А на раздольный хлебосольный стол и бровью не повел.

Но при вручении направления на работу заглотнул орхидеи и вместо известной идеи изрыгнул на стол рвоту.

Получилось, что едва неуклюжий нахал прибрал к рукам права на особое пособие, тут же доказал, что сам – обреченный на хилость ублюдок, а изобретенный настой – пустой предрассудок.

Ради морали невежде в награде отказали:

– Прежде, – втолковали, – лечи свой желудок, а диплом во врачи и ключи от хором получи потом!

Молодой политик признал на демонстрации, что – не юнец, а Труп, отец и пуп нации. И не меньше.

Заверял вдогонку, что – не больной паралитик, а любимец женщин.

И каждую мать своего ребенка призывал, как отважную женку, голосовать за него, а не его противника – циника и подонка.

Обещал за успех гостинец для всех: материал на пеленки и сад.

Но сыграл – невпопад.

Бывшие крали Трупа собрали группу избирателей, поймали говорившего как предателя и клопа и – разодрали на нем одежду до пупа и ниже, а между тем кричали:

– И стати оторвем, и совсем забьем!

– Хватит брюхатить! Кот бесстыжий!

Но раздев пылко, отступали с ухмылкой:

– Не тот!

– Не на дев женилка!

– Не любимец, а проходимец!

– Не кот, а пес!

И хохотали – до слез.

А прогнали – не отдали ни трусов, ни голосов.

Ветеран без мундира доложил, не тая:

– Полковник – я. И громила, и любовник, и задира. Сила – моя. А угодил в тыл – от ран, из-за командира.

Предупредил, что суров и зол, раскрыл вещмешок, предъявил наган и попросил кров и стол.

За столом заговорил о привале, схватил котелок и уполовник, но зацепил крючком шиповник в бокале, уронил горшок с борщом на сапоги и обварил кипятком мысок ноги.

Подбежали к нему со сноровкой, сняли сапог, бахрому, носок – и прочитали татуировку:

"Бьют – беги, командиру – клистир, миру – мир".

На ожог наложили компресс и жгут, но интерес к верзиле сменили на слова для простофили:

– Приютили артиста – оголили пацифиста. Катись ты!

И от свиста из нагана ветерана засеменили два таракана.

Подшутили и над ними, игрулями с шальными пулями:

– Кино!

– Аврал!

– Давно не стрелял!

И таких самозванцев развелось, как городских собак и голодранцев, которым натощак обещали кость.

И от тоски двойники желали и медали, и коня, и с конем – прыть. И с задором верещали:

– Живьем меня не зарыть! И огнем не спалить!

И воочию развивали волчью сыть.

Чаще других выступали тишайшие с виду, но неряшливые и мычавшие, что сохраняли в груди незряшную обиду.

Среди них бывали и непризнанные таланты, и замызганные коммерсанты, и отважные лейтенанты, и продажные депутаты: осознавали, что небогаты, не попадали в золотую струю и – излагали по чутью чужую повесть, кивали на державу и претендовали на доплаты, но не по праву и не за совесть, а на халяву.

С воем присвоить на славу имя, без забот пристроить рыло в газету – вот что руководило ими: на то и это!

Ходила и другая разгадка самозванства: не простая, но бередила пространство – с постоянством.

Словно сам Труп любовно собрал своих в клуб: образовал по углам артели для беспорядка и драм.

И цели – приспели: не от того, что ропщет или псих, а якобы возмечтал, чтобы воспели его особу как всеобщий и одинаковый идеал!

Или впал в неуместную диверсию за лестную пенсию!

И урок, получалось, жесток: искать живого – опять подбивать любого не на жалость, а на агрессию!

Так ли, сяк ли, а родные и иные искатели не обмякли и не взвыли сгоряча на боль от неприятеля, а соорудили сообща совет и решили:

– Чтобы иссякли в силе пробы на роль живого беглеца, нет другого пути, как найти и принести на свет потайного мертвеца.

Приложили печать и постановили: искать до конца!

И вдруг – эпизод: навстречу идет.

Тот!

Берет за плечи, как коня за круп, и – на испуг:

– Я – Труп!

