Бой был коротким и ожесточённым. Внезапно «Леопард» с крестами на бортах возник в конце улицы. Он успел сделать всего один выстрел, прежде чем Сокол стал закидывать его своими «птичками» – дронами-камикадзе. От них «Леопард» загорелся. И всё же тот выстрел зацепил угол хаты, произошло большое обрушение. Фантом и Инженер оказались под завалом.

Грек сразу понял: те двое погибли. В голове его стоял будто звон набатного колокола. Боль тугими струями поднималась вверх от раздроблённой ноги, раскалённой лавой наполняя всё тело. Превозмогая её, он стянул турникетом перебитую осколком ногу, вколол обезболивающий укол.

Рядом застонал и зашевелился Скрипач. Ему тоже досталось: шлем рассекло, кровь на лице. Грек заметил на левом плече Скрипача кровавое пятно, которое расплывалось всё больше. Грек, и сам серьёзно раненный, как мог наложил ему повязку, обезболил уколом. Тогда Скрипач чуть оклемался, он скинул с себя шлем, утёр ладонью кровь на лице, огляделся.

На улице позиции укронацистов снова утюжила артиллерия, так что у штурмов в хате было время собраться с мыслями и подготовиться к отражению вражеской атаки.

Скрипачу повезло больше: у него лёгкие ранения – тело покоцало мелкими осколками, так что, несмотря на боль, приглушённую уколом, он мог передвигаться без посторонней помощи.

По полу, густо присыпанному битым кирпичом, Скрипач потащил Грека в уцелевшую часть дома – туда, где находились убитые старики. Тот искусал губы в кровь, всё же дотерпел, не проронив ни звука. Скрипач устроил раненого Грека возле окна, а сам занял место с противоположной стороны: теперь у них был неплохой обзор сектора для ведения боя. Отдышались, собрались с мыслями, подготовили оружие. Каждый уложил со своей стороны окна БК, рядом на крайний случай – граната «Ф-1»: сдаваться в плен никто не намерен. Грек скинул посечённую осколками и теперь уже бесполезную рацию. И ему, и Скрипачу без слов было понятно: боевые товарищи погибли, а силы врага недооценены разведкой – выходит, к укронацистам подоспели наёмники. Знать бы штурмам, что бандеровцы усилены подразделениями профессионалов-наёмников, – не полезли бы в село таким нахрапом.

Через сколько страданий и войн прошёл солдат русский, отстаивая свою землю и право на веру! Чего ради едут сюда эти джентльмены, паны, бюргеры и месье? Чего надо им на многострадальной русской земле? Почему не живётся им спокойно рядом с большим соседом? Здесь, на войне, Грек размышлял над этими вопросами, когда приходилось иметь дело с иностранцами. Странные они люди! Каждый раз получают по зубам, но забывают уроки истории и возвращаются снова… Их детям и внукам каяться потом за злодеяния предков перед русским народом.

Но сейчас Греку было не до философии. Враг должен быть уничтожен! Или ты, или тебя! Война есть война. Штурмы готовились к бою как к последнему. В тот момент Грек был даже рад, что военная судьба свела его именно со Скрипачом: самое время для шуток – пусть и таких, на какие способен Скрипач.

Боль от раненой ноги с новой силой подступала, и Грек сделал себе ещё укол.

– Честно говоря, раньше я думал, что «Скрипач не нужен», – сдерживая гримасу боли, начал Грек разговор с крылатой фразы из известного советского фильма^[9].

– Это оттого, что я не всем «ку!» и штанов малиновых нет у меня, – негромко ответил Скрипач, он тоже повторно вколол себе обезболивающее.

Грек улыбнулся шутке, наблюдая за ситуацией на улице из окна.

– А почему ты Скрипач? Музыкант, что ли?

Скрипач привычно пожал плечами, забыв про ранение, и тут же сморщился от боли:

– Вообще-то, я на Урале свой бизнес оставил…

– Семья, дети есть? – Грек, разумеется, знал всё или почти всё о Скрипаче – тот сам растрепал, как только оказался в подразделении, но тема семьи была подходящей для развития разговора.

Скрипач кивнул:

– Жена Ксюша, четверо пацанов.

Грек, оставив наблюдение, с удивлением посмотрел на Скрипача:

– Четверо?! А чего тогда сюда вызвался?!

Скрипач в упор посмотрел на своего командира:

– Жена у меня из Киева. Решил сам разобраться, что здесь к чему.

