26. Зерзура. Решение принято

– …путь на юг будет проходить через Потерянный оазис – бесследно исчезнувший в море песка сказочный остров, который аборигены, в честь одноименной птицы, окрестили Зерзурой. Нога человека еще никогда не ступала на Зерзуру, но берберы уверены, что именно там находятся сокровища древних царей, которые охраняет огромная, превратившаяся в камень, птица. Надо просто уметь читать великую книгу бескрайней пустыни, так говорил граф Ласло Алмаши^[7], известный также под именем Английский пациент. Ну так вот! Мы – самые быстроногие бегуны на свете, – объясняла я. – И если без передыху бежать прямо на юг, то достаточно скоро мы достигнем Африки.

– И сколько времени займет этот пробег? – полюбопытствовала Корица.

– Неделя-другая – и мы у подножия пирамид, – сказала я ободряюще. – Лично я отправляюсь завтра.

– И я, и я, – завопили они в пять клювов. Все пятеро, как один человек, точнее сказать, как один страус, изъявили желание бежать вместе со мной – Максико, Тарзан, Голиаф, Володя и Корица.

А тетка Лула, страусиная ведьма, хватая воздух, вскричала:

– Нюхательную соль, скорее, ой-ой!

Она надеялась, что этим старинным средством сможет унять сердечное треволнение.

Совещание я закончила следующими словами:

– Отныне и навсегда те из нас, кто желает обрести свободу, должны зарубить себе на клюве вопрос, который помог графу Венёвскому успешно преодолеть сотни и тысячи безумных опасностей и преград.

Вопрос этот звучит так:

КАК НАМ ВЕРНУТЬСЯ ИЗ ЭТОЙ ЮДОЛИ ПЫТОК И УНИЖЕНИЙ В БЛАГОСЛОВЕННОЕ ЦАРСТВО СВОБОДЫ?

29. Первый побег

Спиртзавод остался уже позади. Начался новый лес, незнакомый. Успокоившись, мы галопом понеслись дальше на юг, ориентируясь, как было условлено, по начертанным Заадо-ром знакам.

Внезапно наше внимание привлекли необычные звуки.

– Что за треск? – изумилась я.

– Ружье, – испугался Тарзан. – Точней, не ружье, а ружья.

– Охотники? – долетел до меня взволнованный шепот Корицы.

– Скорее всего, браконьеры или, как их еще называют, пострелыцики, – ответил Тарзан, как будто было не все равно, чьи пули сейчас продырявят нам шкуры.

Охотничий раж между тем все нарастал. Времени на раздумья не было, и мы, стремглав, поскакали дальше, тем более что поблизости послышался жуткий собачий лай. Это было не милое тявканье наших сторожевых собак-пули, а истошный, безжалостный, ужасающий и кровавый вой прирожденных убийц. По сравнению с ним град стрел, посыпавшийся на нас с небольшого грузовичка, показался нам просто спасением. Если не ошибаюсь, на борту притаившегося за поворотом проселка грузовика была надпись: ООО “Живодеры и кошколовы”.

– Эти стрелы отравленные, – прокричала я, падая, и запомнила только стремительно приближавшееся ко мне дно оврага. (Сегодня я уже знаю, что все, в кого попадают такие стрелы, против собственной воли тут же впадают в сон. Ибо нету предела человечьей злокозненности и изобретательному коварству.)

Очнулись мы уже в своих клетках. Проснулась я одурманенная, как с похмелья. И грустная, как впавшая в меланхолию кошка. Из установленных на ферме динамиков гремел шлягер: “Никуда уже не спрятаться, не скрыться…”

Меня разбудил отвратительный, густой, пробирающий до печенок дух самогонки из горечавки.

Тарзан рассказал, что, пока мы спали, всем шестерым, как делают это гусям, подрезали крылья. И Корица, и Голиаф считают, что это просто месть, но, мне кажется, дело не только в этом.

Решила подумать до завтра. И только когда буду уверена в своей догадке, изложить ее на бумаге. Поэтому никому ничего не сказала, хотя на ум мне пришли две строчки из стихотворения Эндре Ади, которое мы заучили в школе на уроке венгерской литературы:

 
Там, где крылья подре́зали нам,
Там, где вечер – мертвецкий дурман.
 

С этим я и заснула.

А проснулась от какофонии свадебной процессии. Это была свадьба Шпильки, сочетавшейся с каким-то истопником. Однако это событие не заслуживало бы внимания, если бы не поразившее меня поведение Лацы Зашибленного. Когда начали играть очередную мелодию, он, вместо того чтобы водить смычком по виолончели, начал, как сумасшедший, дубасить свой инструмент какой-то палкой.

– Что он делает? Он с ума сошел? – спросила я Петике, которого тоже привлек этот шум.

– Да ничего подобного. Это так принято. Ведь это не виолончель, а гардонка, – просветил он меня.

