Глава 3. Ужин в доме фабриканта

Вечером к ужину собралась вся многочисленная семья Протасовых, не было только самого ситцепромышленника.

Хозяйка дома, Арина Игнатьевна, одетая, точно монастырская послушница, в глухое черное платье, с такой же черной кружевной наколкой на голове первая заметила лишний столовый прибор. Ее маленькие темно-карие глаза на тощем с желтоватым отливом лице вопросительно уставились на пустую тарелку.

– А это кому? – Она обвела пристальным взглядом собравшихся. Все промолчали. Только одна из приживалок, сидящих в конце стола, Руфина Яковлевна, худющая, узловатая, с надменными глазами женщина, громко хмыкнула. Две другие приживалки, поджав губы, скосили на нее осуждающие взгляды. Протасова не обратила внимания на этот выпад, а может, только сделала вид.

– Ермолай, – повернула она голову к стоящему у дверей ливрейному лакею, – ты, кажется, ошибся и выставил лишний прибор. Убери!

– Нет, нет! Ничего не нужно убирать! – В столовую, скрипя штиблетами, вошел Протасов-старший и, не останавливаясь, быстро направился к своему месту во главе стола. – Ко мне должен приехать старый знакомый. Я пригласил его погостить у нас несколько дней, – объяснил он на ходу.

– А почему я об этом ничего не знаю? – Арина Игнатьевна проводила мужа удивленным взглядом. Бледные тонкие губы изогнулись печальной дугой. В глазах поблескивало плохо скрытое негодование.

– Не успел тебе об этом сказать, – грузно усаживаясь за стол, развел руками промышленник и тут же перешел в атаку: – А я разве не могу никого пригласить? – спросил с вызовом, чуть повысив голос.

– Почему не можешь, это ведь твой дом, ты вправе делать здесь все, что заблагорассудится! – тихо проговорила Арина Игнатьевна и перевела взгляд с мужа на сыновей, точно искала у них поддержки. Но те сидели, склонив головы, и боялись не только возразить отцу, а даже взгляд на него поднять. Правда, старший, Николай, точная копия Саввы Афиногеновича, время от времени косо поглядывал в его сторону.

Еще не успели подать первое, а лакей, слегка запнувшись на фамилии, сообщил о приезде Фомы Фомича.

– Проси! – бросил Протасов-старший.

Войдя в просторную столовую, хорошо освещенную электрическими лампочками – большая редкость по тем временам, – начальник сыскной остановился. Заслонился рукой от яркого света. Как глаза привыкли, осмотрелся. Быстро, цепко. На это ему понадобилось всего лишь несколько секунд. Большой прямоугольный стол под белой скатертью, на дальнем конце сидит сам хозяин, приветливо улыбается. По правую руку от него – сыновья, искоса поглядывают на гостя. Рядом с ними упитанная, румяная молодуха, видать, жена старшего. Возле нее мальчик лет десяти, сидит и без малейшего интереса смотрит по сторонам. Это, очевидно, внук Миша. На самом конце старик с седой копной волос, дядя Евсей, чуть приоткрыв рот, глядит на вошедшего. По левую руку хозяина сидит жена, прямая и гордая, в сторону фон Шпинне даже не глянула. Рядом дочки, те зыркают и краснеют. Приживалки сидят смирно, как на Законе Божьем. Не поворачиваются. Им, конечно, интересно рассмотреть незнакомца, но не решаются. Обведя всех взглядом, начальник сыскной громко поздоровался.

После того как Протасов представил всех членов семьи, Фома Фомич уселся на предложенный хозяином стул. Рядом с фон Шпинне сидел старший сын Протасова Николай, а напротив – Арина Игнатьевна, которая только сейчас сделала милость и посмотрела на гостя.

– Вы нас извините, мы никого не ждали! – сказала она нарочито елейным голосом, тонкие губы расплылись в кривой улыбке. Глаза ее недобро блестели из-под светлых бровей. – Поэтому все по-простому. Если бы Савва Афиногенович предупредил, мы бы, конечно, приготовились, а так… вы уж извините!

– Да не стоит извиняться, – отмахнулся полковник и перевел взгляд с хозяйки дома на сидящих рядом дочерей. Те тотчас же опустили любопытные глаза. – Напротив, – он снова посмотрел на Арину Игнатьевну, – это я должен просить прощения, что нарушил вашу семейную уединенность. По себе знаю, как это непросто, когда в размеренную, спокойную жизнь входит новый, совершенно сторонний человек… – Начальник сыскной, возможно, говорил бы еще, но фабрикант, извинившись и мягко коснувшись левой руки полковника, вмешался в разговор:

– Это я упросил Фому Фомича погостить у нас. Он долго отказывался, но я смог убедить его. Мы так давно не виделись, хочется поболтать, вспомнить прошлое.

