– Знаете, Антон Федорович, я за свою врачебную практику повидал немало больных этим недугом. Поверьте мне, я знаю, что̀ говорю.

– Но как вы определили, что человек притворяется? Вы пытались ему помочь?

– Сперва, разумеется, хотел помочь, но, подойдя ближе, засомневался. Очень уж неправдоподобно корчился тот юноша. Почти не закатывал глаз. Так редко бывает. К тому же ему уже держали голову, поэтому моя помощь не требовалась.

– Вы точно уверены, что это была всего лишь инсценировка?

– При довольно длительном припадке в семь-восемь минут, он неимоверно быстро пришел в себя без характерного для выхода из эпилепсии состояния оглушенности и сонливости. Всё это жалкий спектакль, свидетелем которого, к глубочайшему моему сожалению, мне довелось стать.

– И вы все эти восемь минут за ним наблюдали?

– Хотелось понять, действительно ли он притворяется.

– И вы в этом убедились?

– Всецело.

– Скажите, а когда вы обнаружили пропажу часов?

– В вагоне, в тот самый момент, когда тронулся поезд. Хотел сверить время отправления…

– Вот как? Стало быть, вы уезжали? Но в ваших показаниях об этом не упоминается.

– Послушайте, господин Горский, какая разница: уезжал я или прибывал? Неужели это каким-то образом поможет найти вора?

– Возможно, что и поможет. Ничего нельзя исключать, – строго парировал письмоводитель. – Значит, вы уезжали. Позвольте осведомиться, куда?

– Ездил в уезд к одному давнему знакомому. Очень уж он меня просил. У него, знаете ли, расстройства серьезные. Вот и отправился…

– Постойте, но в вашем заявлении указана одна и та же дата: в день, когда вас обокрали, вы и обратились в полицию.

– Этого не может быть, так как я прибыл в Киев лишь на следующее утро. Тогда и обратился в полицию.

– Но я своими глазами видел…

– Стало быть, ошибка. Бывает.

– Ошибка… – лицо Антона Федоровича озарилось надеждой. – Значит, у вас украли часы, когда вы находились в зале отправлений?

– Этого я вам сказать не могу. Вероятнее всего да, но обнаружил я пропажу лишь в вагоне. Стало быть, украсть хронометр могли и на дебаркадере, и в зале отправлений, и на улице перед вокзалом, и, может быть, еще где.

– Гм. Вы можете описать того молодого человека? Как он выглядел? – взволновался Горский, подходя к самому главному.

– Столько времени прошло…

– Попытайтесь вспомнить, Иван Иванович. Это чрезвычайно важно.

– Ну… субтильный такой… лет двадцати двух – двадцати трех. Ну, как вам где-то.

– Мне двадцать семь…

– А вы неплохо сохранились!

– Глаза, волосы?

– Ох, не помню. Шатен, кажется.

– Во что был одет?

– Мешковатые брюки, поношенный сюртук песочного цвета…

– Высокий?

– Признаться, не знаю, так как видел я его уже лежачим. Оценить не сумел.

– При нем были какие-нибудь вещи?

– Кажется, никаких… Я бы заметил.

– Кругом, вероятно, собралось немало зевак?

– Вы правы: обступили так, что не подойдешь. Будто эпилепсии никогда не видели!

– Многие действительно с нею не сталкивались.

– Это отнюдь не оправдание, господин Горский, – Лютиков прислушался к скрипу входной двери. Вероятно, прибыл очередной пациент. – Полагаю, я ответил на все ваши вопросы, – он встал, показывая, что разговор окончен.

– На все. Благодарю вас, – намек врача Антон Федорович понял правильно.

– С вас, кстати, рубль с полтиною, – напомнил эскулап.

– За что же?? – ахнул коллежский секретарь.

– Как же? За осмотр!.. Ну хорошо, так и быть, раз вы пытаетесь найти мои часы, с вас рубль.

Покрасневший письмоводитель никак не рассчитывал расставаться с целковым. Но деваться было некуда, а спорить Антон Федорович посчитал ниже своего достоинства. Проныра-доктор знал, как заработать.

Положив на стол серебряный рубль, Горский откланялся. У самой двери он вдруг обернулся.

