Пролог

Удар. Ещё удар.

Больно.

Я пытаюсь закрыться, отгородиться от человека, которого когда-то любила. Человека, который сделал всё, чтобы все чувства к нему окрасились в чёрный цвет. Теперь я знаю, что он никогда ко мне ничего не испытывал, но так хотелось верить.

Не пла́чу. Главное, не плакать, хотя держать себя в руках невыносимо. Я сжимаюсь в тугой комочек, абстрагируюсь от боли, но сильный толчок ботинком по рёбрам словно бы снимает с меня кожу, оголяет каждый нерв, превращает меня в кровоточащий кусок мяса.

Больно.

Я хочу закричать. Сделать хоть что-то, чтобы эта боль наконец-то прекратилась. Мечтаю умереть – лишь бы хоть так рухнуть наконец в небытие, прекратить эту кровавую вакханалию.

Но даже если я закричу, разве кто-то в этом огромном пустом доме услышит меня?

Бесполезно.

– Тварь, тварь! – муж выплёвывает слова, и они эхом над головой. Впиваются в кожу, ранят сильнее ударов. – Какая же ты бесполезная, мелкая дрянь. Уродка! Фригидная идиотка!

Он говорит ещё что-то, но я не слышу. Не могу слышать, не хочу, не собираюсь. Всего, что он уже сказал и сделал, достаточно, чтобы чаша переполнилась, и меня затопило с головой его злостью, разочарованием во мне, ненавистью.

Чужая ненависть отравляет, но и отрезвляет. И мне проще сейчас, лёжа на полу, под градом ударов, чувствовать себя дрянью. Потому что иначе можно просто не выжить.

А зачем я живу? Почему Коля просто не прихлопнет меня уже наконец-то? Пусть убьёт уже, уничтожит окончательно, тогда станет проще.

Тогда будет не так больно.

– Ко… Ко-ля, – хриплю, унижаюсь, пытаюсь достучаться до обезумевшего мужа, хочу, чтобы услышал меня, остановился. – Не-е… не надо. Пожалуйста.

Но он не слышит меня.

Больно.

Коля наклоняется ко мне, сжавшейся пружиной на полу, наматывает мои волосы на кулак и больно дёргает на себя голову. Приближается, и его мутные шальные глаза заглядывают в мои. Ищут ответов.

– Господи, какая ты жалкая тварь… ненавижу, – он улыбается, обнажая ряд белоснежных зубов. – Кому ты теперь нужна, ущербная? Папочки твоего нет, некому тебя защитить. И денег у тебя нет. Ты бесполезная, ни уму, ни сердцу.

И снова бьёт. С размаху, со всей силы, не жалея своих суставов и моих костей.

Сейчас он похож на сбесившегося дикого зверя, почуявшего кровь. Пьяный, невыносимо злой, жестокий. Разочарованный. И это мой Коля? Человек, которому я когда-то поверила? Человек, который клялся мне в любви? Превратившийся в жестокое чудовище – ненасытного дикаря, измазанного ритуальной кровью врага.

Невыносимо.

– Блядь, зачем я вообще с тобой когда-то связался? Тварина.

Он кричит и кричит, но голос его всё тише. Меня закручивает в вихре его злобы, ненависти, и, в конце концов, перестаю хоть что-то чувствовать. Меня поглощает сладостное небытие, и нитка боли наконец-то обрывается.

И единственное, что ещё остаётся во мне – ненависть.

А потом я выныриваю из тяжёлого марева, но в первые мгновения совсем ничего не чувствую.

Не чувствую.

Не помню.

Отказываюсь помнить.

Боль, приглушённая десятками уколов, капельниц почти не беспокоит. Физическую боль успокоить легко, а вот душевную… Время капает из невидимого крана, бьётся водой о стылый гранит, и вдруг… вдруг я вспоминаю что-то. Сначала неясное, смутное, с каждой минутой оно беспокоит меня всё сильнее.

А когда вспоминаю, боль прошивает меня насквозь, вонзается под кожу ржавыми иглами.

Ребёнок. Мой ребёнок.

Скрипит дверь в палату, я дёргаюсь изо всех сил, пытаюсь дотянуться до вошедшей медсестры, тяну к ней руку, а язык не слушается – онемел. Я хочу спросить, что с моим ребёнком, мне нужно знать, жив ли он. Готова ли я к правде? Нет. Мне просто нужно знать, что с моим мальчиком всё хорошо.

