Полина Михайлова

Родилась в Москве в 2002 году. Alma mater – философский факультет МГУ имени Ломоносова. Стихи и проза публикуются в журналах «Нева», «Новый мир», «Юность», «Идель», «Литегra», «Млечный путь» (Иерусалим), «Южный маяк», «Пролиткульт», «Пашня», «Кольцо А», «Изящная словесность». Победитель секции «Поэзия» семинара-совещания «Мы выросли в России – Урал», издала книжку стихотворений «Ранка на ладони» (2022) по полученному гранту. В 2024-м издала по президентскому гранту сборник рассказов «Топить можно вернуться». Шорт-листер премии гуманистической прозы «ДИАС».

Дина, дом, донор

1

Дина была донором, но донорство не любила.

Ввязалась в донорство так, из-за брата и его несносного костного мозга.

В пункте крови давали печенье «Юбилейное» и кусковой сахар на рифленых пластмассовых тарелках. Заставляли пить чай. На вкус – как детство или больница, приторный. Стены в буфете были обиты какой-то голубой, странной плиткой: с колосьями. Над старомодным чайником висела выключенная кварцевая лампа, о которую бился холодный в любое время года свет. Правый рукав Дина заворачивала заранее – волнистой, разбухшей от помытых рук, юбилейно-печеньевой каемкой.

Младший брат, Лева, болел. Серповидноклеточной анемией: гемоглобин в его крови строился в форме полумесяца. Дина изысканно прозвала его мусульманином. Полтора года назад, когда решились на трансплантацию (мусульманин это обсуждать не любил), проверили сначала сестру. Дина подошла. Раньше Дина боялась крови – и теперь тренировалась: на обычных, десятиминутных, донациях. Чтобы потом – стать братовым донором костного мозга.

– Разве можно не любить то, что делаешь добровольно, – пожимал костистыми плечами желтокожий Лева-мусульманин, – а особенно в твоем деле?

Дина морщила нос, напрягала уголки губ.

– Плевать, – отвечала Дина, – для крови – какая разница?

Во время донаций Дина смотрела видео на YouTube: не длинные, а короткие, те, которые можно листать, пока не защиплет в глазах или не заноет фаланга большого пальца. Вытягивала ноги по горбатой кушетке – морщинистой, как лоб у Дининого папы. Видео, еще видео, еще видео – и уже вынимали иглу. В этот момент – единственный за всю донацию – Дина испытывала легкость: «донорское чудо». Сладостную благодарность сброшенного груза, наглый восторг похудевшего. И, конечно, старалась не думать о тех, кто нуждался в ее крови.

«Жалкие», – думала все-таки Дина.

После донации радость от совершенного Диной донорского чуда рассеивалась, хотелось спать или есть. Словом, быть в таком состоянии, когда не можешь отличить одно физическое желание от другого, утоляя их разом. Тогда Дина пробовала волноваться о чем-то рутинном: ужине (на троих: на себя, брата и папу), домашках в университете, просроченном пропуске в бассейн, подготовке к братовой трансплантации.

Чистотел, который растянулся по бугристой стене – кто-то нарисовал на гараже, напротив больницы, – раздражал Дину. В детстве чистотелом выжигали бородавки.

Папа встречал: на машине скорой помощи. Если его экипаж возвращался на подстанцию или если вызов был недалеко. Ночью папа работал водителем скорой (приезжал под утро, с синим рассветом), а днем – в информационной донорской службе (снимал очереди в пункты переливания крови, придумал логотип для мерча донора на футболке XL, помогал искать героев статей о донорах и реципиентах).

Смуглый и сутулый, папа подходил к Дине; у него на шее смыкались кольца Венеры, а за ушами стоял не вымывавшийся, влажный, соленый запах.

– Устал?

– Очень.

– Гречку или макароны?

Папа громко ел, сморкался, облизывал пальцы. А когда открывался верхний шкафчик и что-то зазвонисто хрустально звенело, папа добавлял врастяжку:

– Ненавижу, эту, работу.

