Entre nous^[3]

Чем Отметил, распорядись.

Не сетуй, чего не Дал.

Неумение молчать опаснее умения говорить.

Лицо женщины – выше плеч и ниже талии.

Еще язык и глаза, бюст и пейзаж спины…

Походка, наконец.

В общем, много статей…

Кто-то сказал, лень – ржавчина, разъедает быстрее, чем труд изнашивает.

Не от «противного» женщине, лучше от «приятного»…

Сознательно или случайно в чужую роль, коли заложено предками – обезьянничать…

Скаредность прячется за бескорыстие.

Порочность клянется любить.

Трус петушится.

Дурак умничает.

Этому, например, удается обманывать, играя, самого себя: «я – писатель».

…Какой артист пропадает!

Девица, как малина, краснеет раньше, чем созревает.

А пощупаешь – еще не готова…

Доброта – в душе?

Если отсутствие прочесть в глазах…

Значит материальна?

И душа?

Другую можно жену, друга – только потерять…

Один умный другой… другой – так…

Оба умные…

Ну, а два дурака – полная гармония!

Имя – «никто».

Там, сям – «нигде».

Нелегкая носит…

Тяжелое одиночество вдвоем.

…Это ты, или мы, может они?

Коэффициент порядочности – о д и н р е н; у самой Рены, моя подруга, он, коэффициент, зашкаливает…

Потерянные таланты, в процентах от состоявшихся, все человечество, без малого.

Не пьешь – не пей, но знай меру…

Не смешно

– Если мне купят том Шекспира за 50 рублей, перед немецким, ровно в 10 ч. 50 минут в 25-й аудитории на глазах всей группы подойду к одному мальчику и, посмотрев на него томным взглядом, положу голову на его плечо… Мальчик из тихих, он сдохнет на месте!

Мальчик тихо спросил: «Спать будешь?»

Закрыл книгу.

Достал челюсть.

Что-то пожевал.

Вернул челюсть в карман.

Раскрыл книгу.

– Ой, не могу, я растолстею с вами от со смеху!..

– Господа, тише будете говорить, я дальше вас увезу.

– Всего доброго, господа. Дальше некуда – это Капотня.

– Бывалычи сядешь в ресторане… На пять рублев до соплей накушиишси. А тебя культурненько, да под локотки, проводят. Какой коммунизм профукали… – вздыхает Шилоглазов.

– Чой-то он такой антиллигент?

– Абрам…

– А-а!

«Выход от себя»

«Вход к себе»

– Не стой над душой…

– От красного почки, от крепкого печенка… Куда бедному алкашу податься? – гадает Шилоглазов.

Старуха в мужской шляпе на широких ладонях баюкает пакет сосисок – взвешивает?

Обеими руками что-то перебирает, ищет в сумке…

А отъехали – в проходе вагона электрички, постно и жалко просит «Христом Богом».

…Рукав ее пальто болтается, пуст.

Шатает, ломает – назад, вперед…

Добрался, все же, до подъезда.

Мужественно на дверь, грудью.

А набрать код…

Упрямо борется с цифрами!

Болею за Шилоглазова…

Победы нашей не дождался.

– Пардон, – сказал он за ее спиной, еще не решив, что собирается сообщить, – пардон.

С благородной горбинкой нос, мягким вопросом полуулыбка, она оборотилась, глаз вытянут в его сторону.

«И прекрасен, как у лошади», – успел подумать.

Последняя была мысль на родном его языке – оторопел, дар речи потерял…

– Сынок, а что вы тут будите рыть?

– Трубы ложить.

– Там же есть трубы?

– Те все полопаны.

Рожа уголовника – Шилоглазов.

Шелуху семечек в кулак большой лапы с наколками – и в карман, чтобы – той же рукой, тут же, новую горсть семечек – цирковой фокус!..

– Я эпик, – сказал таксист, – пишу только романы.

Рассказы не пробовал и не тянет.

– Может, уступите место инвалиду, участнику войны? Спасибо, молодой человек.

Пара по тротуару…

Издалека – стихи.

Вблизи – шарж.

Рядом фарш: он, она?

Коротко стрижены.

Джинсы – синие мешки; много лишних размеров метут асфальт.

Пиво из жестянок.

Сигареты в пальцах.

Черным грубо брови.

Ярко красным губы.

У обоих.

Пугают друг друга ложными выпадами кулака ниже пояса…

И хо-хо-очут!

Выпил, рыдал над своей мужичковой недостаточностью.

И еще сильно выпил Шилоглазов, с горя.