Я точно знаю, что это мальчик – чувствую это.

Медсестре не больше двадцати, она круглолица и улыбчивая, но в глазах тоска.

– Тише-тише, надо поспать.

Она хлопает меня по плечу, пытается уложить обратно, успокоить. Я же рвусь вперёд, кричу, но вместо громкого звука на волю вылетает раздирающий горло всхлип. Птичий клёкот.

– Всё будет хорошо, просто поспи, – просит медсестра, прежде чем вонзить под израненную кожу иглу и влить по тонким венам очередную дозу препарата. – Откуда в людях такая жестокость?

Она причитает, говорит и говорит, и меня снова утягивает на дно моей персональной адовой воронки. Меня обкалывают, усыпляют, снова обкалывают, словно всеми силами мешают очнуться, задуматься, понять. Кажется, даже кормят через трубочку, но всё это неважно. Я хочу, чтобы мне ответили, что с моим ребёнком, жив ли он? Но всё-таки сдаюсь – ни один младенец не выдержал бы такой жестокости родного отца и безумного количества препаратов, ни один.

И на смену жгучей тоске по несбывшемуся снова приходит ненависть. И иссушающее желание отомстить, выжигающее изнутри, превращающее душу в расколотую на части пустыню.

И чего бы мне это ни стоило, я это сделаю.

Даже если придётся продать душу Дьяволу, сделаю.

Глава 1

Злата.

Несколько месяцев спустя.

Я переодеваюсь в крошечной кабинке туалета на заправке. Взятая напрокат машина ждёт меня у обочины, я последние деньги отдала за бензин. У меня ничего больше нет, кроме цели впереди.

Не думай о плохом, Злата, не представляй. У тебя всё получится.

В заляпанном сколотом с одного края зеркале отражаются огненно-рыжие волосы и огромные испуганные глаза. Больше ничего, кроме этого, не вижу. Жмурюсь, после снова вглядываюсь в незнакомую мне девушку по ту сторону гладкой поверхности, но не узнаю в ней себя.

– Эй, красотка! Выходи, ты не одна тут! – противный голос, прокуренный до невозможности идентифицировать пол, режет по натянутым канатам нервов ржавой ножовкой.

Следом кто-то – наверное, тот же персонаж – бьёт по хлипкой двери, но я не даю ему возможности сорвать её с петель.

– Иду я, господи. Уже в туалет сходить нормально нельзя.

Подхватываю пакет с повседневными вещами и прижимаю его к груди, встряхиваю волосами, поправляю короткую юбку и опускаю вниз щеколду. На меня смотрит одутловатая личность. Всё-таки, кажется, женщина, но если она и была когда-то красивой, сейчас этого не увидеть.

– Это ж надо какую кралю в нашу Тмутаракань занесло, – присвистывает существо, осматривает меня гнусным взглядом и ухмыляется, а я бочком-бочком протискиваюсь мимо. – Тебе бы к нашему хозяину обратиться! – несётся мне вдогонку. – Говорят, он с красивыми бабами щедрый. Ещё и рыжая!

– Спасибо за информацию, – киваю и растягиваю губы в вежливой улыбке.

Мне нельзя ни с кем ругаться, я в этот город приехала не для того, чтобы врагов наживать.

Быстро прыгаю обратно в машину, пока снова какой-нибудь алкаш не начал давать мне советы. Слишком короткое платье задирается неприлично высоко, распущенные волосы щекочут шею и плечи, а помада на губах до ужаса яркая – совсем не мой стиль. Но такая амуниция – единственный шанс пробиться к тому, кто может помочь найти справедливость.

Потому больше мне обратиться не к кому.

Дорога впереди то сужается, то разветвляется, петляет, но я точно знаю, куда именно мне нужно ехать. Не зря почти неделю штудировала карту, просчитывала маршрут. Выучила путь наизусть, даже с закрытыми глазами найду нужную точку.

Впрочем, в этом городе каждая собака знает, как найти ночной клуб "Чёрное и Белое". Но мне нужен не только и не столько клуб. Мне нужен его владелец.

Я никогда не видела Артура Крымского, но я очень многое слышала о нём: о его жестокости, бескомпромиссности, ярости при умении хранить ледяное спокойствие. И о давней вражде с моим мужем тоже слышала. И это мой шанс. И я его не упущу.