– Такой инструмент?

– Ну да, типа виолончели.

– И не жалко тебе его?

– Если хочешь, я для тебя разузнаю, что пишут о нем в ученых книгах.

– Ну, конечно, хочу. А знаешь, что мне сегодня приснилось?

Перед тем как проснуться из-за свадебной какофонии, мне снилось, что я – скороход при царе, и в беге моем меня вдруг остановила мрачная и глубокая пропасть. В этом сне меня звали Картечью, расселина была неимоверно глубокой, не слишком широкой: казалось, что перепрыгнуть ее можно в один прыжок.

30. Одно важное наблюдение

Понаблюдав за летающими животными, и вовсе не только за птицами – нет! – но и за комарами, шмелями и даже нетопырями, я открыла закономерность, согласно которой летать могут только существа, которых природа наделила крыльями. Мне кажется, что между маханием крыльями и полетом существует глубокая причинно-следственная взаимосвязь.

Ведь ни волки, ни змеи, ни люди, ни кошкодавы не способны подняться ввысь, будь они сколь угодно страшными или могучими.

Да, теперь я все поняла.

КРЫЛЬЯ – ВОТ В ЧЕМ РАЗГАДКА!

31. И один важный вопрос

Но если способность летать зависит от крыльев, то почему страусы не летают? Почему самовлюбленные и надменные, глупые и заносчивые павлины и павы при всем желании могут отлететь – ну разве это полет? – всего лишь на пару метров?

Павлины, конечно, животные замечательные, спору нет. И хвосты, и головы, и никчемные крылья – заглядение, да и только.

Но почему они не взлетают, ну хоть на забор, когда им угрожают собаки?

Выходит, летать можно разучиться.

Но зачем нам подрезали кончики крыльев – только нам, беглецам? Не только ведь в наказание.

Наверно, боятся, что в один прекрасный день мы улетим в Африку.

Ведь можно снова научиться летать!

Ну конечно, и об этом я догадалась еще вчера!

От волнения я что есть духу припустила по выгону. Я знала то, чего не мог знать лишенный перьев и не умеющий толком бегать ограниченный человек. Что крылья, во всяком случае страусиные, как их ни подрезай, все равно отрастут!

Этого ты не учел, человек!

Мы научимся снова летать!

– Вы обязательно полетите! – заухмылялся в своей норе крот Игэлае.

33. Падучая звезда. Буся. Дрозд. Великая Праматерь Страусов

– Падучая звезда! Как здорово! – воскликнула я.

– Можно и так сказать, – отозвался Петике.

– А как еще? – спросила я.

– Из запредельных космических далей к нашей планете приближается лыжник, и на виражах из-под его звездных лыж сыплются искры. Он стягивает с лица горнолыжную маску и посылает тебе улыбку.

Копна раньше была певицей сопрано в хоре театра музыкальной комедии, но из театра она ушла, повздорив с директорской протеже – драматической инженю. На новое место работы, в контору страусиной фермы, она притащила диван, на котором директор театра распределял между актрисами роли, и теперь на этом диване они пьют кофе.

Шпилька с мужем, изувером-инженером, оказавшимся на самом деле истопником, в качестве свадебного подарка получила от коллег легавую. Собаке этой в обед сто лет, зубов нет, и шерсть почти вся облезла, но они в ней души не чают, зовут ласково Бусей и позволяют ей спать в своей постели.

Из Венгрии, с острова Маргит, к нам прилетел дрозд. Поет он на каком-то чудном диалекте, что тут же заметили остальные дрозды в лесу.

Наш вожак Капитан сказал, и это меня просто потрясло, что, оказывается, страусы когда-то умели летать, а Великая праматерь страусов, возможно, и до сих пор летает по Небесным саваннам.

Летает!

Но если так, то нам нужно не учиться летать, а просто вспомнить, как это делается!

Просто вспомнить! Пррростовспоомнить! Прррррро-сто!!!

Эй, праматушка в небесах!

Кто бы мог научить нас летать?

– Ты – великая, – уставился на меня Максико, симпатичный молоденький страус, когда я посвятила его в эту тайну. – И до всего дошла сама! Ну и светлая голова! Какая ты вся логичная! И стройная! Голенастая! И пахнешь приятно! – восторгался он.

35. Целебная вода Самоша. Струнный тамбурин

Я решила, что больше не буду ходить на уроки забвения. Кто знает, что уже стерли из моей памяти. И даже придумала раздобыть из Самоша немного воды для себя и для Максико. Говорят, будто тот, кто отведает этой воды, становится не способен к забвению. Если это действительно так, то Самош среди прочих рек – то же самое, что незабудка среди других цветов.

А может быть, тот, кто отведает этой воды, не только перестанет все забывать, но если ему повезет, то опять будет помнить все, что когда-то знал, но забыл?

Конец ознакомительного фрагмента.