Ему:

– Ерунда. Докажите.

А он:

– Ни к чему. Умерщвлен.

– А почему говорите?

– Я – вода в сите. Вытекаю.

– А поймаем? Чревато!

– Моя хата – с краю.

– Где? Покажите.

Отвел носок и изрек вбок урок:

– Везде и нигде. Не ищите у дыр пол, у начал запал, а у пчел пуп. Познал мир – нашел труп, нашел труп – исчерпал мир. Тайна – случайна и не нужна, а разгадка важна для порядка, но секрет – рассвет, а расчет – убьет.

Помолчали.

Покивали:

– Плетет!

– Не тот!

Невзначай пробормотали:

– Каково? Чай, за воротник заливали?

Не сказал.

На груди у него сверкали медали.

– У менял достал? Али украл? Почитай, генерал!

И на это ответа не дал: изображал, что – крут.

И тотчас – прогнали:

– Ну, иди, плут. Ступай на авось. Развелось вас тут!

А исчез – разобрали по косточкам:

– Загадки его – для разрядки: ничего не дают. Головорез с тросточкой! Услыхал про вклад и рад. Из прилипал. Раскатал губу на сад, как ворона на дубу – на сыр. Ни поклона, ни закона. Напал и на мир! Зверь на пути граждан! Кочет! И глазищи – разбойника!

И снова признали, что живого теперь не найти:

– Каждый гад захочет наград! Ложь – экономика!

– Ну что ж, поищем – покойника!

III. ПРИЧИНЫ МЕРТВЕЧИНЫ

В начале охоты за мертвым созвали планерку и от корки до корки разобрали типичное устройство неотступной смерти и хищные свойства трупной круговерти.

Обсуждали за бутылкой вина, и потому – до дна.

А ко всему – и пылко, и дотошно.

Да и суматошно.

И сразу, без подсказок, по первому слову, взяли за верную основу, что смерть по красоте – невеста в фате, но смурнее на личину. Имеет и место, и причину, но – не твердь, а реет, как жердь, над теми, кто живы. То в темя огреет, то игриво засеет семя, то раздобреет и перемелет жилы.

Пугливым о ней и читать неприятно, как сметливым – плевать без затей, а брезгливым – утирать неопрятных плаксивых детей.

Но она – не жена: при обмане – не прогнать.

И не мать: обратно не станет пускать.

Своя не известна очно, но точно – интересна: как тайна бытия, необычайно прелестна.

Чужая – неприглядна и заурядно легковесна: докучает – досадно, а не угрожает – и ладно.

Свою смерть не узреть и в бою – не почесть и награда.

А чужую встреть не вслепую: и не хочешь, а надо.

Потому что свой труп – вечный невидимка, хоть и спешит на вид, как встречный.

А чужой лежит послушно, как дуб засечный, и плоть не замельтешит в ужимках – не дымка.

А не плачет и в дым не утек, значит, за ним должок!

И оттого под стать свое с него взять!

Но чтобы искать мертвечину честно, хорошо бы знать ее причину и место.

О том и рассуждали вначале – как долотом проем расширяли.

Различимо, сказали, что причина всего – место: его и в идеале мало.

Одному бы хватало, но людей – что кудрей в овчарне, теста – в пекарне, на псарне – блох и грубых затей – у детей и выпивох.

И далее – развивали скрижали идей детальнее.

Вот двое метят в одну точку – укорот к страшному бою.

А третий накроет, и ко дну идет – живое.

Или зацепят мамашину дочку не двое в силе, а туча женихов. И – не согласны. Несчастный случай – готов.

А взгреет начальник подчиненного – и хмуро тлеет не чайник, а пожарище. И ждет самодура не компот, а уединенное кладбище! Куда яснее? Без продвижения по службе и повышения зарплаты – и мщение не по дружбе, и беда от утраты.

Однако если шеф – сущий лев в кресле, то в гнетущей обиде провидит угрозы, и негожий служака должен скрыть прыть и молить о пощаде, а иначе может лить слезы и в плаче копить сдачу на розы в ограде.

