Второй окоп рядом. По ним стреляли, но Гвоздь одну за другой метнул четыре гранаты. Первая – недолёт, вторая – перелёт, но дальше товарищ приноровился, успокоился, третью и четвёртую гранаты положил аккуратно в траншею. Иван короткими очередями бил по каскам украинцев, но они сместились левее, ближе к центру опорника.

Иван отбежал метров на двадцать правее, выбирая позицию для пулемёта. Товарищей придётся прикрывать от возможного флангового удара. Сверху, цепляясь за сучья, упал коптер. Наш? Подавили?

Иван оглянулся и увидел Тёму.

Тот, высунувшись из окопа в полный рост, обернулся к своим отставшим десантникам и крикнул:

– Эй! Я уже здесь!

Пуля ударила его в ухо. Ивану показалось, что каска на командире стала мягкой, подобно яичной скорлупе. Он хотел было сплюнуть, но вдруг ощутил себя на земле уткнувшимся лицом в песок. В ушах звенело. Он поискал руками пулемёт. Гвоздь рядом что-то кричал.

К Ивану вернулся слух. Опорник перемешивали огнём из пулемётов: похоже, било что-то крупнокалиберное.

– …мешок! – услышал наконец Иван крик Гвоздя.

Второй опорный пункт оказался ловушкой. В низине, окружённый пулемётными гнёздами, простреливаемый насквозь.

Иван развернул пулемёт вправо, оставляя опорник за спиной. «Справа должен идти второй батальон, – подумал он. – Продержимся».

Пуля прошила правую руку навылет, задев кость. В глазах Ивана потемнело. Снайпер. Тёму тоже убил снайпер. «Я уже не боец». Это понимал и Гвоздь, он схватил товарища за карабин, который у всех крепится сзади к бронежилету, повалил на спину и потащил. Но недалеко. Буквально метр.

– Я сам могу! – крикнул Иван.

Но Гвоздь его уже и так никуда не тащил. Чтобы понять, что произошло, Иван, опираясь на здоровую левую руку, сел и обернулся. Пулей Гвоздя отбросило на полтора метра, и это был больше не Гвоздь. Бывший секунду назад Гвоздём десантник лежал на спине, и лба у него не было.

«Снайпер!» – чуть не плакал Иван. Он смотрел на оставшийся в ногах ПКМ: пулемёт стоял на сошках. «Сейчас я!..» Иван мысленно готовился стрелять левой рукой, представляя, как прижмёт приклад пулемёта к плечу, как нащупает предохранитель… «Откуда стреляет эта сука?»

Иван оглянулся, но боль в простреленной руке застилала глаза. «Ага, вроде оттуда, – определил он. – Сейчас я тебя…» Опираясь на здоровую руку, он двинулся к пулемёту, встал на четвереньки. Очередная пуля пробила левую руку в том же мес те, что и правую, – у самого плеча. Удар сильный – Ивана перевернуло и бросило навзничь. Пулемёт – вот он – в тридцати сантиметрах, невредимый. Приклад, такой родной… стоит на песке. Но рук дотронуться до оружия нет.

Ещё одна пуля пробила левую руку в трёх сантиметрах от предыдущей и уткнулась в пластину броника. «Издевается, сука, – подумал Иван о снайпере, – сейчас добьёт». Он услышал свист мины, сто двадцать миллиметров. «Моя?!» Мина вонзилась в тело Гвоздя, что лежал справа на расстоянии чуть больше метра, и разорвала его. Гвоздь принял на себя бо́льшую часть осколков и взрывной волны, а Ивану досталось совсем немного: горсть мелких осколков впилась в правый бок, туда, где нет пластин в бронежилете. Словно раскалённый нож медленно вошёл в почку, глубже, до кишечника, и провернулся. А уже свистела новая мина. Сейчас всё кончится! Но мина упала чуть дальше. Иван больше не чувствовал боли в простреленных руках, вся боль сосредоточилась в животе. «Держись! Ты не умер сразу, не потерял сознание – значит, осколки фигня, терпи! Боль отступит! Снайпер потерял к тебе интерес».

Комья земли от близких разрывов сыпались на каску, на лицо, на бронежилет, на ноги… Присыпало сильно. Накрыло как кисеёй. Иван открыл глаза, но, запорошенные песком, они слезились, и он не видел неба, лишь тени безголовых сосен над головой.