Я так часто все эти месяцы повторяла слово “шанс”, так много думала о своём будущем, что, кажется, меня зациклило. Но однажды поняла, что это лучше, чем рыдать о прошлом.

Парковка клуба забита автомобилями, но больше всего здесь мотоциклов. Огромные, словно адовы кони, такие же чёрные, некоторые с заляпанными грязью колёсами – эпическое зрелище. Я никогда не видела столько мотоциклов разом, и невольно замираю в надёжном убежище арендованной машины. Что меня ждёт внутри? Когда ехала сюда, разбитая, уничтоженная, видела лишь конечную цель перед глазами. Воображала, что найду Крымского, скажу ему, кто я, расскажу о том, что знаю и всё будет решено. А сейчас?

Боюсь ли я? Нет. Все страхи выбил из меня муж своими тяжёлыми ботинками. Мне лишь хочется, чтобы мой путь сюда имел хоть какой-то смысл. Чтобы не впустую.

Снова смотрю на себя в зеркало и наношу на губы новый слой алой помады, натягиваю пониже юбку. От её экстремальной длины мне немного не по себе, но я пришла сюда побеждать, и короткое платье – моё самое главное оружие. Единственное.

За спиной остаётся парковка. Иду вперёд, гордо вскинув подбородок, не оборачиваюсь и не смотрю по сторонам. Гордячка, подумает кто-то. Идиотка, думаю я. Но моя внешняя уверенность позволяет добраться до входа в клуб без приключений. То ли толпящиеся на улице мужики в кожанках, с бокалами пива в руках и сигаретами, зажатыми в зубах, не интересуются подобными мне девушками, то ли просто боятся подступиться. Неважно, главное, что никто не пытается меня окликнуть, не хватает за зад и не отпускает сальные шуточки.

Уже хорошо.

Громадный охранник на входе, завидев меня, ведёт бровями, ухмыляется и отходит в сторону, пропуская внутрь. Я тороплюсь войти, высоченные каблуки цокают по плиточному покрытию, но вскоре этот звук тонет в громкой музыке и раскатистом смехе. Мне нужно найти Крымского, пока в беду не вляпалась.

Или с ним я вляпаюсь в неё быстрее?

Жмусь к стене, пытаюсь остаться незамеченной, хотя разгорячённому алкоголем и красивыми полуголыми танцовщицами контингенту клуба явно не до рыжей девицы в коротком платье. Пока что не до меня. Я осматриваюсь по сторонам и вдруг кто-то хватает меня за локоть. Больно держит, не вырваться. Медленно поворачиваюсь, встречаюсь с водянистыми глазами какого-то лысого громилы в чёрной футболке. Мне остаётся лишь смотреть на него, потому что говорить не получается – горло перекрыло спазмом. Громила наклоняется ко мне, вглядывается в моё лицо, словно пытается вспомнить, кто я такая, и вся эта ситуация отзывается дрожью в коленях.

Господи, помоги мне не упасть в обморок.

– Красивая какая цыпочка, – выдыхает мне в ухо, а я сглатываю и облизываю вмиг пересохшие губы. – Хозяину понравится.

И тащит меня куда-то, а я готова расхохотаться от того, как оказалось легко добраться до Крымского. Лишь бы он меня выслушал, лишь бы не прогнал.

Чужие пальцы так больно впиваются в мою руку, что наверняка останутся следы – моя кожа всегда была чувствительной к таким сильным прикосновениям. Стоит хоть немного стукнуться об угол, как назавтра проступает огромный синяк, который ещё неделю переливается разными оттенками от багряного до лимонного. Но сейчас это – меньшая плата за возможность использовать шанс на возмездие.

Тем более, после всего, что со мной случилось недавно, не только моя душа задубела, но и тело.

Музыка становится тише, громкие голоса и пьяный хохот уже не с такой силой бьют по барабанным перепонкам, когда меня затаскивают в узкий коридор. Он тесный и душный, но в нём не царит аромат алкоголя, а мягкое напольное покрытие глушит звук наших шагов. Я не сопротивляюсь – покорно следую за своим провожатым. Он ещё не в курсе, что невольно помогает мне, хотя, уверена, узнай он об этом, мне точно не поздоровится. Чего доброго, ещё шею сломает.

