Как мы живем

В Париже об отключении воды предупреждают заранее. Но здесь, в Нормандии, считается, что ты и сам как-нибудь узнаешь. И не просто узнаешь, но и запасешься. А с запасами у меня всякий раз выходит осечка. Но ничего, я выкручиваюсь. Для бритья сгодится и вчерашний куриный бульон, а бачок в туалете, если приспичит, я уж придумаю чем наполнить: молоком, или апельсиновым соком, или шампанским – конечно, если оно не лучшего качества. На худой конец попробую сходить пешком на речку – она у нас за лесом – и там помыться, но до таких крайностей пока не доходило.

Обычно воду перекрывают из-за ремонтных работ в нашей или соседней деревне. Раскапывают землю, меняют трубы, и через несколько часов жизнь возвращается в привычное русло. Беда в том, что отключение воды педантично подгоняют под мой распорядок. В смысле, кран пересыхает, едва я выползаю из-под одеяла – обычно в десять, пол-одиннадцатого. Для меня это ни свет ни заря, а для Хью и большинства наших соседей – позднее утро. Как знать, что за дела у них в шесть утра. Мне лишь известно, что наши жаворонки невероятно собой гордятся, а о рассвете высказываются в таком тоне, словно солнце восходит в награду им лично за беспримерные добродетели.

Последний раз воду перекрывали в начале лета. Я поднялся в привычное для себя время и обнаружил, что Хью куда-то упорхнул по своим неведомым делам. Пришлось в одиночку биться над проблемой кофе – этакой “уловкой-22”: чтобы пошевелить мозгами, мне требовался кофеин, а чтобы взбодрить себя кофеином, требовалось пошевелить мозгами. Как-то раз, еле продрав глаза, я сварил кофе на газировке “Перье”: теоретически это возможно, но не на практике. В другой раз я вскипятил вчерашнюю заварку и залил ею кофе. Ладно бы черный чай – тогда, возможно, кофе все-таки получился бы, но чай был зеленый, и получилась гадость. Вновь пережить эти ощущения не хотелось. Я шарахнулся от чайника и поспешил к вазе с полевыми цветами, стоявшей у телефона на одном из столиков в гостиной.

Цветы собрал Хью, вчера, и у меня защемило в груди, когда я вообразил, как он идет с букетом в руке по грязному полю. Хью – человек хозяйственный, точно сноровистая фермерша с Дикого Запада: сам варит варенье, шьет из мешков шторы для нашей спальни… Как-то я застал его у речки: он колотил грязным бельем по камню. Верно, тогда у нас еще не было стиральной машины, но почему бы в ванне не постирать? “Ау, вы кто такой?” – окликнул его я, и мне показалось, что, когда он обернется, я увижу у него на груди младенца – и не сидящего в удобном рюкзаке, а висящего безо всякой опоры, багрового от натуги, сжимающего беззубыми деснами сосок.

Когда Хью бьет подштанниками по валунам на речном берегу или решает обзавестись собственной мукомолкой, я вспоминаю одну супружескую пару – случайных знакомых. Дело было давно, в начале девяностых. Тогда я жил в Нью-Йорке, а на Рождество приехал домой в Северную Каролину, и больше всего на свете мне хотелось удолбаться всерьез и надолго. Мой брат Пол сказал, что знает одного парня, который приторговывает травкой. Мы позвонили, и, как в таких случаях водится, вскоре уже стучались в дверь трейлера в двадцати с гаком милях от Рэли.

Торговца звали Майк-Малёк, а к Полу он обращался – Бром. С виду он походил на старшеклассника, а точнее, на одного из тех ребят, что бросают учебу и целыми днями околачиваются у автостоянки: спортивный костюм, волосы собраны в хвост, в ухе – свежая дырка с продетой ниткой. Обменявшись с моим братом парой фраз насчет его машины, Майк-Малёк провел нас в трейлер и познакомил с женой. Та сидела на диване и смотрела по телевизору рождественское шоу. Ноги в чулках она закинула на журнальный столик, а между коленями у нее сидела плоскомордая персидская кошка. У обеих были широко расставленные глаза и имбирно-рыжие лохмы, разве что у девушки лохмы торчали из-под вязаной шапки. Когда мы с братом вошли в комнату, жена Малька даже не шелохнулась. Вряд ли стоит обвинять ее в негостеприимстве. Сами посудите: только ты присела чуть-чуть посмотреть телевизор за компанию с кошкой, вваливаются какие-то двое, которых ты знать не знаешь.

– Вы на Бет не обижайтесь, – сказал Малёк и шлепнул ее по ступне.

– А-ааай, больно, сволочь.

Он атаковал и вторую ступню, а я прикинулся, будто любуюсь елкой, маленькой, искусственной, на высокой табуретке у двери.

– Очень мило, – объявил я, а Бет испепелила меня взглядом. “Врешь, – говорили ее глаза. – Ты это сказал просто потому, что мой дурак травкой торгует”.

Ей совершенно не хотелось видеть нас в своем доме, но Малёк, похоже, рад был гостям.

– Присаживайся, – сказал он мне. – Вздрогнем?

Они с Полом пошли на кухню за пивом, а девушка крикнула им вслед:

– Ром с колой принесите. – Потом отвернулась к телевизору и злобно глянула на экран:

– Вот тягомотина. Подай-ка мне черномазого.

Я улыбнулся кошке, точно это могло разрядить напряжение, и, только когда Бет указала на дальний угол столика, сообразил, что подразумевается пульт. В другой ситуации я, возможно, указал бы на ряд различий между людьми с черной кожей, которых принуждали трудиться за просто так, и бытовыми приборами черного цвета: приборы не мыслят, не страдают и ничего не имеют против неоплачиваемой работы. Но о сделке пока разговор не заходил, а наркотик требовался мне позарез. Итак, пульт перешел из рук в руки, и я смотрел, как жена наркоторговца тасует каналы, выискивая что-нибудь по своему вкусу.

Едва она остановилась на каком-то ситкоме, Пол с Мальком принесли выпивку. Бет сочла, что кубиков льда ей недодали. Хозяин, однако, буркнул: “Иди ты в задницу”, а сам оттянул резинку своих треников и вытащил пакет с травкой. Пакет вполне мог сойти за небольшую подушку: восемь унций, не меньше; пока я им любовался, Малёк спихнул ноги жены с журнального столика и сказал:

– Эй, сука, поди принеси мои весы.

– Сам принеси – я телик смотрю.

– У, прошмандовка, – сказал он.

– У, сволочь.

– Видите, как тут меня гнобят? – вздохнул Малёк, ушел в задний отсек трейлера – наверно, в спальню – и тут же вернулся с весами и бумагой для самокруток. Запах марихуаны напомнил о рождественской елке – но не о той, что стояла на табурете. Отвесив мне унцию и пересчитав мои деньги, Малёк забил косяк, щелкнул зажигалкой, затянулся и передал косяк Полу. Тот переправил косяк мне, я – хозяину, но тут хозяйка вскинулась:

– Эй, а я, что, не в счет?

– Раздался голос из помойки, – сказал муж. – Ох, бабы. Косяк сосут – не вырвешь, а когда Дяде Медведю охота, чтобы ему в тромбон подудели, у них всегда горло болит.

Бет попыталась огрызнуться, но боялась упустить дым, и получилось:

– Зытнссь, сволчь.

– Вы, ребята, женаты? – спросил Майк-Малёк.

Пол покачал головой:

– Я один раз чуть не обручился, а Дэвид вообще не по этой части – он у нас гомик.