«Сейчас я усну!» Ноги тяжёлые, тянули вниз, в глубь земли. «Вот и хорошо». Он вытянул ноги, словно на кровати. Земля впитывала кровь из ран Ивана. Земля казалась мягкой и упругой одновременно. Ни один сучок не впивался в спину, он погружался. «Земля! – радовался Иван. – Она больше не липкая, противная грязь. Земля! Родная! Принимай!» Иван часто моргал, пытаясь избавиться от песка, попавшего в глаза. Небо стало голубеть, вот-вот рассвет. Тени сосен ускользали в сторону.

«Полетели! – скомандовал себе Иван и закрыл глаза: – Сейчас я усну! И наконец отдохну!»

Боль отступила, стала ноющей, убаюкивающей. Иван сделал глубокий вдох, преодолевая тяжесть броника на груди, и такой же глубокий выдох. Бронежилет больше не давил. Иван улыбнулся. Всё!

* * *

«Я же умер». Иван очнулся от необычного ощущения вдоль целого левого бока. Что-то с шелестом скользило мимо него, а он этому чему-то мешал, весь такой тяжёлый, большой и живой. «Я живой…» Пульсирующая ноющая боль в руках напомнила о пулевых ранениях. «А живот? Про внутренности лучше не думать, сколько из меня крови вытекло? Сейчас шевельнусь, и меня добьёт снайпер, – подумал Иван и решил ещё поспать. – Вокруг тишина: ни арты, не стрелкотни. Может, я всё-таки умер? А что за фигня скрипит рядом, спать мешает?»

Иван открыл глаза. Те же сосновые стволы склонялись над ним, серое неб о в вышине. Перед смертью небо гол у бело. Сколько же сейчас времени? Мысль о часах на запястье отдалась болью в левой руке. Лучше не шевелиться! И не думать об этом! Ещё немного отдохнуть. Иван закрыл глаза и прислушался.

«Где я? Опорник в огненном мешке наши вряд ли удержали. Значит, я у хохлов? Они б меня прикопали, чтобы не вонял». Нос заложило, Иван посопел, высморкался, пытаясь прочистить нос. Начало крутить болью внутренности. Он замер в надежде унять её. «Да, пахнет мертвечиной. В отрубе я пролежал прилично. Снова клонит в сон. Ты дурак? Какой сон?» В плечо уткнулось что-то костлявое. Иван открыл глаза. «Мавик-3», без тепляка, весь изломанный, перемазанный в грязи. Оператор предвидел, что коптер подавят РЭБом, и, чтобы не увели, привязал его леской. Сейчас тянул по кустам, сучьям и окопам к себе. А чей коптер? От «мавика» отломался очередной крошечный пропеллер, зацепившись за плечо Ивана, но коптер двинулся по песку дальше. Ухватиться бы за него, записку написать, попросить о помощи – да нечем! И потом, чей это коптер? Обе стороны используют китайские игрушки, обе стороны применяют РЭБ, обе стороны привязывают дроны леской, если лететь на разведку недалеко. Может, в степи это и уместно, а здесь, в лесу, фишка бесполезная.

Иван пытался вспомнить, в каком направлении наши. И вдруг понял, что чудовищно замёрз! Пулемёт у ног – значит, ползти надо назад. От пулемёта. Ползти? А как встать без помощи рук и не используя пресс? Иван думал. Левая рука измочалена двумя пулями, правая – одной, но справа осколки в боку. Иван прислушался к себе: какая из ран болит сильнее? Один чёрт! Надо пробовать!

Он попытался перевернуться на левый бок, вышло это с трудом. Ивана прилично присыпало землёй от разрывов. Больно! Иван закусил губу, стараясь утопить перебитую левую руку поглубже в рыхлый песок, сучил ногами, пробовал прижать колени к груди. Стылая спина не гнулась. В глазах темно. Он дождался, пока боль утихнет, пока вернётся способность соображать. Нет, это не в глазах темно – это вечерние сумерки. Через несколько минут Иван упёрся лбом в землю, перевернулся и подсунул левое колено под себя, поставил ногу на стопу и… толчком встал, балансируя, стараясь распределить боль в животе на обе ноги. Кровотечение возобновилось. Кровь потекла по бёдрам в берцы. Надо поспешить. Иван оглянулся, увидел опорник хохлов. Первый, захваченный утром. Искорёженные снарядами траншеи. Наши – дальше. «До моего НП метров сто двадцать. Не дойду!» Он шагнул и пошёл, слабея с каждым шагом. Девять шагов! Испарина на лбу, которую не утереть.

