Работали с нами студенты. В универе возобновили политику стройотрядов еще в 2007-м году, и вот, им предоставлялась возможность и поработать и подзаработать. Халтурили они, конечно, страшно, но я думаю это и должно было подразумеваться, так как приходили пацаны к девяти утра только в лучшем случае, а в четыре они уже сбегали. Трудовой кодекс предписывает учащихся сильно не напрягать. Работают, и хорошо. Уже какую-то пользу приносят. На какое-то время я попал в бригаду студентов. Сам, как бывший студент, я выделялся из них не сильно, и поэтому чувствовал себя как рыба в воде.

Мы занимались адским и почти сизифовым трудом: засыпали вручную яму за объектом, которая вплотную примыкала к зданию. С другой стороны стоял кирпичный забор. Экскаватор туда подъехать не мог.

Огромную кучу земли мы осилили за три недели, яма была засыпана с помощью двух носилок, лопаты, и шести человек. Обычно мы делали так: один насыпает – двое несут носилки, высыпают, возвращаются, садятся. Следующие носилки несут двое других. И так – по-очереди, с небольшими перекурами.

Насчет курения. Не курить на стройке, мне кажется, почти нельзя. Много раз пробовал не курить во время работы. Максимум меня хватало на день. На следующий день у меня уже была пачка. С куревом как-то чисто психологически, что ли легче.

Пока носили носилки и засыпали котлован, я рассказывал пацанам что-нибудь из мировой истории. Они слушали. Их же разговоры были чисто студенческими еще: про сдачу сессии, про то, что неплохо бы выпить пива, про телок каких-то, видимо, однокурсниц. Кто, какую из них хотел бы выебать. В общем, нормальные, по сути, разговоры.

Когда приходилось трудиться одному, монотонно, скажем, таская кирпичи, или плитку, я рассказывал сам себе все мне известные стихотворения, оттачивал свою манеру чтения, придумывал в уме новые. Точнее создавал в уме наброски новых.

Это стихотворение я как раз сочинил, когда таскал с улицы плитку вниз, в подвал. Оно есть в «красном» сборнике движения «Lost Poetry Front».

Только кузнечики весь день

на жаре со мной краснокрылые

Русская женщина Наташа

и июль

здесь же рядом имя Юлии

и ласковое сочетание букв

моего месяца

Мягкое сочетание

этих букв

Написал я накануне своего дня рождения.

Стихами своими я был окрылен, и все мне казалось нипочем. А потом мне было все же за что порадоваться, – в самом конце июня я выпустил-таки свой первый сборник стихов. Очень небольшим тиражом. Но это был мой собственный сборник. Первый. Я его весь раздарил знакомым, друзьям.

………….

«Но ничего, ничего, – говорил я себе, – защитишь диссертацию, – и все образумится».

Диссертацию я давно защитил успешно. Диплом получил я в начале марта 2013-го года. Не скажу, что все образумилось и кардинально изменилось. Да, появилась официальная работа, которая приносит очень недурные деньги, жаловаться, в общем, мне грешно будет. Должна выйти моя книга. Вышел за это время ряд наших сборников. В стихах я достиг, безусловно, определенной высоты, с которой стали считаться многие. Теперь меня периодически приглашают на всякие «пати» (не люблю это слово), на которые я нехотя, чаще всего, прихожу, отчитываю длинный сэт стихов, или два, получаю за это лавэ от очередного модного любителя новых всяких веяний и течений.

Присутствующие телки на таких мероприятиях смотрят на меня чаще всего недоумевающим взглядом: «Типа, стихи чувак читает, гы, прикольно…»

Я же делаю то, что мне нравится. Читаю стихи, например. У меня это хорошо получается. Очень.

– Давайте жить по капитализму, а хули, – я согласен! Я вам стихи, а вы мне – деньги. Я вам, своего рода развлекуху даю, а вы – мне своих сисястых телок в купальниках. Я согласен.

Во второй половине июля, начальник участка, казах Азамат, поставил меня на погрузку опалубок. Это такая временная форма для бетона и подобных материалов. Штука тяжелая. Работал я в паре с Артуром – веселым армянином, таким типичным – очень загорелым, с носом, с черными глазами.

Мы цепляли скобой опалубку, накидывали стропы, и закидывали ее в прицеп. Точнее закидывал ее туда кран. Крановой. По строительному этикету, кстати, не говорят слово – «крановщик», надо говорить – «крановой». Почему так – я понятия не имею. Ни у кого не спрашивал.

Артур, узнав, что я по образованию историк, стал меня доставать, очевидно, своей излюбленной и больной темой: противостоянием армян и азербайджанцев. Как показывает жизнь – это тема самая излюбленная у всех армян. А когда я ему сказал, что моя тетя, сестра отца, замужем за армянином, дядей Андреем, он просто засиял от счастья. Спрашивал, ходили ли мы с ним на рыбалку, куда ездили, и все в таком роде. Я честно ответил, что да, в детстве мы виделись и дружили.