Потом что-то хлопало о стол (папа отдыхивался: «фхаа»), булькало, потом хлопало еще раз, и Лева с Диной выходили из кухни.

Дома играли в «Дом» – игру, которую Лева придумал в детстве. Нужно было выглянуть в окно – там, в стекле, бестелесными голограммами отражались постаревшие от стекольной сероты лица – и найти два любых дома. Хоть близко, хоть очень далеко. Условиться, какой дом чей, и считать, сколько в нем зажжено окошек. А потом – смотря что загадаешь. У кого больше – тому завтра покойная мама купит конфету, у кого больше – тому завтра не идти в детский сад, у кого больше – в школе получит оценку лучше, у кого больше – найдет любовь (как это?), у кого больше – тому не надо завтра на анализы в больницу, у кого больше – у того нет серповидноклеточной анемии (Лева выиграл), у кого больше – тот дольше проживет. С годами желания становились проще (получить от мамы конфету – задача всяко более капризная, чем сходить на анализы, сдавать анализы – действие не вдохновляющее, безличное), с годами щеки у Левы блекли, плечи желтели, а белки глаз принимали цвет шампанского. Сначала, до диагноза, папа говорил, что это из-за переезда в Москву.

Дома восстанавливались Динины с папой силы. Дома смотрели фильмы, кричали друг на друга, ели (один раз Дина съела так много «Юбилейного», что поневоле выбежала в туалет и срыгнула часть). Дине и папе очень важно было оставаться счастливыми: помогать другим проще, когда ты счастлив.

2

– Скажи честно, зачем ты сдаешь кровь? Из-за денег? – донимал мусульманин Дину.

Дина молчала. Мотала головой: мол, нет, и отвяжись. Щурилась от ухоженного июньского солнца.

– А из-за чего тогда? Из жалости?

Какой-то родственник, которого никогда не видели, подарил Леве сертификат в салон тайского массажа. Шли на Левин массаж вдвоем.

От самого четырехколечного фасада у входа в метро вплоть до улицы с массажным салоном прошлой ночью что-то праздновали: весь асфальт был усыпан тонкой дорожкой из конфетти. Красочное и почти не испачканное, оно расщемлялось на кружочки, полосочки и дождины, похожие на цветные капельки крови.

– Лев, бывает у кого-нибудь кровь других цветов? – спросила Дина.

– У мечехвостов вроде. И осьминогов.

– А какая у них?

– Да разная. Голубая. – Лева поддел ботинком светло-синюю капельку. – У таких чудиков, как я, кровь тоже, знаешь ли, не идеальная.

Дина усмехнулась. Подумала, отчего никогда не чувствовала всерьез, что Лева болен. Наедине с собой – что она испытывала по этому поводу? Другое дело, в разговорах с другими: там делаешь сочувственное лицо, говоришь о мусульманине чуть тише, больше молчишь. Представляешь Леву, четырнадцатилетнего, желтокожего; его вычурную щербинку между зубами и галактику блеклых веснушек. Футбольные фанаты болеют за свою команду: болела ли когда-нибудь Дина за брата, за папу? Повезло, что Дина их почти не любит. Тем, кто любит больных, – невыносимо.

– Пришли, – сказал Лева.

Дина ждала час в массажном салоне, ее поили шиповником и кормили сушеным манго; предложили засунуть в ботинки ультрафиолетовый прибор, чтобы их просушить. Дина отказалась. Манго был вкусный, не обваленный в сахаре, а сладкий по-настоящему.

Когда Лева-мусульманин вышел, отдохнувший, но встревоженный, Дина красила губы блеском. Леве налили шиповник в пластиковый кофейный стаканчик. Он взял стаканчик распаренной, масляной рукой.

– Представляешь, – проговорил мусульманин вполголоса и повертел между пальцами ломтик манго, – мне кажется, у нее что-то случилось.

Левины руки были бледными, особенно ногти – как будто бы на каждый палец поочередно нажимали до белоты.

– У кого?