– Стой, кто идёт!

Иван завертел головой: откуда кричат? Крик на русском без акцента. Свои?

– Стой, стрелять буду!

Иван прохрипел в сторону темнеющего входа в блиндаж. Два наката брёвен поперёк траншеи, вот и весь блиндаж. Слова не шли из пересохшего рта. Иван сипло выдохнул и прошептал:

– С-с-свои-и-и…

– Кто свои? Позывной?

– Саноса, ты?

– Ваня? Живой!

Иван, подавшись вперёд, чуть не упал в окоп:

– Да!

Споткнулся о тело убитого. В вечерней тени не понять, наш или украинец, но падать нельзя! И Иван устоял. Обошёл покойника.

– Иван! Ты сам как-нибудь, а? – попросил Заноза.

Иван не ответил. Лицо оператора антидронового ружья белело в темноте блиндажа.

– Мы раненые тут все, неходячие, – сказал Заноза.

Вход в блиндаж загораживали два мертвеца, сложенных друг на друга.

– Обезбол есть? – шёпотом спросил Иван, переступая через убитых, и оказался внутри.

Три пары обутых в берцы ног торчали из темноты, шевелились. Живы! Заноза сидел у входа, привалившись спиной к бревенчатой стенке. Обе его ноги выше колен были перехвачены жгутами, бинты поверх штанов почернели от крови. Бледный, как смерть, Заноза баюкал автомат:

– Нету!

– Найди обезбол в моей аптечке. Я не могу, – попросил Иван, усаживаясь поудобнее.

Ноги опять тяжёлые. Иван закрыл глаза. Почувствовал копошение у себя на поясе: Заноза рылся в аптечке Ивана. Потом в бедро впился шприц.

– Ты, если можешь идти, уходи, – в словах Занозы прозвучала неясная горечь.

– Не дойду.

– Если у тебя только руки, дойдёшь.

– У меня живот, – Иван обнаружил, что сидит в луже собственной крови.

– Мы хохлов ждём, – хриплый незнакомый голос из темноты.

Иван присмотрелся. На Занозе не было бронежилета. А в левой ладони товарищ зажал гранату. Кольцо на месте.

Заноза покосился на висящие, как плети, руки Ивана:

– Когда придут, ты меня грудью накрой. Вместе подорвёмся.

– Вместе, – согласился Иван.

Он видел время на часах Занозы: выходило, что провалялся в лесу девять часов. Вот и вышел к своим. А толку? Всё равно помирать. Промедол начал действовать.

– Аляска – сука, – вспомнил командира полка ближайший раненый, – загнал нас в ловушку.

– С коптера не видна глубина окопов, – возразил второй, – он мог не знать.

– Не жалко им нашего брата, – застонал третий.

– Это преступление… – У первого раненого перехватывало дыхание, в горле у него что-то булькало, но он продолжил: – Нашего первого комбата помните как убило? То же самое было. Атака на неподавленный опорник. Все ж слышали в эфире, как комбат, царствие ему небесное, Аляску трёхэтажным обкладывал.

– Но комбат пошёл… – не согласился второй, – и подвиг свой совершил, пацанов не бросил, спас.

Иван боролся с ускользающим сознанием. Потряс головой и на всякий случай уточнил:

– Меня слышно?

– Да, братан, – откликнулся третий, который лежал в самом дальнем углу.

Иван не видел их лиц, не узнавал голосов, хотя первого вроде должен знать, ведь Иван тоже был под Васильевкой.

– Мы все – человеки… А человек ошибается. Разница лишь в том, кто сколько на себя берёт.

Иван у молк, ему ник то не возражал, и потом у он продол ж ил:

– И цена ошибки у всех разная. Снайпер ошибся – одна цена, взводный ошибся – другая.

– И цена ошибки – жизни, – перебил второй.