Весь ужин дочки фабриканта украдкой следили за фон Шпинне: как он ест, как держит ложку, нож. Однако Фома Фомич вел себя безукоризненно, и они не заметили ничего такого, что впоследствии могло быть истолковано как бескультурье. Арина Игнатьевна на гостя не смотрела – еще чего! Беседа за столом не клеилась, может, из-за чужого человека, а может, из-за чего-то другого. В любом случае это было на руку начальнику сыскной. Хорошая возможность, не отвлекаясь на пустые разговоры, понаблюдать за собравшимися, хотя многих он так и не смог хорошенько рассмотреть.

Подали десерт. Единственный за столом, кто этому обрадовался, был фон Шпинне.

– О, десерт! – воскликнул он и даже хлопнул в ладоши.

– Вы сладкоежка? – сверля гостя взглядом, сухо спросила Арина Игнатьевна.

– Нет!

– Но вы так обрадовались!

– Я уже давно не ел ничего сладкого. Да и потом, мне кажется, лучше радоваться, чем печалиться!

– Радость радости рознь! – заметила одна из приживалок, Мария Потаповна, плотная, крепко сбитая женщина лет шестидесяти. Сидела в самом конце стола.

– Да нет, – возразил ей Фома Фомич, – радость – это всегда радость!

– Нет! – упрямо склонив голову вперед, точно готовая боднуть корова, настаивала на своем приживалка. – Злодей ведь тоже радуется, когда совершит злодеяние. И это что же, по-вашему, наша радость и его радость – это суть одно и то же?

– Да! – кивнул начальник сыскной. – Дело ведь не в том, из-за чего человек радуется, а в том, что он радуется. Вот и все!

– Ну, я спорить не буду, думайте, как знаете, а я буду думать по-своему…

– Этого вам никто не запретит! – демонстративно уплетая десерт, сказал фон Шпинне, а про себя подумал, что хозяин, когда говорил о приживалках, слукавил об их молчаливости.

– Фома Фомич! – вдруг обратилась к нему Арина Игнатьевна.

– Да!

– А вы кто будете?

– Что вы имеете в виду?

– Чем занимаетесь?

– Фома Фомич – начальник сыскной полиции! – ответил за гостя Протасов. Это несколько удивило, даже расстроило полковника, ему казалось, что не стоило этого сообщать. Но виду он не подал и беззаботно мотнул головой: мол, да, я начальник сыскной полиции.

– Начальник полиции? – У Арины Игнатьевны вытянулось лицо. Другие домочадцы, судя по сдержанным восклицаниям, тоже удивились. Сидящий по правую руку от фон Шпинне Николай выронил вилку, она громко звякнула о тарелку.

– Да! – сказал Протасов-старший. – А что в этом удивительного? Что, человек не может быть начальником полиции и моим старым приятелем?

– Нет, просто это необычно, вот и все. Я-то думала, что Фома Фомич торгует ситцем, а он… – стала неуклюже оправдываться жена Протасова.

Фон Шпинне заметил: острее всего, из тех, кто попадал в поле его зрения, на известие, что он из полиции, отреагировала как раз Арина Игнатьевна. Лицо ее при этом стало желтее, а губы утончились в ниточки.

– И еще, – вытаскивая из-за ворота льняную салфетку и небрежно бросая ее на стол, сказал Протасов, – Фома Фомич в нашем доме не совсем гость, как было сказано мною ранее, он здесь займется и своими сугубо полицейскими делами.

«А вот это уже действительно лишнее…» – продолжая улыбаться и согласно кивать, подумал начальник сыскной.

– Какими еще полицейскими делами? – бухнул Николай.

– Я рассказал ему об обезьяне, и он хочет, вернее, я попросил разобраться… Поэтому, если Фома Фомич изъявит желание с кем-то из вас побеседовать, не отказывайте…

– Это что же, он будет нас допрашивать? – с визгливыми интонациями в голосе спросила Арина Игнатьевна.

– Нет, это не допрос, это просто беседа! – спасая ситуацию, пояснил спокойным голосом фон Шпинне. Ему не очень нравилось такое начало. Он не понимал, почему Протасов не согласовал с ним действия. Возможно, это просто недомыслие, а возможно, господин промышленник ведет какую-то свою игру, в которой начальник сыскной всего лишь отвлекающий момент.

– А если я не захочу с ним беседовать? – задала вопрос мужу Арина Игнатьевна.

– Фома Фомич, а действительно, если кто-то не захочет с вами беседовать, как вы поступите, принудите его это сделать? – спросил промышленник.

«Они бы все захотели со мной поговорить, если бы вы, уважаемый, не заявили с порога, что я сыщик и буду здесь заниматься своими полицейскими обязанностями…» – подумал фон Шпинне с неизменной улыбкой, глядя на Протасова. А вслух сказал следующее:

– Нет, ни в коем случае! Просто человек, который отказывается отвечать на вопросы, автоматически попадает под подозрение! – Он наклонился вперед и долгим взглядом осмотрел всех собравшихся за столом. В особенности полковника интересовали сыновья Протасова. Но ни один из них даже не повернулся в сторону гостя, продолжая молча есть.