И в целом везде, где крайние интересы и бескормица, где за скромным делом – достойная концессия, заранее готовятся заупокойная месса и похоронная процессия.

Обычно один делец обещает другому шалопаю приличный доход, магазин, красавицу и хоромы к паю. Ан вышла промашка – и не ромашка в венец, а дышло в рот и клин в торец: подлец, наоборот, разоряет и не кается подобающе, а насмехается над грустью товарища. Но тут-то и прикусят плута, будто гуся: не струсят и пустят в распыл, чтоб жадный жлоб ощутил озноб и не шутил сурово! Да и другим злым темнилам чтоб неповадно было опять нарушать слово!

Отсюда и совет пропет для шебутного люда:

– Хочешь дольше жить, не обещай невзначай больше и что есть мочи смиряй прыть! А кто месть точит, дай прикурить!

Планерка – не война за честь, каравай или корку. Она – к толку. А есть, говорят, шестерка – дай по затылку и посылай в наряд за бутылкой. И – продолжай разборку.

Работу искатели знали: внимательно обмозговали детали и кого-то – послали.

А получили свое питье – и обсуждение продолжали.

Разобрали как причину исчезновения кончину от нападения:

– Неплохие губители – и лихие грабители. У них – не труд, а блажь, но скупых сотрут – в фарш. Не отдашь лишнего, возьмут последнее из нижнего. А не снимешь, войдут усерднее в раж (с ними нельзя так – разят за пустяк, а превратят – в гуляш) – и как по усам ни вмажь, не побегут в кусты: если ты – не кряж со стажем, сам на месте ляжешь, как на пляже. А поймут, что засутяжишь и сочтут свидетелем – ввернут в трубу и губу прижмут вентилем. Из-за живого под суд не пойдут: за слово разнесут в щепки, сомнут в жмых – и слепков твоих не будет! Крепкие люди!

Но и грабитель – житель не застрахованный: насел на промысел без скромности и на удел – рискованный.

На страже закона – машины и экипажи, дубины и патроны. А приползешь с повинной и без боязни орудий, за ложь к картинной казни присудят. Да и жертва ограбления от огорчения и забот прибьет этажеркой и – кумекай, на какой покой заметет с такой меркой!

– А законопослушные лица даже от тщедушных едва ли могут защититься! – в стоне от распорки добавляли тихони планерки. – Без стражи в дорогу снарядиться – что в манто и с поклажей топиться!

И тревожно, как затыкали у яхты течь, напоминали факты придорожных встреч:

– У чужака на слово готово два, а скажи у межи три – нос от кулака утри. На вопрос у хамья дубина, а голова твоя – не резина. А припасешь нож, и без силы – на вилы. А без сабли на грабли – скулёж! А найдешь трубу – попадешь под стрельбу. Бронежилет на пистолет – гож, а подожгут – не зальешь. А унесешь ноги с дороги направо, к дому – пришлют отраву и допекут по-другому. А сиганешь налево, за посевы, и тут – не защита, не приют, не мамаша – ваша карта со старта бита тузом: на езду верхом – узда с винтом! А не доймут свинцом, кирпичом или гаечным ключом, празднично сожгут голого в печи – и не кричи, что не топят в мадере: в глотку зальют не водку, а олово, а голову к жопе припрут двери. Или в лесу сожрут, как колбасу, дикие звери. Или домашние, но безликие и оголодавшие без гостинца кошки. Им одним не прокормиться у чужбины от малины да морошки. Не птицы! И ввысь – не устремиться! А на пашне удобней в гладь укатать оглоблей! А на нови злобней – лопатой: размахнись и с хрипатой песней, если не страшно от крови, тресни!

Тихоням возражали в запале – как от погони без штиблет отступали:

– Нет для убийства лучше орудий, чем неистовые в буче люди!

– У изувера, – объясняли, – манеры плохие!

И примеры затем давали – такие:

– Хулиганы при встрече кистенем изувечат и ремнем задушат. А встанут в ряд, пряжкой череп раскроят – и черви бедняжку не подъедят: есть и ком со лбом, и туша, а не влезть и в уши!