– Вы точно помните, что обратились в полицию на следующий день после кражи? – спросил он.

– Вот вам крест, – Иван Иванович усердно перекрестился.

– Благодарю вас, доктор!

Серебряный рубль был потрачен не зря.

2. Антреприза

После встречи с влиятельным господином нервы Кондратия Яковлевича вернулись в устойчивое состояние. Безусловно, он не мог быть полностью доволен разговором, ибо моментального решения не последовало, но не стоит желать журавля в небе, когда нет и синицы в руках. Всему свое время. Покровитель всегда держит слово, а значит, что-нибудь обязательно для него придумает.

Воскресенский умиротворенно пил чай, поглядывая на высокие тополя Бибиковского бульвара. За окном камеры сновали прохожие, проезжали экипажи, ругались извозчики, грохотали трамваи. Приличная публика прогуливалась по аллее, отдыхала на скамейках. Городская суета многих господ страшно угнетала, а Кондратия Яковлевича напротив – ободряла. В этой суете он ощущал гармонию, чувствовал себя в своей тарелке.

Вторая половина дня началась с визита очередного свидетеля. Свидетель этот прибыл несколько раньше положенного, чем вызвал некоторое неудовольствие его высокородия. Гнев Воскресенского был связан исключительно с отсутствием письмоводителя, Антона Горского. Антон Федорович зарекомендовал себя человеком весьма пунктуальным и в высшей степени ответственным, поэтому к означенному времени начала допроса, безусловно, явится, думал Кондратий Яковлевич. Тут не может быть и сомнений. Иначе кто будет записывать? Но и заранее, скорее всего, ожидать коллежского секретаря не стоит – у этого молодого человека всегда находится масса дел, каждая секунда для него на вес золота.

Свидетелю ничего не оставалось, как смиренно дожидаться начала допроса. Впрочем, сам виноват. Судебному следователю за неимением занятия более важного, чем чаепитие, пришлось имитировать работу, просматривая и перекладывая старые показания.

Видавшие виды незамысловатые настенные часы мерно отстукивали секунды. Время – наше четвертое измерение. Оно всегда сопровождает нас по жизни то замедляясь, словно уставший скакун, то ускоряясь, будто курьерский поезд. А в камере судебного следователя Бульварного участка оно и вовсе приобрело стихийный характер.

Отрезок до означенного срока пролетел для Кондратия Яковлевича мгновенно. Подняв глаза и обратив их на стену, статский советник к своему глубочайшему удивлению обнаружил, что минутная стрелка приблизилась на критическое расстояние к римской двойке. Брови Воскресенского поползли вверх, от растерянности раскрылся рот. Горского отчего-то всё еще не было.

Боявшийся сказать слово свидетель, воспользовавшись конфузливым состоянием судебного следователя, осмелел и пошел в наступление:

– Прошу прощения, ваше высокородие. Не пора ли начинать?

Кондратий Яковлевич нервно дернул уголком рта, неохотно повернул голову в сторону ожидавшего господина.

– Сейчас начнем, – холодным тоном произнес Воскресенский перед тем, как выйти из камеры. Он отправился в полицейский участок (то есть в соседнее помещение) просить пристава позволить ему воспользоваться услугами полицейского письмоводителя за отсутствием своего собственного.

– Не жирно ли вам, Кондратий Яковлевич, держать в письмоводителях коллежского секретаря? – донельзя саркастически и едко бросил пристав. – Теперь вот пожинаете плоды.

Необоснованный укол в свой адрес статский советник пропустил мимо ушей. Ни о каком высокомерии Антона Федоровича не могло идти и речи. Ну и что же, что письмоводитель – чиновник X класса? В Окружном суде еще и не такое бывает.

«Но где, черт возьми, Горский??»

Воскресенский начал допрос при содействии полицейского чиновника. Ждать более не было никакой возможности. Очень уж неловко выходило перед свидетелем.

Между тем Антон Федорович как в воду канул. Кондратий Яковлевич забеспокоился: хорошо ли с ним всё? Быть может, что стряслось… Быть может, несчастье… То и дело терял нить разговора, забывал вопросы, которые собирался задать. Судьба Горского была ему отнюдь не безразлична.