– Так разобрался? – ухмыльнулся Грек.

О том, что у Скрипача жена – киевлянка, он не знал – наверно, и к лучшему.

– Разобрался. – Скрипач кивнул на тела замученных стариков.

Помолчали. У Грека обида накатила за стариков, закипела в груди злость, желваки заходили на скулах. Была бы здесь жена Скрипача, то порасспрашивал бы её: мол, что да к чему… Хотя она тут и ни при чём, разве что из Киева родом. Так ведь и его, Грека, мамка тоже украинка. А Скрипач… что с него? Им с Греком умирать вместе.

Скрипач будто уловил это настроение Грека, продолжил разговор:

– Я с самого начала СВО хотел понять для себя, что происходит… Россия – огромная, а братская Украина – маленькая. Для чего, по какой такой причине мы воюем с украинцами? Прежде я не лез в политику. Сыто жил. Ну, Донбасс… Ну, стреляют там где-то… Решил позвонить родне в Киев… Они заявили, что придут к нам на Урал резать семью нашу. Тогда и принял решение приехать сюда. Сам. Раньше о фашистах я знал только из книжек про Великую Отечественную. Теперь стыдно за себя. Жалею, что не приехал сюда раньше, как только майдан случился и стали детей убивать на Донбассе. Вот я и здесь. Правильно говорят: если ты не интересуешься политикой, то политика заинтересуется тобой.

– А жена что? – Греку вдруг стало жаль, что раньше не понял этого парня, не разобрался в нём, не сблизился во фронтовом братстве, как это случилось с другими его пацанами.

– Ушла, – коротко бросил Скрипач и, подумав немного, добавил: – Сказала, ты теперь Скрипач, а не Виталий Алексеевич, за которого я замуж выходила, от которого рожала детей. Отрёкся, значит, не только от имени своего, но и от нас.

– Выходит, Скрипач действительно не нужен? – напомнил Грек.

– Я понимаю её, – отозвался Скрипач, – и не сужу. Сложно ей вот так… Но и я по-другому не мог. Знаю, пацаны посмеивались над моими видосами. А снимаю видосики эти я нарочно – для детей, чтобы знали: папка их не зря здесь, а воюет за мамку и за них, чтобы к нам домой резать их не пришли, как стариков этих…

– Телефон-то уцелел? – вдруг спросил Грек.

– Цел вроде.

– Зарядка есть?

– Ага.

– Ну-ка, сними нас для мальцов своих. Сними так, чтобы крови не было видно, чтобы не страшно было им. А вырастут – поймут всё сами.

Пока Скрипач возился с телефоном, Грек вколол последнее обезболивающее, чтобы боль не выдать на камеру.

На телефоне Скрипача на задней крышке написано: «Если 200 или 300, переверни страницу». Обычная практика на передке, чтобы в слу чае чего послание, отсн ятое на телефон, дошло до адресата – до родных и близк их, вроде как завещание.

– Давай, я готов! – Грек нацепил на лицо улыбку.

Отсняли короткое видео.

– Слушай, Скрипач, а что за иконку ты поднял с пола?

– Феодоровской Богородицы, – ответил он и достал из-под бронежилета иконку, протянул Греку. – Такой иконе Александр Невский молился перед битвой со шведами и тевтонцами.

Откуда Скрипач столько знал об этой иконе, Грек расспрашивать не стал; это дело сугубо личное, на войне у каждого свой разговор с Богом.

– Самое время и нам помолиться! – Грек перекрестился, возвращая иконку Скрипачу. – Только вот батюшку Афанасия и его матушку не спасла иконка эта, – тяжело вздохнул он.

– О вере он говорил, о спасении во Христе! Я рядом стоял, слышал всё, о чём говорил Афанасий. Сильный был старик. Крест нарочно сняли с него – плохо для православного, когда вот так, без креста…

– Правду говоришь. Матушку его Нату, видать, первой убили нацики.

– Почём знаешь?

– Веки отрезали ему, чтобы взгляда не отвернул и видел, как жену убивают. – Дальше Грек не сдержался, выругался.

Помолчали.

– Скрипач, нас сейчас размотают на раз-два. – Грек впился взглядом в Скрипача, словно проверяя на прочность, сдюжит ли тот в свой смертный час.

Скрипач нахмурился, кивнул и стал всматриваться в окно, крепче сжимая цевьё своего АК.

