Через год с небольшим после женитьбы пыла в наших отношениях поубавилось, и я спрашивал себя, не была ли моя любовная горячка подогрета соперничеством. Стал бы я сходить по ней с ума, не будь она девушкой моего лучшего друга? Потом, когда Диана забеременела, в нашей семейной жизни появилась масса новых ощущений, и по мере того, как ее животик увеличивался, она становилась все лучезарнее. Раньше я любил рисовать и серьезно занимался рисованием на первом курсе в Гарварде, а мои познания в искусстве еще больше привлекали ко мне Диану. Она разрешила мне рисовать ее и позировала обнаженной, когда маленькие груди налились, а животик восхитительно округлился. Она возлежала на подушках с закинутыми за голову руками, на боку, чуть приподняв, но – отдавая дань скромности – плотно сомкнув ноги, как Маха у Гойи.

Первый день на чердаке я провел возле слухового окна, чтобы наблюдать за тем, как будут развиваться события, когда станет ясно, что я пропал. Сначала Диана отправит двойняшек в школу. Потом, едва школьный автобус завернет за угол, позвонит ко мне в контору и удостоверится, что моя секретарша видела, как я ушел оттуда вчера вечером в обычное время. Она попросит, чтобы ее оповестили, когда я появлюсь на работе; при этом голос у нее будет не просто спокойным, но приторно бодрым, словно речь идет о домашних пустяках. Только сделав звонок-другой друзьям в надежде, что те могут что-то знать, она, по моим прикидкам, запаникует. Будет посматривать на часы и, примерно к одиннадцати, соберется с духом и позвонит в полицию.

Я ошибся на полчаса. Наряд полиции подъехал к дому, по моим часам, в одиннадцать тридцать. Диана встретила патрульных у заднего крыльца. В нашем городке полицейским платят хорошо, ведут они себя вежливо и недалеко ушли от нас, местных жителей, в своих смутных представлениях о преступном мире. Я знал, что они составят словесный портрет, попросят фотографию и тому подобное, чтобы состряпать сводку о пропаже человека. Как только копы вернулись в машину, я разглядел сквозь ветровое стекло, что они улыбаются: где еще искать пропавших мужей, как не у “Сент-Барта”, за бокалом pina colada^[1] в компании chiquitas^[2]?

Для полного набора не хватало только Дианиной матери, и к полудню из Нью-Йорка на своем белом “эскалейде” прибыла вдова Бэбс, не одобрявшая наш брак, о чем теперь не преминет напомнить. Внешне Бэбс являла собой Диану, да поможет Господь моей жене, тридцатью годами старше: высокие каблуки, фарфоровая челюсть, липосакция, ни следа варикоза и золотая осень волос, залаченных до блеска и твердости арахисовых козинаков.

В последующие несколько дней с утра до вечера к дому подъезжали машины друзей и коллег, демонстрировавших поддержку и утешавших Диану, как будто я был уже покойник. Эти ничтожества, едва сдерживая возбуждение, выражали соболезнование моим несчастным жене и детям. Сколько чужих мужей непрочь подкатить к Диане при первом же удобном случае? Я подумал, может, стоит ворваться в дом – Уэйкфилд воскресе! – просто ради того, чтобы полюбоваться их физиономиями.

Потом все затихло. И света в доме было немного. Порой я видел промелькнувшую в окне фигуру, но кто это был, определить не мог. Однажды утром, после того как девочек увез школьный автобус, ворота гаража открылись, и Диана, сев в свою машину, поехала в окружной Музей искусств, где работала хранителем. Я был голоден – пробавлялся довольно скудными объедками из нашей помойки и мусорных бачков соседей – и поспешил пробраться в дом, чтобы воспользовался его благами. Поел крекеров и орехов из кладовой. Умывшись, прополоскал полотенце, отправил его в сушилку и только после этого аккуратно сложил и вернул в бельевой шкаф. Стащил несколько пар носков и трусов, предполагая, что в заполненных до краев ящиках исчезновение столь малого количества останется незамеченным. Хотел прихватить еще чистую сорочку и пару ботинок, но решил не рисковать.