Допрос с горем пополам кончился. Еще никогда судебный следователь Воскресенский не терпел подобных фиаско. Итог беседы с заранее прибывшим господином оказался неутешительным: ничего стоящего узнать не удалось. Честно признаться, Кондратий Яковлевич не шибко и стремился узреть правду, ибо его мысли витали если не в облаках, то где-то рядом. Отсутствие письмоводителя не давало ему покоя.

Антон Федорович откинул серебряную накладку и поглядел на эмалевый циферблат карманных часов «Павел Буре». Времени до начала допроса оставалось намного меньше, чем он рассчитывал, однако его вполне хватало на неблизкую прогулку до Бульварного полицейского участка, в котором держал камеру судебный следователь Воскресенский. Чтобы уж точно не опоздать, коллежский секретарь решил подъехать на трамвае с пересадкой у нового Оперного театра, открытого в сентябре прошлого года. Трамваи ходили от Андреевской церкви, поэтому молодому человеку достаточно было подняться обратно по спуску. Путь наверх он преодолел за считанные минуты.

Чудна̀я пятиглавая церковь, построенная по проекту архитектора Растрелли, чем-то отдаленно напоминала магометанскую святыню с высокими минаретами. Своей оригинальностью она вносила необходимый колорит в плеяду схожих киевских храмов, при этом отнюдь не вызывала брезгливости среди православного люда. Эффектно возвышаясь на берегу Днепра, она хорошо просматривалась с Подола и имела еще несколько особенностей. Во-первых, фундаментом церкви служил белый двухэтажный дом, уходивший по спуску вниз, а во-вторых, у церкви отсутствовала колокольня. Доподлинно неизвестно, что̀ стало тому причиною, но существует поверье, что коли ударил бы колокол на «Андрее», то непременно вызвал бы волнение на Днепре, способное затопить весь город. Так вот.

Барышни порою остроумно шутят, назначая свидания у Андреевской колокольни. Это значит, что ни на какое свидание навязчивый кавалер может не рассчитывать.

К Андреевской церкви вела широкая лестница. А так как самая церковь располагалась фактически на двухэтажном доме-фундаменте, то со стороны Большой Владимирской открывался невероятный вид: монументальная каменная лестница, ведущая на крышу. На первой ступеньке стояла очень молодая и очень симпатичная барышня с кремовым зонтиком.

Горский тотчас отметил ее прекрасное личико, тонкий стан и дорогой наряд. Легкое летнее платье из газа с муслиновыми рукавами жиго и шемизеткой всецело соответствовало моде начала века. Аккуратная шляпка подчеркивала утонченный вкус, а кремовый зонтик добавлял шарма.

Барышня обращала на себя внимание правильными чертами лица и выразительными голубыми глазами. Русые волосы, собранные в укладку, смотрелись бы много лучше в косе, как носят деревенские девушки. Но светские законы не терпят исключений. Noblesse oblige. Ей было никак не больше двадцати, но уже сейчас в этой прелестной особе хорошо просматривалась любовь к роскоши, следование модам.

Направляясь к трамвайной остановке, коллежский секретарь краем глаза поглядывал на барышню в белом. Ему безудержно захотелось завязать с нею разговор, прогуляться рядом, однако ни о каком общении, разумеется, не могло идти и речи. Давненько с Антоном Федоровичем не случалось ничего подобного, давненько не трепетало его сердце.

Горский стоял у трамвайного павильона и думал о том, что, быть может, вот его шанс, его судьба, от которой он бездушно отворачивается. Глядя на приближающийся вагон, он проклинал себя за излишнюю сдержанность, за упрямое рыцарское благородство, которое, возможно, никто и никогда не оценит и не поймет.

Взглянув в последний раз на лестницу Андреевской церкви, Антон Федорович едва не вскрикнул от неожиданности: барышня в белом платье неподвижно лежала на ступенях, рядом валялся кремовый зонтик.

Забыв о том, что до начала допроса оставалось совсем мало времени, письмоводитель мигом оказался возле потерявшей сознание незнакомки.

– Сударыня! Сударыня, с вами всё в порядке?.. – склонившись, взволнованно пробормотал Горский. Дотронуться до барышни казалось ему преступлением.

– Обморок, – как ни в чём не бывало констатировал прохожий господин с сединою.