– Депутаты – завзятые холуи, а хранят свои козыри: прожужжат мозги до одури – и ни зари, ни зги не зри! Убедят, что впереди – враги, а позади – глиста, что днем – закат, а суета – темнота и что сам во всем виноват и интрига – нечиста, посулят из-под ноги фигу, объяснят, что срам – неспроста, и – беги от брюзги, мигом прыгай с моста! А узрят тело, нагородят, что – перегиб, но погиб – за дело!

– Хороши и торговки! Из чего беляши у плутовки? Из того, от кого и обновки! Заведет ловкая девка в огород упитанного горожанина, а за спевкой у сарая и любовь, рассчитанная заранее: ночь напролет разгоняет в нем нежную кровь, за сном освежует втихую, как невежду-крестьянина, а днем несет прочь и продает израненного как свежую баранину. Прибежал на сеновал от резвости – пропал без вести!

– Кончина неизбежна и на улице, и на работе. Дисциплина не в почете, трудятся небрежно, ни шатко, ни валко, и вот: то кадка упадет, то балка, то зальет кипятком, то свернет клубком и зажмет в тиски, то отравой рот забьет, то кучерявый клок с головой отдерет, то взорвет станок, а то и завод разнесет в куски – и нечего нести от увечного до гробовой доски: носки да мазки!

– И совсем не объять рать мертвецов на войне: врагов-подлецов и убивают без проблем, и считают без долгов – вдвойне. А орудий в заварухе – от края до края – что сыпи на спине! И люди там – что мухи на стене: выпив водки, не стой при посуде, ужиная до упада, а лупи прямой наводкой сплошь по головам гада – доживешь до парада, будет на цепи заслуженная награда! Да и вошь твоя, натруженная у старья, будет рада!

Перечисление умерщвлений закончили озабоченно – в похмельной икоте на семейной ноте:

– Прячутся от гибели в домашние очаги, но там-то их и видели всегдашние враги! Качеством семья – однообразная, а у двоих талантов колея – разная: заартачатся и – расплачутся.

Расплата за вчерашнюю измену – без нежности: ухватом и об стену. По резвости – и кручина, а из ревности любимые руки придушат и невинного семьянина.

От скуки плюют родимые на уют, бьют баклуши, пьют и от винного пара упруго бьют супруга и режут друг друга, как свежую грушу – для отвара.

Детки изводят предков за средства – объедков вроде мало и прочего наследства.

А не перепало за счастливое детство ласки и калача от малолеток – гневливые предки без опаски, сгоряча, в клочья раскурочат деток.

Братья и сестры одного хотят остро – того, что, как имя и платье, не делится. Из-за чего и разлад между ними – снежной метелицей.

Тещи и тести – проще и хлеще: резво лезут не в свое дело, в одежду и белье для тела. И вещи у них – в кучу, и вести – в тучу, и учат молодых здраво, пока не получат от них мышьяка в приправу.

А бывает, ночь нашептала супругам любовную забаву, а вьюга – кровную расправу. Толочь плоть пристало до зари, но если родичи – вместе, то полночью – хоть умри! Сначала – не заходи, как в сарай, без стука и не смотри, как злюка, за трахом. Потом не досади тайком сапом и не мешай храпом под страхом нахрапа с кляпом. А невмочь терпеть третьего – впереди безмерная разлука: прочь, прощай! Верная смерть, встреть его и без звука укрощай!

Оттого-то и в родстве с Трупом до удобного случая не спешили признаваться: во вдовстве – дремучие счеты, а в могиле – загробные пертурбации.

Завершили планерку глупыми овациями:

– Конец разборки – мертвец на закорки!

– Смерть – солнце: не рассмотреть и в оконце!

И заключили, что смерть – такова: невеста и вдова, круговерть и личина, а место и причина мертвечины – никогда не ясны, как беда, сны и дожди весны, и потому – не жди наводки по чужим молодкам, да и по сводкам никому не найти пути: охота за неживым – не работа для разметки, а задача наудачу – без разведки!

IV. ОТРЯДАМИ – ЗА ПАДАЛЬЮ

За мертвым Тpупом снарядили группу с крупным эскоpтом.