У Грека остался последний, самый важный, вопрос:

– Вот ответь мне: какая она станет, Родина, после победы нашей? Ведь как Западу в рот заглядывали, даже в НАТО, грешным делом, вступить хотели… Воюем теперь с ними. Только не все русские приняли это. Сколько народу уехало за рубеж с началом войны, лают теперь из-за ленточки, слюной брызжут. Неужто вернутся эти предатели?

– Какие же русские они после этого?! Не пустим их! – твёрдо заверил его Скрипач. – Локти грызть будут, каяться, да поздно окажется. Очистится страна наша, как рана от гноя. В храмы люди ходить станут…

Скрипач, вспомнив о чём-то, торопливо полез под бронежилет. Достал свёрнутую вчетверо замасленную бумажицу, развернул её.

– Вот, гляди, – он протянул бумажку Греку. – В штаб как-то гуманитарка пришла и письма от детей из России.

На листке – детский рисунок. Широкими штрихами раскрашено небо голубое и безоблачное. В небе – лучистое солнышко. Под небом – храм. Он тянется к небесной синеве тремя золочёными главками-луковками с православными крестами. Солнышко улыбается ему и протягивает храму свои лучики. У подножия его разбиты клумбы с красивыми цветами. Чуть поодаль растут берёзки. Перед храмом, взявшись за руки, стоит семья. Первый и самый большой – отец, на нём военная форма, на груди – медали. Рядом, чуть поменьше – мама с кудрявой шевелюрой, в лёгком цветастом платье. Следом выстроились лесенкой по росту дети: трое мальчишек в шортиках и футболках. В руках у каждого – шарик. На плечах у папы-солдата сидит маленькая девчушка с тоненькими косичками и синими бантами. Она тоже держит шарик. На лицах светлые улыбки. Внизу чья-то детская рука старательно вывела красным карандашом: «Ждём с Победой домой!».

Грек молча вернул рисунок. Развернулся к окну и направил на улицу воронёный ствол АК.

– Спасибо, Скрипач. Теперь можно и «немцев» ждать, – сказал он, и ему вдруг нестерпимо захотелось хоть на мгновенье оказаться в том самом рисунке, заглянуть в будущее, которого он уже не увидит.

6

В полуразрушенной хате, на полу, на груде из битого стекла и кирпича, лежал смартфон. Возле него топтались песочного цвета берцы. Рука в перчатке с обрезанными пальцами осторожно подняла гаджет. На задней крышке телефона на русском написано: «Если 200 или 300, переверни страницу». Обычная практика на этой странной войне… Пальцы ловко нашли нужную запись: пошли картинка и звук. Двое русских о чём-то говорят, один – тот, кто снимал видео, – в конце съёмки прочёл стихотворение. Не всё из сказанного было понятно иностранному уху, но кое-какие слова оказались всё же знакомы. Стихи о Родине читал тот воин.

– Странные эти люди… – прозвучало по-английски.

– Ты о ком, Майкл? – отозвался солдат в натовской форме.

– О русских. Смотри, какие счастливые лица. Они знают, что уже почти мертвы, и при этом читают стихи! Никогда не понимал русских! Может, поэтому у нас такое сильное желание уничтожить их?

– Нам никогда не одолеть их, Джо… – второй покачал головой.

Тяжело вздохнув, наёмник в знак уважения к павшему воину выполнил последнюю его волю. Он понимал, для чего воины оставляют на телефоне эти надписи с цифрами.

7

– Мама! Мама! Мама! – наперебой кричали мальчишки.

Босоногая ватага бежала по тропке к маленькому дачному домику, мальчишки на бегу возились, вырывали друг у друга из рук смартфон.

Встревоженная этим шумом молодая женщина выскочила на крыльцо, поправляя косынку, она с тревогой оглядывала детей: всё ли с ними в порядке, целы ли руки-ноги. Женщина вздохнула с облегчением, когда самый старший подбежал к ней с поднятым в руке телефоном и победно прокричал:

– Я – первый!

– Так нечестно! – захныкали трое его братьев. – Ты сильнее нас и вырвал телефон!

– Я первый увидел! – обиженно произнёс самый маленький.

– Нет, я! – стали спорить с ним остальные.

– Тише, ребята! – пристрожила их мама. – Что такое? Что случилось?

– От папы сообщение пришло! – радостно закричали они все вместе.