На этом этапе я все еще переживал по поводу денег. Что делать, когда закончится небольшой запас наличных в бумажнике? Если я намерен исчезнуть с концами, нельзя пользоваться кредитными картами. Можно выписать чек задним числом и обналичить его в городе, в отделении местного банка, но, когда придет месячный баланс, Диана увидит отметку и подумает, что я бросил семью преднамеренно, а это вовсе не так.

Близился вечер, время, когда цветущие яблони начинали источать дивный аромат, и Диана вышла постоять на лужайке за домом. Я наблюдал за нею сверху. Она сорвала цветы с ветки и приложила их к щеке. Потом огляделась, словно что-то услыхав. Посмотрела в одну сторону, затем в другую, взгляд скользнул по гаражу. Она стояла, будто прислушиваясь, чуть наклонив голову, и у меня возникло чувство, что она почти догадалась, где я, ощутила мое присутствие. Я затаил дыхание. Минуту спустя Диана повернулась и пошла в дом, дверь за нею закрылась, и я услышал, как щелкнул замок. Тот громкий щелчок все определил. В моем сознании он прозвучал как знак перехода в новую, свободную жизнь.

Я ощупал заросший подбородок. Кто этот парень? Одичавший бродяга? Меня ничуть не волновало, что я бросил в своей адвокатской конторе все дела, клиентов, партнеров. Больше не придется спешить на поезд. Внизу в гараже мой любимый серебристый “БМВ-325” с откидным верхом. На что он мне сдался? Я совсем разошелся: готов был рычать и бить себя кулаком в грудь. Больше нет нужды в накопленных за годы друзьях и знакомых! Не требуется переодеваться в чистое и гладко брить лицо. Отныне моя жизнь не связана с кредитными картами и сотовыми телефонами. Стану жить как получится, на то, что смогу отыскать или создать сам. Будь это тривиальный уход от жены и детей, я бы написал Диане записку с предложением найти хорошего адвоката, забрал из гаража машину и покатил на Манхэттен. Снял бы номер в гостинице, а на следующее утро отправился на работу пешком. Так может поступить любой, сбежать может каждый, сбежать куда подальше – но все же остаться прежним. Со мною все иначе. Мой случай особенный. На этих странных задворках, ставших моей средой обитания, мне предстоит продержаться как человеку, затерявшемуся в джунглях или выброшенному на необитаемый остров. Я не сбегу – я превращу это место в свое. Таковы условия игры, если это игра. Вызов брошен. Я ушел не только из дома – я вырвался из системы. Вместить жизнь в сверкающий глаз взбесившегося енота – вот чего я хотел и никогда еще не был столь непоколебим в своих намерениях, словно несколько моих фантомных образов слились наконец в того, кто я есть на самом деле, – Говарда Уэйкфилда.

При всей дарованной самому себе свободе, я все же решил присматривать за якобы брошенной женой. По необходимости я сделался ночным существом. Днем спал на чердаке, ночью выходил наружу. Я стал чувствителен к погоде и интенсивности лунного света. Пробирался от одного дома к другому дворами, не доверяя тротуарам и проезжей части улиц. Я многое узнал о живущих по соседству людях: что они едят, в котором часу ложатся спать. Когда на смену весне пришло лето, многие уехали в отпуск, большинство домов опустело и стало меньше возможностей кормиться из помойки. Но вместе с тем и собак поубавилось, меньше лая было, когда я крался под деревьями. Где держали больших собак, там и вход для собаки был побольше, так что я мог пролезть в дом и разжиться банками консервов и упаковками, припасенными в кухонных кладовках. Ничего, кроме съестного, я не брал. Я сравнивал себя, правда не всерьез, с индейцами, охотниками на буйволов, которые убивают животных ради мяса и шкуры, после чего благодарят их отлетевшие души. Иллюзий по поводу нравственной стороны своих поступков я не питал.

