Что-то мне нечем дышать

Неужто я всегда была одна?

Или только теперь?

Или был лишь он?

Пауза.

(Шепчет, словно издалека.) Кейт, держись за меня крепче, Кейт…

Уильям! Где ты?

Помедли, Кейт! Вот так, вот так. Знаешь, ты всегда была моим ангелом, Кейт…

Уильям!

Пауза. Темная кухня. Старуха.

(Шепчет.) Уильям…

Ворон каркал, что любовь не будет вечно длиться, Но ты была орлица, и голубка, и синица.

Уильям…

Я была…

Я была – ангелом?

Возлюбленная Кейт.

Ты меня не слушала?

Скорбела и не слушала?

Уильям.

Послушай, Кейт.

Мы никогда с тобой не расстанемся.

Слышу, Уильям, слышу…

Вижу.

Темнота.

II

За столом, завернувшись в плед, сидит мужчина: Александр Гилкрист. Он пишет и время от времени кашляет.

…Подводя итоги, можно сказать, что со времен… Рембрандта… Нет, Дюрера… Что со времен Альбрехта Дюрера и Рембранта мир не знал столь удивительных… удивительных? Примечательных. Мир не знал столь примечательных гравюр на библейские темы… (Откладывает в сторону перо. Перечитывает, бормоча себе под нос.)

Боже, что за чушь. Болтовня, да и только. (Передразнивает свой собственный выспренний стиль.) “Столь примечательных… Со времен…” Вот до чего я докатился. Сухо, скучно. Просто казенный адвокат какой-то. Или школьник, что уселся писать сочинение. Превращаю золото в свинец. Разве к этому я стремился?

Куда делось золото, Александр? Где истина? (Закрывает глаза. Из горла вырывается кашель.)

А истина в том, что я и думать-то почти не могу. Голова раскалывается… До чего же хочется пить… (Отпивает воды.) Вот так-то лучше… Вернемся к истине. К восторгу. Вспоминай, давай-ка вспоминай, как это было… что ты тогда чувствовал…

Голос за сценой. Папочка!

Не сейчас, заинька. Я работаю! Вот закончу и приду.

Папочка!

Дорогая моя, я же сказал, что занят. Пойди отыщи няню.

Няня спит!

Господи. Неужто снова наклюкалась? Так дело не пойдет… (Вновь повышает голос.) А ты можешь лечь сама? Я скоро закончу. И тогда приду и почитаю тебе, честное слово.

Молчание.

Что же мне делать? Надо будет ей сказать, что еще раз – и я ее уволю. Но где же найти другую? Это же нужно время, чтобы с ними встречаться, читать объявления, а времени нет ни минуты… А бедняжка Энн уже просто вне себя… Боюсь, нам придется немножко потерпеть… во всяком случае до тех пор, пока я не закончу рукопись и не передам ее издателю. А пока будем продолжать в том же духе, ковыляя от одной напасти к другой. (Закрывает лицо руками.)

По меньшей мере.

По меньшей мере, у нас есть крыша над головой, и у меня есть Энн. А малютка Беа наконец пошла на поправку… Вот она, истинная радость. Хоть в чем-то повезло.

Да и разве то, что выпало на мою долю за эти не долгие годы, сравнимо с нищетой и забвением, в которых он жил до конца своих дней? У меня есть друзья. Есть издатель. Есть читатели, которые ждут выхода моей книги. Нет-нет, я должен благодарить Господа за счастливый жребий.

Пауза.

Родиться в наши дни – сама по себе удача. Сто лет назад Британия была не та. Выжить в ней было труднее.

А пережить резню во Франции… Бесконечные войны.

До чего же болит голова.

Пауза.

За дело! А ну-ка, соберись, Александр. Ты же почти закончил. Выбрось все прочь из головы и возьмись за дело. Книга Иова… Вот только где…

Книга Иова. (Смеется.)

