-таки с наслаждением вскрывал перед мысленным взором юноши один склеп за другим. Он упивался то ужасом, то восторгом своего юного слушателя.

Наконец, каминные часы пробили девять, а для Саши это время было страшнее, чем полночь для Золушки. Перепугавшись, сотню раз извинившись перед любезным мистером Лорелом, он стал раскланиваться. Успев удержать его на единое мгновение, Филипп предложил в следующую среду не сидеть в четырех стенах, дожидаясь обмороков, а прогуляться по городу – благо, время года и погода позволяют. Саша заверил: «Мистер Лорел, с вами – хоть в джунгли!», распрощался и убежал.

Филипп закрыл за гостем и потом стоял, прислушиваясь к тому, как его шаги стихали на лестнице. Потом он подошел к зеркалу и долго, внимательно смотрел в глаза самому себе. Провел руками по волосам, забирая их назад, но затем вновь взъерошил, встряхнул головой.

– Кэт! – позвал он, возвращаясь в квартиру.

– Ни к чему так орать, – заметила Кэт, уже сидящая в гостиной и попивающая оставшееся шампанское. А его оставалось еще, почитай, целая бутылка.

Перед собой на столике она раскладывала карты Таро по какой-то хитрой схеме.

– Ты в кабинете прибралась?

– Сам прибирайся. Или подожди, пока придет прислуга.

– Мы бы здорово сэкономили, если бы в доме убиралась ты.

– Иди к черту, дядюшка!

Филипп на секунду взял у нее бокал и отпил глоток.

– Не знаешь, во сколько придет Саймон?

– Не имею представления. Хочешь, чтобы он прибирался в твоем кабинете?

– Я хочу поговорить с вами обоими. О нашем новом юном друге.