Я не знаю, что ожидать от этого человека, но он тот, кто приведёт меня к Крымскому – моя спасительная ниточка, потому подбираю нервы, делаю несколько поверхностных вдохов и закусываю изнутри щёки, чтобы ни звуком, ни словом не выдать своего нетерпения.

А если Крымский убьёт меня? Если слушать не захочет?

Но поздно об этом думать, когда до заветной двери осталось всего несколько шагов. Тем более бояться.

– Ц-ц, красотка, – провожатый останавливается, отпускает мою руку, а я растираю запястье и морщусь от боли. – Ещё и покорная такая. Немая что ли?

Я молчу. Пусть думает, что немая, потому что сказать мне ему всё равно нечего.

– Прости, какой бы милашкой ты не была, но есть кое-какие правила, – усмехается и принимается натурально лапать меня.

Стискиваю зубы, пока его лапищи якобы проверяют, нет ли на мне оружия, а на самом деле бугай просто пользуется своим положением, чтобы пощупать мою грудь и задницу.

Интересно, скольких девушек до меня вот так вот нагло и без спроса бросали в клетку с тигром? А скольких после?

– Снять бы с твоей сладкой попки пробу… – мечтательно улыбается, хлопает меня по ягодице, и мне приходится задрать голову, чтобы видеть его лицо сейчас. – Но шеф не любит порченый товар.

Товар, господи. Как просто и легко он бросается такими словами. Впрочем, я знала, куда шла – тут и не такое можно встретить.

На нём чёрная майка с серым принтом и потёртые на бёдрах джинсы. Ткань сильно натянута на внушительном животе, и мне даже представить страшно, что со мной может быть, если такой товарищ решит всё-таки снять с… меня пробу.

– Гляди, даже не орёт, мамочку не зовёт, – качает головой и отходит от меня на шаг. – Чего, привыкла, что тебя все, кому захочется, на член насаживают? Хорошо, что ты не трясёшься. Будешь умницей, шеф тебя озолотит.

Я морщусь в шумно втягиваю носом воздух, словно он меня ударил. Но что поделать, если я сама так вырядилась?

– Шеф точно будет доволен.

Он усмехается особенно плотоядно и берётся за ручку ближайшей двери. На ней нет ни табличек, ни каких-то других опознавательных знаков – просто чёрное деревянное полотно, но я кожей чувствую, что именно за ней находится тот, кто мне нужен.

– Шеф, можно? – просовывает лысую голову внутрь, а его пальцы снова держат крепко. До вмятин на коже. – Я тебе тут подарок привёл, а то ты злой в последнее время.

Я отключаюсь. Абстрагируюсь, как той ночью несколько месяцев назад, когда Коля… но при одной мысли о муже, о том, что он сделал, о выкидыше, тошнота подступает к горлу, и я зажимаю рот рукой, пачкаю помадой ладонь. Неважно.

Ненавижу, господи, как же сильно я его ненавижу.

– Проходи, красотка, – почти ласково выводит меня из ступора мужской голос, и я фокусирую взгляд на улыбающейся роже своего конвоира, а по сути похитителя. – Давай-давай, никто тебя тут не обидит.

С его голосом случилось что-то странное: из грубого он превратился в какой-то… визгливый, что ли. И тон такой заискивающий. Передо мной? Вот сомневаюсь.

И он добавляет:

– Отличного отдыха, шеф, – и уходит.

Дверь за спиной хлопает, я вздрагиваю, снова принимаюсь растирать покрасневшее из-за сильной хватки запястье и смотрю на человека, стоящего у окна. А он медленно поворачивается, наклоняет вбок голову и прищуривается, глядя на меня абсолютно холодным взглядом. Скучающим.

Артур Крымский. Это точно он, сомнений быть не может. Довольно высокий, широкоплечий, в сером модном костюме, на запястье заложенной в левый карман руки массивные часы. Светлые волосы, льдистые глаза, аккуратный нос, тонкие губы.

Я всё это успеваю рассмотреть, пока Крымский молчит. Его взгляд не блуждает по моему телу, не липнет к коже. Он… замораживает.

– Ты вообще кто такая? – раздаётся, когда мне кажется, что ещё чуть-чуть и замёрзну от его взгляда. Даже мурашки россыпью на голых плечах. Или это из-за кондиционера? Не может же обычный человек так смотреть на другого?

– Я Злата, – говорю.