Однако же, тончайшая ирония. (Смех перерастает в приступ кашля.) Возьми себя в руки.

Пауза.

Надо бы вернуться к книге и вновь ее посмотреть. Иного средства нет. Вернуться и смотреть, смотреть, смотреть. А потом описать увиденное наияснейшими, наипрозрачнейшими словами. И если так поступить, если быть предельно честным и сосредоточиться на самой вещи, только тогда может произрасти нечто большее, нечто важное и значительное, и вместе с тем невесомое и волшебное. Оно растет по собственному произволу, захватывая и сердце, и душу, и разум.

И когда я предаю его бумаге, прочие слова краснеют от стыда, ибо в нем живет истина, а в них – нет. Истину нельзя рассказать так, чтобы ее поняли; надо, чтобы в нее поверили^[31]. Как обычно, лучше мистера Блейка не скажешь… (Откладывает лист бумаги в сторону, раскрывает книгу.)

Истине всегда поверят.

Пауза.

Что за дивный рисунок!

Иов с женою сидят бок о бок, их сблизило горе. Покинутые родители, лишившиеся детей, единственной своей отрады. Несчастья окружили их плотной стеной, —

порою мне кажется, что вот так же они окружили меня, – но Иов не колеблется ни минуты. Преломив хлеб, он протягивает кусок нищему. А в образе нищего воплощен сам Господь: та же струящаяся борода, тот же мощный торс!

И вот Иов вкладывает ему хлеб прямо в ладони, а вторую половину оставляет для другого несчастливца, хотя его собственное положение ничуть не лучше. А жена жмется к нему, словно дитя, но ее большое лицо напоминает лица святых на соборных фресках.

Записать. Скорей записать.

Не плакал ли я о том, кто был в горе? Не скорбела ли душа моя о бедных?^[32]

Так говорит Иов, а Блейк помещает его слова прямо над рисунком, и они для меня как укор. А Господь глядит в печали и размышляет, как если бы слышал речи Иова, и тяжело у него на сердце, и молвит он Сатане:

(пауза) вот, он в руке твоей, только душу его сбереги  ^[33].

Пауза.

Сатана, последнее время мне кажется, что это я в твоей руке.

Рассудок мой затуманен. Передо мной одна-единственная задача, но я запутался в ней, словно птица в силках. Выбора нет: я должен закончить. Должен освободиться.

Пауза.

Денег нет. Дети болеют. А бедняжке Энн приходится нянчиться с ними в одиночку. Она даже не пускает меня к Беа. Как давно я не видел малышку…

Я все понимаю, я должен закончить книгу, а если слягу, то одному только Богу ведомо, как мы выживем.

Но дьявол приходит ко мне и нашептывает на ухо, заставляя меня сомневаться.

А что, если Беа умрет? (Хватается за голову.) А что, если она умрет, а тебя не окажется рядом?

Невыносимо.

Нет уж, хватит! Гони ее прочь, эту мысль! Работай. Вглядывайся. Не думай. Ни о чем не думай. Делай, как велит жена. Блейк, Блейк и еще раз Блейк.

Закончи Блейка.

Закончи Блейка, выполни свой долг перед ним.

И перед собой.

Послушай, ведь этот труд тебе не в тягость. В гении Блейка ты черпаешь вдохновение. Разве каждый день не дарил тебя радостью, истинной, чистой радостью? Когда ты подбирал слова, чтобы воспеть его гений?

Помни о радости своего труда. Помни о радости!

Помни, зачем ты пишешь.

Зачем ты взялся за перо, Александр, если не поведать всем и каждому об этой радости? Что скажут о тебе дети, если ты не выполнишь свой долг?

Пауза.

(Возвращается к иллюстрации.) Сатана извергает огонь, который вот-вот охватит ангелов.

Держит склянку с огнем, словно солонку

трясет ее над Иовом, посыпая его раны, пусть страдает не только духом, но и телом.

Чирьи. Язвы.