Но познал какую-то бабу!

А утром… опознал собственную свою жену. «Мм-даа»… – подумал.

«Зато вылечился», – хохотнул.

И снова выпил.

На радостях…

– Распродажа!

– Два продажа!

– Три продажа!

– Да-ром отдам…

Кружок лимона в широко разинутый рот, словно вставную челюсть…

И лицо Шилоглазова потом «комикует» – подобно размахивающим рукам, когда не хватает слов.

Шумно тянет воздух.

Пережевывая сухарик, губы собираются в щепоть, исчеркиваются морщинами, точно печеное яблоко.

Нижняя губа, через верхнюю, тянется к носу – и платочек не нужен… Булькает пивом, жадно и глубоко засовывая горлышко бутылки, нетерпеливо звякая им о стенки стакана.

Откушав, устало выдохнув, Шилоглазов развешивает, как на просушку, мокрые губы.

– Приезжай, если будет совсем худо. Дня два я тебя покормлю…

– Я так долго не ем, – ответил Вовка.

«Чур меня, чур» – приближался Иосиф Виссарионович!..

С овчаркой на поводу. Глухой китель, брюки в сапоги, высокая фуражка – все военное, зеленое.

Глаз черен, ус черный, рост невелик.

Были двойники – не один из них?

Вместо «я в неглиже» говорил: «Я в не гляди».

Небриты, лохматы, помяты – в подпитии.

Рвут друг у друга черный полиэтилен, что-то там ищут.

Наконец, вот…

Щетка для обуви!

Теперь, со смехом, Шилоглазов щетку тянет и трудно согнувшись, «чистит», будто, желтые ботинки.

– Имей совесть, Шило!

Успокоились, наконец, задремали.

Бригадир катит на двуколке.

– Та-ак… Этого снова нет, который как Пушкин, и голос у него такой же? Семь человек и две девушки… Куда мне вас седни, студенты… – затылок чешет.

«Жили-были три брата.

Двое умных.

А третий я…» – чего-то опечалился Шилоглазов.

Листает страницы тощего журнальчика, а длинный нос будто нюхает строчку, провожает ее до конца;

нюхает, встречает, провожает другую.

Туалеты «М» и «Ж». Предъявите билет на посещение музея.

Туалетная бумага выдается строго по требованию бесплатно.

Уважаемые посетители! Пожалуйста, не забывайте нажимать на кнопку сливного бачка! Не забывайте и про писсуары! Вне зависимости от поставленной цели и достигнутых результатов просьба смывать за собою. Если достигнутые результаты превзошли Ваши ожидания, воспользуйтесь ершиком.

Путина бояться – в сортир не ходить…

…А Эйфелева башня – в Пизе?

То-то же… Н е с м е ш н о.

Ввиду несообразности

«Пляж для загара организма»

«Радостно смотреть на садик, в котором бригада тов. Мозгового прилежно отнеслась к сохранению древонасаждений»

«Ноги шагают легко, не чувствуя земного притяжения»

«Он стоял вкопанной в землю статуей»

«Ведется, товарищи, большая работа по очковтирательству. Чем мы активнее осудим поставленный на повестку вопрос, тем смелее и увереннее пойдем на достижение новых побед»

«Предоставлена свобода творчества в земледелии и животноводстве»

«Требуется продавец. Гражданин Р.»

«В непорочном контакте с матерью-природой» (из телепередачи про альпинистов)

«Продаю манометры и делаю ремонт ИХ»

«Меня пытались убить в процессе овладения моим автомобилем»

«Туалет ООО «Двойной дубль».

«У нас есть много студентов, здоровье которых пошатнулось в стенах нашего института…»

«Эти телятницы достигли привеса 800 грамм»

«Ручная автоматика»

«Адвокат по взяткам»

«Рагу свиное из мяса тощих поросят»

«Вниманию плохослышащих и плоховидящих»

«На фабрике отсутствует какая-либо производственная и трудовая дисциплина среди рабочих и особенно мастеров. И на основании этого приказываю ограничиться проведенной беседой с рабочими, опаздывающими на работу. А ввиду несообразности работы вахтера днем – перевести ее на ночное время»

«Уважаемые господа жители! В связи с понижением температуры наружного воздуха просьба проявлять инициативу по закрытию входных дверей»

«Прием пробок у населения»

«Незаконная юмористическая компания» (от прокурорских)

«Директор по свежести»

«Стрижка пенсионная – 100 руб.»