Одежда моя начинала ветшать. Борода росла, волосы становились длиннее. С приближением августа Диана, возможно – как мы делали много лет подряд, – снимет дом, приглянувшийся нам обоим на Кейп-Коде, и на месяц увезет туда девочек. Пришлось потрудиться, чтоб восстановить бедлам в моей берлоге. Я планировал спать на улице, пока они не явятся наверх за спасательными жилетами, надувным матрасом, ластами, удочками и прочим летним хламом, который я так безропотно когда-то закупал. В поисках нового места ночлега я покинул обжитую территорию с острым ощущением неприкаянности, но едва приступил к поискам доступного места, как наткнулся на островок столь девственной земли, о котором можно было только мечтать. В неярком свете полумесяца я быстро понял, что нахожусь в приписанном к нашему городку заповеднике, куда водят младших школьников, чтобы дать им представление о том, как выглядит неасфальтированный мир. Я тоже приводил сюда дочек. Наша фирма представляла интересы богатой вдовы, передавшей городу право собственности на эту землю с условием, что она навсегда останется нетронутой. Из темноты проступили черты первозданной природы. Земля была мягкой и топкой, на тропинках валялись опавшие ветки, я слышал навязчивый, как самогипноз, стрекот цикад, кваканье лягушек, и выработавшееся совсем недавно звериное чутье подсказало мне: кругом полно других четвероногих. На опушке леса я обнаружил небольшой пруд. Вероятно, его питал какой-то подземный родник, поскольку вода была холодная и чистая. Я разделся, искупался и натянул одежду прямо на мокрое тело. Той ночью я спал в полом стволе засохшего старого клена. Не сказать, что спалось мне хорошо. Донимали мошки, садившиеся на лицо, а рядом беспрерывно шла неведомая мне жизнь. Было, конечно, неуютно, но я постановил не придавать этому значения: такие ночи должны были стать для меня нормой.

И все же, когда Диана и девочки уехали на каникулы и я смог вернуться на убогое лежбище на чердаке, я остро почувствовал, что одинок как изгой. В утешение я решил, что мой новый облик “привет с того света”, по крайней мере, дает мне шанс неузнанным бродить по улицам. Бородатый дохляк с закрывающими лицо космами. Когда волосы отросли, я понял, что все более заметную седину раньше удавалось скрывать лишь усилиями парикмахера. Как был, в обносках, грязный и лохматый, я отправился в деловую часть городка и воспользовался общественным сервисом. В публичной библиотеке, где имелся чистый, как и полагается, мужской туалет, я полистал газеты, и мне показалось, что я читаю про жизнь на другой планете. И все же, подумал я, моему нынешнему облику больше подходят газеты, нежели библиотечные компьютеры.

В хорошую погоду я с удовольствием сидел на скамейке у торгового центра. Я не попрошайничал – если бы стал просить деньги, охранники вытолкали бы меня взашей. Просто сидел горделиво, нога на ногу, с высоко поднятой головой и, вероятно, производил впечатление чудака, страдающего манией величия. Иногда мамаши подсылали своих детишек, чтобы те сунули мне в руки мелочь или доллар. Благодаря им я время от времени мог насладиться горячей едой в “Бургер-кинг” или выпить кофе в “Старбакс”. Прикидываясь немым, я указывал пальцем на то, что хотел.

Эти вылазки в центр я расценивал как дерзкие эскапады. Требовалось доказать себе, что я способен на риск. Удостоверения личности при мне не было, но не исключалось, что кто-нибудь или даже сама Диана, вернувшись из отпуска, может, проходя мимо, меня узнать. О встрече с ней я чуть ли не мечтал. Но через некоторое время эти походы утратили прелесть новизны, и я снова уединился на своей территории. Добровольное заточение я принимал как церковное послушание, будто монах, давший обет подтверждать своеобразие божьего мира.