– Под какое еще подозрение? – Арина Игнатьевна вскочила на ноги. Женская половина, поддерживая ее, недовольно загудела. – Под какое еще подозрение? – повторила хозяйка свой вопрос, не сводя цепкого взгляда с фон Шпинне.

Понимая, что этим он не добавляет симпатии к себе, начальник сыскной тем не менее принялся объяснять:

– Под такое подозрение, что, возможно, это он причастен к тому, что заводит механическую обезьяну. В противном случае игрушка не смогла бы перемещаться.

– Но у нас нет ключа, чтобы ее заводить! – Николай решил прийти на помощь матери. Другие члены семьи поддержали его энергичными кивками. – Пусть отец скажет. Отец, ключ ведь у тебя, как можно завести игрушку без него?

– Я знаю, что ключ один и он находится у Саввы Афиногеновича, однако все можно подделать… Вижу, вы хотите возразить мне! – сказал, глядя на Николая, начальник сыскной. – Дескать, такой ключ подделать невозможно, за это никто в Татаяре не возьмется. Спорить не буду, это так…

– Ну а если это так, то получается, никто другой, кроме отца, не мог заводить обезьяну! – проговорил, искоса глядя на Протасова-старшего, Николай.

– Я этого и слушать не хочу! – заявила Арина Игнатьевна, встала и, подойдя к невестке, сказал ей что-то на ухо. После взяла внука за руку и, даже не вытирая салфеткой его испачканные щеки, увела с собой. Он покорно пошел вместе с бабушкой.

– Да, никто, кроме Саввы Афиногеновича, не мог заводить игрушку! Но это если исходить из того, что ключ один…

– Я… – начал Николай, но фон Шпинне остановил его жестом.

– Позвольте мне закончить. С того момента, когда мы случайно встретились с вашим отцом, и до того, как я появился здесь у вас, прошло несколько часов. Это позволило мне предпринять кое-какие действия, проливающие свет на дело механической обезьяны…

– Какие действия? – спросил явно удивленный промышленник. Похоже, ему и в голову не приходило, что начальник сыскной в столь короткое время может что-то предпринять. Было видно, по крайней мере, Фоме Фомичу, фабрикант недоволен, более того, встревожен.

– Я по телеграфу связался с «Детскими радостями»…

– Но откуда вы узнали о них?! – воскликнул Протасов.

– Такая работа, – скромно заметил начальник сыскной, после чего добавил: – А для кого это название ни о чем не говорит, поясню – в этой берлинской фирме Саввой Афиногеновичем была куплена заводная игрушка, которая сейчас стала предметом нашего внимания. Так вот, я спросил у них, по телеграфу, разумеется, почему они отправили только один ключ. – Начальник, извинившись, выбрался из-за стола и принялся расхаживать взад-вперед по столовой. Собравшиеся следили за ним взглядами, те, которые сидели спиной, тоже повернулись. Этого, собственно, фон Шпинне и добивался, ему было очень важно видеть глаза каждого. – Мне пришлось сидеть и ждать ответа, поэтому я и задержался к ужину. И вот ответ пришел… – Начальник сыскной расстегнул пиджак, полез во внутренний карман и вытащил сложенный вдвое желтый телеграфный бланк. – Я вам читать не буду, написано по-немецки, расскажу своими словами. Представитель фирмы, господин Краузе, сообщает, что вместе с игрушкой был отправлен не один ключ, а целых три: один вставлен в заводное отверстие, а два других находились в полотняном мешочке синего цвета с надписью «Детские радости». Мешочек был привязан к правой лапе обезьяны. И, – фон Шпинне снова заглянул в телеграмму, – как утверждает все тот же Краузе, привязан очень крепко. Итак, что это значит? – Фома Фомич обвел взглядом собравшихся и остановил его на хозяине.

– Что? – подал голос Протасов.

– Это значит, у кого-то из собравшихся, помимо вас, Савва Афиногенович, есть ключ, а может быть, и два.

– А если они все-таки потерялись? – спросил фабрикант.

Начальник сыскной кивнул и, обойдя стол, сел на свое место.

– Обезьяну заводили, и она ходила по дому. Если это делали не вы, уважаемый господин фабрикант, то, значит, ключи не потерялись. И глупо было бы утверждать обратное. Вот такие дела!

Начальник сыскной сложил телеграмму и снова сунул в карман. За столом повисла тишина, впрочем, ненадолго. Старший сын Протасова вскочил, громко отодвинул стул и, бросив салфетку, вышел из столовой. Жена, Екатерина Андреевна, за ним. Надо заметить, за весь вечер она не проронила ни слова, из чего Фома Фомич сделал двоякий вывод: или она чертовски хитра, или старший Протасов несколько преувеличил ее влияние на Николая.

Столовую покинули все, за исключением хозяина, фон Шпинне, старого дядьки Евсея, который, как потом объяснил Протасов, всегда задерживался, а также младшего сына фабриканта – Сергея.