Догрузив опалубки, мы сели перекурить с Артуром. Прибежал Палыч.

– Садитесь в машину, – езжайте за листами!

– Какими листами? – возмутился я. – Куда ехать?

– Садитесь, сейчас все скажут!

Машина стояла рядом с краном, и уже тарахтела. Мы, схватив бутылку с водой, прыгнули в кабину ГАЗели.

Поехали в Советский район, по Электролесовской улице на какую-то «промку». Долго там колесили, в конце концов, нашли по накладным нужный адрес и цех. Нам отсчитали положенные наши не то шестьдесят, не то восемьдесят листов железа. Грузили мы их в кузов ГАЗели с Артуром около часа. Тонкий металл резал руки даже через грубую ткань рукавиц.

Когда вернулись назад – на объект, также долго вдвоем выгружали, подложив ряд кирпичей и досок.

Июль, солнце высоко стоит до самого захода. Пыльно. Всюду прыгает саранча. Пахнет сваркой. На самой верхотуре – маленький, но толстый монтажник Володя, похожий на известного персонажа Астрид Линдгрен, что-то кричит вниз.

Приближается вечер пятницы.

Пятнадцатого июля меня отпустил начальник участка пораньше. У нас сложились с ними доверительные отношения. В тот день я только и делал, что носил плитку с улицы вниз, в подвал. Брал упаковку, на нее ставил вторую и нес. Если не сильно уставал, хватал и третью. И так весь день. Однообразно, хорошо, мысли в голове приходят в нужный монотонный ритм. Можно думать о стихотворениях, о женщинах, об основах мироздания. Да, хороший, правильный задается ритм. Тренируются руки. Ноги тоже все время в движении – никаких ступенек вниз еще нет, поэтому по земляной насыпи аккуратно ступаешь, ставишь ногу в выдолбленные самодельные ступени. Ногам внутри рабочих ботинок жарко. Однако это лучше чем разгуливать по стройке в кедах или кроссовках – обязательно попадет песок, земля, быстро испачкаются, наступишь на гвоздь, торчащий из деревянной опалубки. В детстве я уже наступал на гвоздь голой ступней. Когда наступаешь на торчащий гвоздь в ботинках, подошва все же защищает. Носы у ботинок со стальным стаканом. Отличная обувь.

Первые дни я ходил в кроссовках, но довольно быстро сменил их на «ЧТЗ» – рабочие ботинки, их мне подогнал отец. «ЧТЗ» – челябинский тракторный завод. Такие ботинки носят рабочие заводов по всей стране, отсюда и привязка к такому названию.

Плитку уже было некуда класть в подвале, а ее все привозили и привозили, сгружая на улице, у восточного входа объекта.

После обеда на помощь мне прибыл Андрей, студент, подрабатывающий в стройотряде. Шустрый, умный деревенский парень, живший где-то за Краснослободском. Их у матери шестеро детей, – рассказывал мне Андрей. Он самый старший. Надо работать и учиться.

– Давай скажем, что у тебя день рождения сегодня, – сориентировался помощник, – нас и отпустят пораньше в честь такого дела!

– Давай, – без особенного энтузиазма сказал я. Мне было все равно. Отмечать мне было не с кем. Никого видеть не хотелось. Настроение тоже было крайне аскетично направленным. Все мысли внутрь себя.

– Сколько тебе сегодня исполнилось?

– Двадцать пять.

– Круто-круто, – порадовался Андрей.

– Круто, когда пизда надута, – сказал я гадость. – Пошли на брусья сходим, отожмемся.

– Пошли.

Во дворе объекта стояли одни единственные брусья. Кривые. Трактор еще не успел их смять.

– Да, не тот, не тот ты уже, – подколол меня Андрей, видя, как я с трудом делаю четвертый подход.

– Ну, так, а что ты хотел, – скалился я, – мне ж сегодня двадцать пять стукнуло! Вот тебе сколько?

– Девятнадцать. Двадцать будет…

– Вот видишь, доживи как я, спортсмен.

Мы одновременно заржали.

Вернулись вниз, в подвал, там прохладно; сели на упаковки с плиткой, хлебнули из баклажек воды, и достали по сигарете.

…Самая жесть заключалась в том, когда приходилось заливать бетон. На лебедке висит такой огромный бак, раскачивается у вас над головой, и вы лопатами всю эту жижу гребете вниз, в приготовленные поддоны, ведра. Все это надо быстро залить в деревянные опалубки, добавив щебня и колотого кирпича, и прировнять шпателем. Делать надо все быстро. Высота – третий этаж, примерно. Ерунда, конечно. Но без страховки на открытом пространстве все это чревато.