– У тайки, которая делала мне массаж.

– Ну и что?

– Она плакала. Мне на спину капнуло. И руки дрожали.

– Во время массажа?

Двое вышли, перебежали к пристройке напротив, прислонились к шершавой запасной двери под козырьком: Лева решил спросить у тайки, не нужна ли ей помощь. Когда болеешь сам – пытливее к боли других. Прижался точеными лопатками к Дине, ждал нужного момента.

Тем временем тайка остановилась у входа в салон. Сколупнула что-то мизинцем в носу. Выбросила в урну пустую сулею от масла для массажа. Без фирменной улыбки, плосконосая, стояла, переминалась с ноги на ногу. Зажгла сигарету и стала курить. На нее брызгало с кондиционера – и тайка боялась потушить сигарету об эту вымученную капель. Докурив, тайка достала телефон, на него тут же попала капля. То на громкой, то на тихой связи пошли гудки.

Дина смотрела на свои ботинки. На подошве остались приставшие конфетти.

– Что мы тут стоим? Ты подойдешь к ней или нет?

– Шшш, подожди.

Тайка долго говорила по телефону, смотря перед собой растерянно и тупо. Очевидно: она говорила с мужчиной. Тайский язык – высокие крики сытых чаек и плисовый шум волн – сливался с оторопью в голосе.

– Ладно, Дин, пойдем.

Но чайки разбились, шум волн затолкали по раковинам – мусульманин с Диной услышали, что плачет земная женщина: все равно на каком языке.

– Вот видишь! – шепнул мусульманин Дине, еще держа стакан шиповника. – Я же говорю: у нее что-то случилось.

Тайка заметила двоих, спрятавшихся под противоположной крышей. Сделала неопределенный жест руками, похожий на то, как складывают руки азиатской лодочкой при слове «кхотходк хаа́»^[3] или «кхопкхункхаа́»^[4], и убежала в салон. Секунду спустя она вдруг вспомнилась Дине несчастной и старой. Удивительно, как меняет женщину тревога: в восемнадцать можно запросто выглядеть на тридцать лишь потому, что кто-то бездельный что-то когда-то тебе сказал.

На лоснистом дневном небе прорезался острый серповидный месяц, и Дина вдруг спросила:

– Лев, а у тебя гемоглобин с детства такой формы?

– С рождения.

Они пошли.

3

После массажа Лева-мусульманин был в ужасе.

– Я не позволю, чтобы мне делал массаж тот, кому плохо.

Он выплеснул шиповник на тротуар и смял стакан.

Лева верил: добрый поступок не может совершить человек, который в этом не заинтересован. Расстроен, обижен, озлоблен. В противном случае это будет не благое дело, а просто действие. Подобно – с услугами. Разновидность сглаза: кофе лучше не получать от бариста, который думает о суициде (иначе вместо кофе получишь усталость), амулеты – от носивших их ранее людей с неоднозначной судьбой, массаж – от плачущих таек. Никогда нельзя сказать наверняка, не влиял ли на доброе, гуманное дело какой-нибудь эгоистический толчок.

Дина спорила.

– Хочешь сказать, если я возьму автомат и всех перестреляю, при этом думая о хорошем, это будет добрый поступок? Твоя теория дает сбой.

– А если ты поделишься со мной своим костным мозгом, ненавидя донорство?

От тайского салона поднялись вверх по мощеной улице. Лева утомился. Воздух тяжелел: Дина хотела принять душ. После донаций, спустя три или четыре часа, она тоже всегда шла в ванную. Мылилась – гель для тела пах яблочным штруделем – вспенивала пористые волосы, чесала мочалкой маковки плеч. Смывала с себя запахи больничного чая, спирта; души больных, которые липли к ней со своей немотой и благодарностью; одну тысячу семьсот сорок рублей – компенсацию питания после донации. А если что-то шло не так и губительные мысли все равно приходили в голову, обдавала горячей водой ступни и терла себя, терла, терла. Как много полезного приносит нам душ.