– Что же делать??

– Да ничего, – пожал плечами мужчина. – Такое иногда бывает. Жара, нервы-с. Скоро очнется, вы так не волнуйтесь.

– Я и не волнуюсь! – буркнул Горский. Призыв «не волнуйтесь» или «не нервничайте» способен порою вывести из себя.

– А то можете искусственным дыханием барышню оживить, – подмигнул неизвестный господин и удалился, сотрясаясь от флегматичного сухого смеха.

– Мерзавец, – процедил сквозь зубы письмоводитель, наливаясь краской.

Требовалось что-то предпринять. Коллежский секретарь не нашел ничего лучшего, как похлопать несчастную барышню по щекам. Молодая аристократка приоткрыла глаза. Не голубые, а синие, будто сапфиры, очи ровно глядели на Антона Федоровича.

– Кто вы?.. – прошептала она удивленно. – Что со мной?..

– Вы упали в обморок, сударыня. Позвольте я вам помогу.

Горский подал ей руку. Барышня присела на ступеньку, Антон Федорович присел рядом. Касание ее ладони точно молнией пронзило молодого чиновника.

– Вы не ушиблись? – коллежский секретарь и мечтать не мог о том, чтобы находиться к ней так близко. Он видел, как поднимается и опускается ее грудь, как подрагивают на ветру выбившиеся из укладки пряди, чувствовал неповторимый амбре французских духов.

– Я? Нет-нет… Благодарю вас… Я смогу идти…

Она резко поднялась, но, не пройдя и трех шагов, рухнула как подкошенная, благо вовремя подоспел Антон Федорович – в последний момент подхватил обессилившую незнакомку. От тесного контакта, от невозможно близких соприкосновений в голове у него самого едва не случилось затмение, сердце забило барабанную дробь. Пальцы крепко держали хрупкую фигуру барышни, столь неожиданно оказавшуюся в его объятиях.

«Вот так поворот».

– Очнитесь, сударыня! Ради Бога, очнитесь!

– Мне так перед вами стыдно… – первое, что̀ вымолвила она, придя в себя. – Я так слаба… Господи…

– Вам не о чем волноваться. Такое бывает, – неосознанно ответил письмоводитель словами скабрезного прохожего. – Вам лучше вернуться домой. Позвольте я найму извозчика?

Аристократка утвердительно кивнула. На беду ни одного извозчика поблизости не случилось. Искать пролетку следовало на Житомирской улице или Михайловской площади. Испросив разрешения, Горский взял барышню на руки. Понимая, что к началу допроса он уже не успеет, Антон Федорович, тем не менее, нисколько не жалел о содеянном: помощь ближним всегда должна рассматриваться первостепенной задачей любого православного христианина.

Пролетка отыскалась лишь у Михайловского монастыря. Коллежский секретарь счел своим долгом сопроводить барышню до дома, а заодно и разузнать место ее постоянной дислокации. Путь лежал в Липки – самый фешенебельный район Киева. К Липкам, кстати, относилась и Николаевская улица, на которой проживал Антон Федорович со своим дядей.

Подъехав к большому особняку, Горский нисколько не удивился – внешний вид незнакомки однозначно указывал на ее высокое аристократическое происхождение. Вероятно, она приходилась дочерью какого-либо видного киевского промышленника, администратора или военного. В любом случае ему это вряд ли удастся узнать. Заходить в такой дом Антону Федоровичу отчего-то не хотелось.

– Благодарю вас… Что бы я без вас делала? – кокетливо улыбнулась барышня необычайно пленительной улыбкой. От этой улыбки у Горского перехватило дыхание. – Но как вас зовут? Я даже не знаю, кому я обязана своим спасением!

– Вы преувеличиваете, сударыня… Антон Федорович Горский мое имя. Коллежский секретарь Окружного суда, – зачем-то прибавил молодой человек. Называться письмоводителем он постеснялся.

– Агата, – вновь улыбнулась барышня, протягивая руку. Как и требовал этикет, Антон Федорович едва коснулся губами ее кисти.

– Я безумно счастлив с вами познакомиться, Агата…

– Лучше без отчества.

– Позвольте мне спросить вас?

– Спрашивайте…

– Что вы делали там у церкви?