Орудовали мы с Андреем и с Бирюком Пашей. Палыч нас подгонял. Но, надо отдать ему должное, когда видел, что мы не успеваем, – помогал сам. Там как раз он мне и сказал, при заливке бетона:

– «Э-эх, не можешь подсчитать, сколько кубов залили, а еще с бородой!»

На что я ответил, что это не мое дело считать, да и калькулятора под рукой нету. Могу сбегать.

– Не надо, – краснел Палыч, – я в уме могу подсчитать, в отличие от вас.

– Давно бы подсчитал тогда.

– Ну, уж ты! – не всерьез злился Палыч.

С верхушки объекта открывался отличный вид на некоторые части города, как я для себя отметил. Так, с другой стороны, – как бы с обратной, – я увидел Планетарий. А ведь интереснейшее здание. Честно, мне оно напоминает древнюю лабораторию гномов или двемеров из вселенной «Морровинд». Кто играл если, тот понимает, о чем я. Особенно зеленится в жару под лучами солнца облицовка купола. Основного и обсерватории.

Пока я заливал бетон, краем глаза смотрел на эти купола, и вспоминал его историю.

Открыт был планетарий в 1954 году. Здание венчает скульптура «Мир» работы Веры Мухиной, известного советского скульптора. Это ее последняя работа, – помню, потому что нам это часто вдалбливали на парах «Эстетики» и «Этики». Илья Пермяков любил об этом говорить, – вел у нас как раз курс эстетики, устраивал первые в городе видеологии – фестивали авторского кино. Я ходил несколько раз ради интереса. А кликуха, между нами, у Ильи была как-раз-таки – «Эстет».

Планетарий нам построили немцы, поэтому издалека он похож даже на рейхстаг, – как мы заметили. Ну, определенно, что-то немецкое есть в стиле, романское.

Какое ж государство мы проебали! Какой город. В мой город ехали толпы людей со всего мира, чтобы посмотреть на тот же планетарий, да вообще на все подряд. А я вот, имею честь, делать это все время. Нет, это хорошо, что у нас повышенное чувство патриотизма. Хорошо, что я именно в этом городе родился, правда. Это хотя бы не пошло, как скажем, было бы пошло родиться в каком-нибудь курортном городишке или же в столице.

Сталину и Гитлеру надо было объединиться и завоевать весь мир. Или же Сталину на обломках Берлина нужно было создать новую мировую столицу. Или где-нибудь на Гибралтаре, выкинув на хуй оттуда англичан.

Пот льет ручьем, сгребаю раствор в поддоны, а в голове моей уже глобальные проекты по возможному переустройству мира заняли места: планетарий, немцы, русские, скульпторы, развитие науки, империя от Гибралтара до Сахалина…

Смешной я человек, ей богу. Очень смешной.

Дни шли быстро. Иногда, я ловил моменты, и спокойно сидел в каком-нибудь укромном месте. Если сидеть было не на чем, то садился прямо на цементный пол, кидал рукавицы, и садился. Доставал сигарету. Смотрел в оконный зазор. Синее степное небо. У нас небо Великой Степи, не замечали?

Синий, голубой – наши исконные цвета, мы их и унаследовали интуитивно, вон, например, возьмите герб и флаг нашего «Ротора». Синий – цвет Волги, голубой цвет – цвет неба. Можно – наоборот. Улавливаете суть?

Приходил Игорь. Садился рядом. Вообще, на стройке если ты сидишь, то обязательно кто-то подойдет и сядет рядом. Тяга к некому коллективному, все равно, в чем это коллективное проявляется, – в нас заложена крепко.

– Ну че, не будешь искать Риту свою, – спрашивал я.

Игорь опускал голову, как будто бы стеснялся об этом говорить, лыбился в пол, и застенчиво отвечал:

– «Да не знаю я… Уже сколько времени прошло. Нужен я ей теперь? Она-то помнит?..»

– Попробовать никогда не поздно. По интернету попробуй. Наверняка, она у тебя сидит на всяких «одноклассниках», «фейсбуках»… Хочешь, я попробую тебе ее найти?

– Да не знаю, я, Лёнчик, не знаю, – уклончиво отвечал Игорян, – надо ли теперь это все кому…

– Ну смотри, – я тоже уже сидел как Игорь: скрестив руки, голову опустил в пол, рассматривал свои плевки, и растирал их пожелтевшим от песка и цемента носком ботинка.