Низвергается Сатана, раскинул ноги, ярость клокочет в груди, но лик обращен к Творцу. Безысходный, изнуряющий страх.

Посмотри на них: Господь и Сатана, отец в печали и бессилии следит за падением сына, тот исполнен гордыни и страха. А внизу Иов с женою не теряют твердости духа.

Вот он, Ветхий Завет, его неистовство и абсурд.

И вот как Блейк разместил их на странице. Весь абсурд наверху, Господь и Сатана тягаются – кто кого, ангелы, как малышня в детской, замирают в сладостном страхе: ох, и бойня сейчас начнется! Святая любовь… Лживая, разрушительная любовь… Святая любовь: Зависть, Месть и Жестокость.

Перевернем страницу вверх ногами: наверху окажется Иов, и все встанет на свои места. Иов с женой в ответе за мир. Благочестие, стойкость и милосердие.

(Перелистывает страницу.) Иов и его прекрасные дочери.

Пауза.

Помнишь, как ты увидел их впервые? Как потрясла тебя эта красота?

Ты был молод. Вроде не так давно. Но до Энн и до детей. До всего-всего…

Узнаешь себя в молодом человеке, что шагает по Стрэнду?

(Вспоминает.) Я учился на юриста. Каждый божий день шагал по Стрэнду. Ходил мимо Фаунтин-корт и знать не знал, что был такой человек по имени Уильям Блейк, поэт и художник, и что лет двадцать назад он жил на Фаунтин-корт. То еще было местечко, когда я там ходил, был там клуб, где пышнотелые красотки принимали картинные позы перед уродливыми клиентами, где день и ночь бренчало пианино. Должно быть, здесь царили нищета и убожество, когда Блейк был еще жив и выводил свое имя на этих гравюрах.

День и ночь катились по Стрэнду коляски, шатались пьяницы, а ночью было темно, хоть глаз выколи. И тут же Блейк и миссис Блейк в своей бедности, в своей почтенной и такой обыденной бедности. О, как меня трогает мое описание его бедности.

Ветхое жилье, одежда в заплатах. Миссис Блейк, измученная работой и заботой о муже, его неистовые видения, отчаянная честность. И как только могли другие художники, даже самые лучшие, продаться за похлебку?

О, как часто в последние годы я видел его лицо, его фигуру в углу своего кабинета, где он сидел покойно и глядел на меня безо всякого удивления – на человека, который должен спасти его от забвенья и вернуть в сонм великих, где ему самое место. У него высокий лоб, на губах улыбка и великое упорство во взоре.

И сколько бы ни являлся мне он, всегда где-то рядом она.

Сидит тихонько в другом углу, не сводит с него глаз. (Смотрит в угол.)

Мне не нужно с ним говорить. Я всегда рад его видеть, но рассказчик здесь я, а не он, я сам о нем расскажу.

Мистер Блейк, вы ведь не против, правда?

Мой долг – изложить ту истину, что открылась мне. Записать мои видения. И я буду верен своему воображению точно так же, как был верен ему ты, Уильям Блейк. (Вглядывается во что-то, приметное только ему, и кивает.)

Пауза.

Итак, в один прекрасный день я, как обычно, шел по Стрэнду мимо книжной лавки. Порой я туда заглядывал. Вот и в этот раз не удержался.

Там часто попадались любопытные книжки, и я просто не мог оставить их без внимания, ибо уже тогда понял, что юриспруденция – не мое призвание, и неизменно тосковал на наших скучных, скучных лекциях…

Это был маленький темный магазинчик, этакая лачуга, пещера, до самого верха заставленная книгами, а по стенам текла вода, попортившая немало томов, что залежались в ожидании покупателей. Помню все, как вчера, хотя, сдается мне, этой лавки давно уже нет, равно как и ее владельца… Помню комнаты книг, уходившие в бесконечность, словно ящики фокусника, словно анфилады залов во дворцах, словно арки во дворах, где играют дети… Нет, не дети – взрослые дети… А что за дивный, что за нелепый запах там царил! Гниющее знание, обращающееся во прах, возвращающееся к своим истокам. Вот там-то, в самом дальнем углу, я наткнулся на твою Книгу Иова.