Идет беседа

– Доченька, разбей десять яиц… Кажется, в маленьком холодильнике, внизу, посмотри… Стакан сахара, два молока… Если у тети Нюры есть белое вино, возьми у нее и рюмочку влей… Папа пришел?

А печку затопили? И язык варится? Ну, все дома, и слава богу, я тоже скоро буду.

Меж сугробов стежка за огород, тянется достать магазин. Деревенская улица колдыбачит к «бетонке».

Ее всасывает главное шоссе, где неспешная поземка толкает снег, и он нехотя ползет через асфальт, словно ленивое стадо коров. Автомобили тоже еле тащатся.

Спят на ходу.

И во сне молча пытаются выдавить «пробку» где-то там, впереди.

Да и само это утро как стакан, из которого выпили молоко.

Толпа куропаток, толкаясь и мешая друг другу, мелко семенит впереди пешехода – маленькие солдатики в серых шинелях, в панике, спасаются от неприятеля…

– Говорила я ему: вступай в партию, а отец мой язык за тебя протянет. Так нет же, сами с усами. А теперь щи пустые хлебаем… А оне, хось бывшие тепереча, а жируют, как прежде…

– Простите, с вами поговорить, если можно, о Боге…

– дамы-баптистки.

– Наедине о Боге предпочитаю.

– Спасибо, что высказали свое мнение.

– Пожалуйста.

Называется поговорили…

Штормовой ветер повалил деревья, заборы, наломал веток.

А гнездо аистов на крыше водонапорной башни не смог разрушить – лишь сдвинул в неровный какой-то квадрат.

Две зари сошлись – закат и восход.

И в два ночи розовеют над головой сумерки, а большая лужа у дороги тонко блестит, как свежий лед.

– Пассажиры, знайте сами свою остановку, не надейтесь, у меня говорилка сломалась.

Снежные звезды на стеклах.

Бабочка на подоконнике холодной избы.

От тепла печи крылья вздрагивают, слабо шевелятся, как страницы под легким ветерком.

В светлом круге настольной лампы садится на рукав. На верх ручки перебралась.

И осторожно водит пером, помощница, и соавтор:

«…Страницы толстой тетради, как мои крылышки, шевелит ветер. Все спешат мимо: студент, поди, конспект потерял… А если это рукопись несчастливого мастера, думает он за окном автобуса. И успокаивает себя – рукописи не горят… Но их легко затоптать сапогами и колесами – это я уже знаю! Вообще-то он не подал руки утопающему, такое я от него однажды слышала».

– Стреляют по уткам. А мне жаль этих уток. За что губят? Есть нечего? Не война же. А они все мажут и мажут, ничего у них не получается, такие горе-стрелки. Тогда мне их жалко стало.

Белокурые девичьи локоны за креслом дамского мастера, на полу, ветерок от окна бережно шевелит.

И светло-спутанные кудри облаков в голубом небе высокий ветер едва трогает…

Берегом пруда фигура тяжело бежит.

Скорее, пожалуй, трусит.

Да нет, просто шаркает, чуть сгибая колени.

А за фигурой легкая, оказывается, женщина прячется, как тень, и сдерживает себя, и ноги ее танцуют нетерпеливо, почти на месте, в семейно-черепашьем этом «беге»…

На черно-белых клавишах ночных теней редкого забора – блюз полной луны.

Топчу ветки деревьев,

шагаю по облакам.

по чистому небу иду…

В зеркале мокрого асфальта.

Дымком в вагоне – лесной хлам жгут на обочинах.

Птичьи «ноты» голубей на контактных сетях.

Мертвые элеваторы, где были горы зерна.

Совсем, кажется, недавно…

…Колеса это говорят, говорят.

– А заводы пустые и поля пустые, забросили сады, потом фермы, вырезали скот, заросли дороги, а народ в городе колышется, – тетка у окна вагона, сама с собою…

Выше зализывают волны берег.

Громче галька, откатывается с водой.

Южные облака, а встречные, от севера, задирают друг друга…

Меж ними солнечный луч, подобен пешеходу, хочет проскочить перед летящими авто…

Блики бушующего моря – лезвия танцующих ножей.

К вечеру холодный «новороссийск» победил.

Крутые накаты пенятся пуще прежнего.

На черных клавишах волнорезов, белых клавишах пены – песня волны и моря…

Оранжевый парашют ветер чуть протянет над заснеженным прудом и теряет интерес к забаве. Лениво шевелит ткань, словно пустой полиэтиленовый пакет…

И юноша сел в снег.

Завалился на спину – а белые облака плывут так легко и просто!

Внезапный порыв вновь…