КРЫШИ

На холоде пить коньяк с пятью звездочками вполне приятно. Но ноги начинали подмерзать, и надо было решать ситуацию с деньгами: их как всегда у нас практически не было. Только коньяк, пакет сока и лимон – набор «преуспевающего человека». Хотя сок можно отсюда вычеркнуть, оставив коньяк и лимон. Желтый пакет имелся, в котором были эти продукты. Они именно стояли в нем, а не лежали; стояли в пакете, на тронутой холодом старой скамейке во дворе дома, на «Портах». К тому же ребятам нужно было дунуть, и мы отправились в подъезд. Вернее, мы думали, – куда бы пойти. Хорошо, что кто-то вошел, приложив магнитный ключ к кругляшку домофона, и мы смогли беспрепятственно пройти внутрь. Заодно решив проверить крышу «№1», поскольку она была уже закрыта около года, по словам некоторых.

Какой-то пиздюк, когда мы зашли в подъезд, испугался нас, увидев. – Лифт открылся, – а он стоит в углу, закрывает лицо рукой. Мы не пошли за ним. – Двери закрылись, и он уехал, не успев спуститься. Андрей выругал этого пиздюка. А Дима на это сказал, что-то типа – вот, он, мол, педагог по образованию. Мы одновременно осклабились.

Я подумал, почему-то, что тоже как-то боялся в детстве всяких дядек; мне казалось, что за мной они ходят, преследуют и хотят меня убить или изнасиловать, или похитить. Я боялся идти в школу и возвращаться из нее. А дома боялся сидеть один. – Вот-вот позвонят в дверь, или она сама откроется, и войдут грабители и убийцы по мою душу. Я запрыгивал с ногами на диван, включал телевизор, и тихонько сидел в одной позе. По телеку показывали сериал «Место встречи изменить нельзя». Я ходил во второй-третий класс. МУРовцы охотились за преступниками; я хотел, чтобы они поймали заодно и тех, кто за мной идет, когда я направляюсь в школу, или из нее.

Когда лифт освободился, мы доехали до последнего седьмого этажа, поднялись по ступенькам до чердака; убедились в том, что крыша открыта.

Дверь, ведущая на крышу, скрипела. Противно так, – визжаще, ржаво.

Дима достал надломленную до середины белую пачку (пачку «Казбэк» и спычки, – просил мальчик-сорванец в советском мультике у продавщицы из лотка) и стал понемножку высыпать на зеленый мятый «красноярск».

Мы вылезли наверх. Позже Андрей пошел встречать Виталика…

Ах, да, на крыше мы с ним выпили еще по чуточке коньяка сначала.

– Здравствуй, родная крыша. – Ну, здравствуй, – сказал он.

– А на ней лучше, – сказал я, – больше обзора. – Да, на этой лучше. Но на соседней не так палевно.

Я обратил внимание на то, что на наши «спальные места» положили моток шланга и каких-то проводов. Рядом, в баке по-прежнему валялись бутылки, – значит, с прошлого лета ничего не изменилось.

Помнится, как мы пьяные улеглись впятером летом и лежали всю ночь. Вино было разлито и как-то остро пахло, смешавшись с запахом покрытия крыши.

До того как лечь, меня тошнило; я и не думал отворачиваться от присутствующих, я сидел на парапете и блевал, временно разозлившись на всех. Меня успокоили. Я лег, подложив под голову свою сумку с шахматами. У других и сумок не было никаких. И вообще ничего не было… Еще мы катались по серому настилу крыши, и боролись, оцарапав все руки и ноги… Прислонились к нагревшемуся за день кирпичу, и беседовали, несли всякую ерунду; уже почти светать стало. Под утро мы все равно подмерзли. А позже мы еще ходили в три ночи за шампанским. Чтобы дверь подъезда не закрылась, и мы могли попасть обратно, я нашел какую-то швабру и положил ее на порог.

В магазине я потянулся за шампанским, но Андрей произнес: нет, будем пить дорогое, – и взял то, которое было по триста рублей что ли, – я не помню точно. Деньги, все равно нам любезно предоставлял как обычно Жорик. Потом были первые накрышники. (Что вообще может измениться в этом городе, где царит безвременье? Что такого может измениться?). Ну да, – вспомнил, – мы были здесь последний раз, когда устраивали последний накрышник, в первый день сентября 2010 года. Теперь здесь снег, как и на соседней крыше, «№2», по улице пр. Ленина 22а, где мы обитали в этом году в основном, и где тоже мутили накрышник с моими стихами и прочей хуйней. «Номер два», «номер один» – это условно. Еще я трахал на ней девчонок. Для многих крыша – это самое плохое место. – Что угодно, но только не на крышу. (Особенно для девочек). Многим девочкам запрещают родители ходить на крышу. Они вбили им в детстве, что это плохо. – Что угодно! Но только не на крышу. Ты могла сделать что угодно, но не на крышу пойти! Там наркоманы, бомжи и педофилы! – говорят родители. Я ни разу, ни разу пока что не видел на крыше ни одного бомжа, наркомана или педофила…

Крыша – территория моей маленькой душной свободы в этом городе.