И раскрыл ее на странице, где Иов с женой…

Так, посмотрим…

(Листает.) Вот она. Иову и его друзьям является Господь, у меня и сейчас дух захватывает, когда я на них смотрю, я и теперь не могу отвести глаз, до чего же радостно видеть этих звездных ангелов, юных, но величавых, кудри их развеваются в дыхании звезд, а Господь преклонил колени и простер длани – о, как любит эту позу Блейк, – Господь похож на снижающегося орла, а под ним, словно во сне —

в чьем, кстати, сне? —

Иов, и трое его усомнившихся друзей, а слева, где отдыхает глаз —

жена Иова

Нет, уже не жена Иова, а Рафаэлева Мадонна в миниатюре. Взгляни на глубокие тени вкруг ее лица и на щеках, взгляни на прекрасные глаза, возведенные горе, и на хрупкие ладони, сошедшиеся в молитве.

Женщина, какую мужчина не устанет любить всю жизнь.

А вокруг нее, на полях, творится мир.

Можешь ли ты связать узел Хима и разрешить узы Кесиль?^[34]

Блейк вопрошает, Господь вопрошает, вся страница вопрошает

Что ты знаешь о сладости утренних звезд?

О том, как родится земная твердь, как вздымается море, как извиваются хвосты морских чудовищ…

И подняв глаза от книги, я вновь оказался у книжной полки и вскрикнул, кровь прилила к голове. Где я? Какой у нас нынче день? Который час? И куда я шел?

Кто я?

Чему мне посвятить свою жизнь?

Кто я и куда иду?

Пауза.

Темная, затхлая комната

Книжная лавка

Продавец не сводил с меня глаз, пока я шел к нему с книгой. Должно быть, я был похож на безумца, жилет расстегнут, волосы дыбом – от изумления я запустил в них пятерню.

Я отдал за книгу все свои деньги и отправился в Дом правосудия, но и в тот день, и дальше судебные дела и разбирательства меня не занимали.

Я прочел “Иова” какой-то частью разума, которая доселе дремала, увидел такими глазами, какими прежде никогда не глядел на мир. В ошеломлении я водил ладонью по странице.

Слова узоры росчерки

Вихри твари крылья агнцы

Идеальная несоразмерность

где пространство задано страстью

и где нет места для геометра

ни для юриста

Пауза.

Так “Иов” обратил меня на путь истинный, долой службу, долой суд, долой систему и ярмо общественной пользы. А ведь я мог бы оставить след в юриспруденции —

вместо того чтобы пробиваться вот так,

в одиночку.

По всем законам королевства, по всем законам Империи я мог бы добиться немалого успеха.

А вместо этого у меня недописанная книга, дом, который надо содержать, но на который нет денег, любимая жена, которая зарыла свой талант в землю, посвятив себя детям. Жена, которая, боюсь, устала от меня и от моей одержимости.

(Неужели я сказал об этом вслух? Высказал мысль, что день за днем точит сердце, словно вода – камень.)

Кап-кап-кап

Энн меня больше не любит

Кап-кап-кап

Отсылает меня работать, чтоб не стоял у нее над душой

Спит одна, говорит, что слишком устает от детей

Как-кап-кап

Перестала меня целовать

О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

Много о чем, отвечает она и глядит мимо.

Так и есть! Я ее потерял.

Потерял?

А была ли она моей?

Женщина, какую мужчина не устанет любить всю жизнь.

Была ли она моей?

Не знаю.

Но любовь без взаимности подтачивает и отравляет наши корни. Я боюсь ее, а она из-за этого страха отдаляется от меня еще больше.

Пауза.

Блейк, повторяет она. Не беспокойся о нас, занимайся своим Блейком.