Голос удивительно спокойный, не срывается. Молодец, Златка, умница. Крымский делает шаг в мою сторону, а я давлю в зародыше желание отпрянуть назад. Нет, я не для того такой путь проделала и рисковала, чтобы сейчас сдаться.

– И что мне делать с тобой, Злата? – усмехается, будто бы действительно здесь очень много вариантов.

– Артур… – я называю его по имени, а Крымский вроде бы удивляется. Какая-то тень мелькает в его стылых глазах, но он моргает и гасит эту эмоцию. – Нам надо поговорить. У меня есть информация для вас, очень важная. Мне… мне нужна ваша помощь.

Артур снова прищуривается и в одно мгновение оказывается напротив. Кабинет у Крымского небольшой, а шаг широкий, потому уже через мгновение меня волной властной энергетики относит назад. Словно бомба рядом взорвалась.

– Помочь? Я? Тебе? – разграничивает вопросы многозначительными паузами, наступает, и мне ничего не остаётся, как вжаться спиной в стену. – Я похож на филантропа?

В голосе ирония и лёд, но я киваю и, собрав всю свою волю в кулак, смотрю на Крымского.

– Ну? Что у тебя? Денег на новые сапоги не хватает? Или младшему братишке есть нечего? Маме в деревне нужно помочь? – он уже откровенно издевается надо мной. – А ну, смотри в глаза.

Резкий приказ подобен удару хлыста по обнажённой коже. Даже, кажется, свист в рассекаемом воздухе слышу.

– Думаешь, ты первая искательница приключений, которая приходит в мой клуб в надежде раздобыть лёгких денег? – его голос пугающе спокоен, но я ловлю себя на мысли, что мои колени вот-вот подогнутся, и я просто рухну на пол, как сломанная кукла. – Правда, ты не похожа на обычную шалаву, хоть и очень хочешь ею казаться, но…

– Мне не нужны ваши деньги! Мне нужна помощь, но это не деньги за секс, – стараюсь не кричать, но всё равно голос на последнем слове срывается, и я сглатываю нервный всхлип.

Дышу тяжело, облизываю пересохшие губы и не знаю, куда деть руки. Потому сплетаю пальцы в замок, до хруста в суставах, и изо всех сил прижимаю их к животу, а в нём что-то замирает и ёкает. Крымский же касается моих волос, собирает в пригоршню рыжие пряди и долго смотрит на них, словно заворожённый. И эта пауза позволяет мне немного привести мысли в порядок.

– Не верю, – хмыкает и, точно дикий зверь, втягивает носом воздух рядом с моей шеей. – Смелая… страхом совсем не пахнет, но пахнет отчаянием. Кто ты, Злата? Что тебе на самом деле нужно от меня?

Он отходит назад так же резко и стремительно, как и подошёл до этого. Снова возвращается к окну, опирается на подоконник и складывает руки на груди. Ждёт. Рукав пиджака задирается, обнажая кусочек золотистой кожи и тянущиеся к стальному браслету массивных часов язычки чёрной татуировки.

– Зачем ты сюда пришла, Зла-ата? – растягивает моё имя, раскатывает его на языке, а мне почему-то мерещится, что это меня саму расплющивают по стене, сминают кости.

Какое странное ощущение, Господи.

– В этот клуб таких, как ты, не заносит, – говорит с полной уверенностью в каждом своём слове. Так привыкли общаться люди, которым неведомо слово "нет" и любое сопротивление. – Опасное место для таких рыжих птичек. Хоть ты и пыталась изо всех сил стать "своей".

К чёрту все эти игры. Скажу сразу и как есть.

– Я жена Николая Романова, бывшая жена, – выдаю на одном дыхании и еле сдерживаюсь, чтобы не зажмуриться от накатившей паники. – Я помогу вам его уничтожить, мне многое известно о его делах, грязных делах. Артур, мне больше не к кому обратиться. Вы единственный, кто может помочь ему отомстить, найти справедливость. У меня нет ничего, я всё потеряла… из-за Коли потеряла всё. Помогите мне, а я вам.

Глаза Артура полыхают странным огнём – в них уже не остаётся вечной мерзлоты. Лицо каменеет, черты становятся чётче, скулы острее. Крымский шумно втягивает носом воздух, и это единственное, чем он позволяет выдать себя.

Моё горло сводит спазмом, и я так сильно прикусываю щёку, что рот наполняется вкусом соли и железа.