По телефонным проводам путешествовали белки, подавая друг другу сигналы хвостами. Еноты поднимали крышки баков с отходами, выставленных на обочину в ожидании утреннего приезда мусорных машин. Если я опережал зверьков, они знали, что для них в контейнерах ничего не осталось. Скунс каждую ночь наворачивал круги, как сторож, повторяя один и тот же маршрут мимо нашего гаража, сквозь бамбук и дальше по диагонали через двор Сондервана к подъездной дорожке, после чего исчезал. Когда я время от времени купался в пруду заповедника, грязная лоснящаяся ондатра с крысиным хвостом наблюдала за мной. Ее темные глаза сверкали в лунном свете. Она ныряла в пруд тихо, не тревожа водной глади, и только после того, как я оттуда вылезал. Частенько по утрам со зловещим карканьем налетали вороны, штук по двадцать-тридцать разом. Могло показаться, что деревья увешаны громкоговорителями. Иногда вороны затихали и отправляли парочку в разведку; те, покружив, приземлялись на тротуар и проверяли содержимое брошенного конфетного фантика или контейнера, не полностью опорожненного мусорщиками. Мертвая белка предоставляла возможность устроить пир: огромное черное скопище крыльев и голов, налетев на тушку, обгладывало ее до костей. Вместе они образовывали своего рода воронье государство – если в нем и были отщепенцы, я их различить не мог. Мне страшно не нравилось, что вороны отгоняли птиц помельче, к примеру, выжили с заднего двора пару вьюрков, свивших там гнездо и не склонных к кочевой жизни – в отличие от этой черной своры, которая, не успев обосноваться на месте, мощным вихрем уносилась к следующему кварталу или городу.

Повсюду рыскали домашние кошки, и, конечно, то в одном, то в другом дворе по ночам лаяли собаки, но их я не считал законными обитателями моего мира. Они существовали беззаботно, пригревшись под крылышком у людей.

Однажды ранней осенью, когда мягкая земля заповедника была уже устлана опавшей листвой, я присел на корточки, чтобы рассмотреть мертвую змею, длиною примерно с фут – при жизни она, вероятно, была зеленого цвета, – а вставая, почувствовал, как что-то плавно коснулось моей головы. Подняв глаза, я увидел белую, будто привидение, сову; сложив крылья, она скрылась в дупле. Легкое прикосновение совиных перьев заставило меня содрогнуться.

Эти существа и я либо служили кормом друг для друга, либо таковым не являлись. Вот и все дела. Недооцененный любовник, гордящийся своим одиночеством, я был на их пути такой же случайностью, какой они раньше были для меня.

Диана всегда ощущала себя уютно в своем теле и не думала стесняться девочек. Плевать ей было, что дети могут увидеть ее голой, а когда я заметил, что, вероятно, не так уж это и хорошо, она заявила, что, напротив, это поучительно, пусть видят, как естественно и беззастенчиво женщина способна относиться к собственной плоти. Ладно, ну а как насчет мужской плоти, спросил я, что, если я стану расхаживать нагишом? И услышал в ответ: “Да неужто, Говард Блюститель Нравов и нагишом? Кишка тонка”.

Когда Диана одевалась или раздевалась в спальне, ее не смущали неприкрытые окна. Это я всегда опускал жалюзи. “Кого ты пытаешься привлечь?” – спрашивал я. “Вон того красавчика на яблоне”, – отвечала Диана. Казалось, она в равной степени не придавала значения ни тому, что ее могут увидеть в окне голой, ни тому, какое впечатление производит на мужчин на вечеринках. Такое поведение было двусмысленным и ставило меня в тупик.