Говорит, что я великий писатель, что я пишу как ангел, что, когда я закончу книгу, Блейка неминуемо ждет признание, но в глазах ее нет любви.

Говорит и мчится наверх с ворохом чистого белья

где мечется в жару мой ребенок

а мне между тем нечем заплатить врачу

жена, которая даже не заглядывает ко мне в кабинет

а когда я пытаюсь ее обнять, по лицу ее скользит тень неприязни

Я отказался от карьеры, от денег, любви, здоровья. Но ради чего?

Ради страсти. Ради видения.

Блажь? (Оглядывается и смотрит в одну точку, словно к кому-то обращаясь.)

Уильям! Ответь мне. Блажь?

Уильям!

Скажи мне, Бога ради. Скажи! (Заходится кашлем.)

Если бы вы любили Меня, то возрадовались бы

Вот, Он и слугам Своим не доверяет и в Ангелах Своих усматривает недостатки

Я знаю, знаю

Но до чего же трудно

До чего же трудно

Неужели ты никогда не сомневался, Уильям? И никогда не оступался?

Вижу рядом с тобою твою жену, поддерживающую тебя под локоть… Ведь это же твоя жена, правда? Это миссис Блейк.

А Иов – это сам Уильям Блейк. Даже с бородой его трудно не узнать. Высокий лоб, посадка головы. Это ведь ты, а? Я же не слепой, мистер Блейк. На каждой странице – ты.

А рядом с тобою она, верная и благочестивая, а порою величественная, словно Царица Заблудших Душ. Миссис Блейк, твой ангел, твой утешитель, и, когда ты спотыкался, она поддерживала тебя под локоть, прислонялась головой к твоему плечу и жалела тебя.

А я сижу здесь один. Жена сторонится меня, и я не смею к ней приблизиться. (Обхватывает голову руками и стонет.)

Нет, что-то со мной не так. Все время сомневаюсь. Чувствую, до чего же я слаб. Всего боюсь.

Господь больше не спускается на землю в воздушных вихрях, чтобы заставить нас трепетать.

Он показывает нам пустую комнату. Заставляет сидеть за столом без единой мысли, без вдохновения. Мучает пустотой.

Страница, а на ней – несколько безжизненных банальностей.

Жалкое подобие истины

Женщина, не верящая своему сердцу

Жалость! Да, жалость.

И стены, и часы на каминной полке, и гладкие деревянные подлокотники.

Пауза.

Что-то мне нехорошо. Нехорошо.

Вот уж некстати.

Труд почти завершен.

Я еще молод. Быть может, и доживу

до той поры, когда ему воздадут по заслугам.

К черту банальности, к черту подобие истины! Я сказал.

Энн!

Энн! (Кашляет.)

Мне нужно прилечь.

Голос за сценой. Алекс, в чем дело?

Мне нехорошо, Энн.

Не кричи, Алекс, Беа спит.

(Шепчет.) Ты поможешь мне постелить постель?

Алекс, я скоро спущусь.

Мне нехорошо, Энн.

Александр, я надеюсь, ты ничего не подцепил?

Я почти закончил, Энн!

Не слышу.

Почти закончил.

Скоро приду.

Подожди минутку.

Он оседает в кресле, уронив лицо в ладони.

III

Женщина за тридцать: Энн Гилкрист. Неугомонная, энергичная. Роется в письмах, то прочтет строчку из одного, то из другого. Ходит по комнате туда-сюда. Слышны голоса детей, играющих в соседней комнате.

Все идут и идут. Ума не приложу, что с ними делать. Надо бы ответить. (Вздыхает.) Но не теперь. (Зачитывает одно из писем.) “Ужасное известие… такой одаренный молодой…” Чье же это? (Смотрит.) О… надо же, как он любезен. Но боюсь, что и сам дышит на ладан.

(Читает еще одно.) “Потрясен вестью о том, что…”

(Шуршит письмами.)