– Ах, пустое… забудьте.

– И всё же?

Барышня вспыхнула. Тема эта не доставляла ей удовольствия.

– Вы пришли на свидание?.. – догадался Антон Федорович и чуть не прыснул от смеха. Барышня смутилась пуще прежнего. – Ответьте, прошу вас!

– И что же тут такого? – уязвленно вскинула брови Агата.

– Вам, верно, назначили у Андреевской колокольни?

– Положим, так, – с достоинством выгнула спину аристократка.

– Только вы не учли, что у Андреевской церкви колоколов нет.

– Да?.. – барышня сперва немало удивилась, но затем вдруг искренно и звонко рассмеялась. Умение смеяться над собой – качество чрезвычайно важное и полезное. Рассмеялся с нею и Горский. Разумеется, хохотать в одиночку он бы не посмел. – Что ж, приму к сведению. Надеюсь, вы не будете столь легкомысленны и не станете назначать мне свидание в несуществующем месте.

Горский чуть не подавился воздухом. Аристократка весьма деликатно и в то же время очевидно недвусмысленно настаивала на новой встрече. От стремительно развивавшихся событий у коллежского секретаря не осталось времени на размышления. Решение надо было принимать здесь и сейчас незамедлительно.

– Жду вас завтра в восемь вечера в ресторане при Гранд-Отеле, – смело заявил чиновник Министерства юстиции, памятуя, что едва ли сможет освободиться раньше семи. Особенно ввиду нынешнего опоздания.

– Прекрасный выбор, Антон Федорович, – одобрила барышня. – Я непременно буду!

– До скорой встречи, Агата! – Горский вновь приложился к руке обворожительной красавицы, чувствуя, как за его спиной вырастают крылья.

Антон Федорович опоздал на 36 минут. Тридцать шесть минут – для некогда пунктуального молодого человека опоздание вопиющее и недопустимое. Но что̀ больше всего изумило взволнованного и растерянного Кондратия Яковлевича, так это то, что Горский явился в превосходном расположении духа, как будто ничего не произошло.

– Антон Федорович, – нехорошим голосом начал судебный следователь, – извольте посмотреть на собственные часы. Полагаю, они у вас безнадежно отстают.

– Вовсе нет. Мои часы не менее точны, чем ваши… Кондратий Яковлевич, прошу меня простить. Я очень перед вами виноват.

– Позволь узнать, что послужило причиной смены твоих приоритетов? Вижу, пунктуальность для тебя перестала быть определяющей, – строго сказал Воскресенский, перейдя на «ты».

– Я помог человеку, который нуждался в помощи… – завуалированно объяснил коллежский секретарь, не желая упоминать, что речь идет о барышне.

– Ну-ну. Не замечал, что тебя так воодушевляет оказание помощи, – статский советник не поверил, явив кривую ухмылку. – На первый раз прощаю.

– Благодарю вас, Кондратий Яковлевич. Такого впредь не повторится!

– Не зарекайся. Мало ли что̀ может случиться, – назидательно вздохнул судебный следователь. Через несколько минут он уехал, оставив Горского наедине со своими мыслями.

Но думы думать, как говорили в старину, коллежскому секретарю не пришлось: имелось неотложное занятие. Беседа с Лютиковым явила два направления дальнейшего хода расследования. Во-первых, странный юноша для чего-то разыгравший припадок падучей. Логика подсказывала, что действовал лжеэпилептик в целях привлечения внимания большого числа дам и господ. То есть создавал благоприятную среду для воровского промысла. Стало быть, этот субъект весьма вероятно причастен к вокзальным кражам. Во-вторых, как оказалось, Лютикова обокрали на день раньше заявленного. Это дает возможность отыскать иного потерпевшего за тот день. А таковые, безусловно, должны быть, потому что инсценировать припадок падучей в столь людном месте ради одной единственной кражи, по меньшей мере, глупо. В этой связи Антон Федорович имел все основания полагать, что в означенный день непременно отыщется еще один, а, быть может, и двое потерпевших.

Так оно и вышло. За тем лишь исключением, что потерпевших в день, когда обокрали Лютикова, оказалось целых трое! Не зря, выходит, был устроен спектакль с падучей.