Даже не влезая на яблоню, я нашел на нашем полуакре земли несколько разных точек, с которых можно было довольно хорошо рассмотреть Диану ночью, когда она ложилась спать. Причем всегда одна, как я с удовлетворением отмечал. Иногда она подходила к окну и, уставившись в темноту, расчесывала волосы. В такие минуты освещение оказывалось сзади, и был очерчен лишь силуэт ее чудесной фигуры. Затем она поворачивалась и уходила вглубь комнаты – девушка с высокой талией, узкими плечами и крепкими ягодицами.

Довольно странно, но, когда я смотрел на раздетую жену, мне приходили в голову мысли о ее финансовом положении. Вероятно, я хотел убедить себя, что она не сочтет необходимым продать дом и переехать в другое место. Зарплата у нее в музее была неплохая, но на нас висели кредит за дом и плата за обучение девочек. С другой стороны, я открыл сберегательный счет на имя жены и регулярно его пополнял. Кроме того, я вложил приличную сумму в один трест и дал ей право распоряжаться процентами наравне со мной. Значительную часть кредита я погасил благодаря прошлогодней премии. Возможно, Диане придется сократить расходы на одежду и всякие мелкие радости и отказаться от задумки облицевать ванные комнаты мрамором, но все это вряд ли приведет к ее обнищанию. Если кто-то из нас и обнищал, так это я.

Я шпионил за ней не только, когда она была в спальне. Осенью с каждым днем смеркалось все раньше. Мне хотелось знать, что происходит в доме. Я садился на корточки под окнами в опавшей листве и подслушивал разговоры. В столовой Диана помогала двойняшкам делать уроки. Или все трое накрывали на стол к обеду. Притаившись у стены собственного владения, я услышал свое имя только раз. Одна из двойняшек, топнув ногой, визгливо потребовала не произносить его больше никогда. После этого громко хлопнула дверь. Бывало, Диана выходила на заднее крыльцо покурить и стояла там, подперев одной рукой локоть другой, в которой держала сигарету, указующую в небо. Вот так новость – ведь она бросила эту привычку много лет назад. Иногда по вечерам Диана уезжала, и я не видел ничего, кроме переливающегося разными цветами экрана телевизора в большой комнате. Мне не нравилось, что она оставляла дочек одних, и я не покидал наблюдательного пункта у чердачного слухового окна, дожидаясь, когда подъедет ее машина.

На Хэллоуин улица заполнилась родителями, сопровождавшими своих прелестно костюмированных чад от одного дома к другому. Диана всегда готовилась к нашествию соседских детей, тоннами закупая сладости. В доме зажглись все огни. Слышался смех. Прямо под чердачным окном я увидел пациентов доктора Сондервана. Выйдя из бамбуковых зарослей, они просеменили вниз по нашей подъездной дорожке, сжимая в руках бумажные сумки, предназначенные для драгоценных подарков от соседей, которые, возможно, без особого восторга встретят их у порога.

Последующие две недели жители нашего городка выносили на помойку “неорганические отходы”: телевизоры, сломанные стулья и торшеры, коробки с книгами, журнальные столики, игрушки, в которые дети давно перестали играть, и тому подобное. Я успел разжиться вполне пригодным, хотя немного прохудившимся японским футоном со следами спермы и старым портативным радиоприемником, на вид в рабочем состоянии, – только бы найти к нему батарейки. Больше всего я скучал по музыке.

Той ночью я отправился на поиски ботинок. Мои вконец сносились и разваливались на части. Ночь была сырая. Днем прошел дождь, и улицы облепила скользкая мокрая листва. Действовать следовало молниеносно: к часу ночи то, что предназначалось на выброс, было свалено на тротуарах, а к двум все стоящее уже исчезало. В такие ночи жители южной окраины курсировали в старых пикапах или кренившихся на один бок легковушках и притормаживали, не выключая мотора, чтобы, выскочив на минутку, ощупать каждую вещь, прикидывая, соответствует ли она их требованиям.