Предположили, что, по всему, благодать ему – в почве, и срочно – в мыле спи́ны – стали проверять глубины.

Без оплаты труда, но и без бунта лопатами рыхлили чернозем, кольем долбили горы льда и просторы грунта, разрозненными бульдозерами прочищали магистрали.

Прочесали долины, равнины, теснины и ложбины.

И аврал дал охват, а результат не отстал от затрат.

Из-под засеянной земли, растерянно ахая, извлекли пахаря. У дороги набрели на ноги неистового автомобилиста. Бывшего вора откопали в подвале у конокрада, а остывшего ревизора вытащили из-под забора убыточного склада.

И многих убогих мертвяков достали из тайников.

Но ликовали едва ли: бренные останки военного в отставке пропали.

Утешением пособникам садовников стали приращения.

Пока приглашали полковника наружу, сдали в арсеналы немало оружия, а в музеи, для запасника – любезные взгляду клады: гинеи и камеи, алмазы и топазы, пещерные эскизы и древние фризы. Отрыли от бездны нечаемые полезные ископаемые. Просверлили забитые трубопроводы. Возвратили из утиля производству в руки забытые отходы. Открыли для науки сходство свежих изобретений и корпений прежних подмастерий.

Если бы вместе падаль из недр отряды не добывали, едва ли узнали, сколь щедр на соль и награды земной покров: взяли недурной улов!

Одного не поймали – того, кого искали.

Тогда допустили, что неживой – в другой могиле, под зеленой водой, и тонны труда положили – туда.

Собрали на причале уйму народу и буйно ныряли в воду – вслепую и в любую погоду.

Заодно ковыряли дно шестами, баграми и батисферами.

С сетями-шлейфами шельфами проплывали и шхерами.

Отважно дренажили глубину, скребли на мели низину, обнимали пучину и фильтровали тину.

И снова прополка – не без большого толка.

Растерзали плотную болотную вязь, отодрали от природы негодную грязь, расчистили подходы к пристани и на трале подняли дыбом – глыбы рыбы.

Распахали и исчерпали водную гладь так, что дважды стали загонять косяк туда, куда не рисковали и однажды плевать.

Не пропускали и сто̀ящие сокровища: от старинных кораблей, литых якорей и золотых цепей до неоприходованных винных бочек и, увы, обглоданных невинных дочек. А по словам молвы и гадалок, прибрали к рукам и всякую накипь: от чертей до русалок.

Затраты на иле окупили стократно.

Материала со дна хватало и для научных работников – судя по груде откликов.

Одна тоска – не перепало главного: в куче утопленников – ни куска от желанного.

Из ложбин и глубин снова – для верности – призвали к поверхности: адресовали запросы с намеком о повинной повсюду, откуда тянуло жестоким уловом – мертвечиной.

Косо взирали на бедствия от производства, загулы бедовой жены, суету и уродство медицины, да и последствия войны за версту с половиной отдавали кончиной.

Вначале прислали ответ с завода:

"Привет! Мрёт в труде от забот много необученного сброда, измученного алкоголем. Всех не перечесть. Ротозеям везде дорога. Холим и лелеем без помех. Рабочий класс – точен: стаж и честь. Неосторожный, но прыткий! Возможно, и ваш есть в убытке, но не у нас. Технику безопасности днем блюдём, а вечером – усиленная. И нечего скептику для ясности гладь копать. А застряла в паркете отпиленная рука – никакая мамаша пока не доказала, что загребало – ваше. Желаем следствию с этим происшествием разобраться. Ну дела, братцы! Мура! Пора на обед. Привет!"

Из комендатуры доносили в хмуром стиле:

"Ваш – не наш. Похожий ненадежный был, да угодил в тыл. Он у нас зачах и сейчас в бегах. Снаряжён: противогаз, миноискатель, пара гранат. Высылайте с тарой назад".

Отвечал военком и на повторный запрос (в нем намекали о трибунале за вздорный донос), и во втором штабном пакете материал представал в другом свете:

"Из комендатуры. Несмотря на процедуры, прилюдно опознать богатыря трудно. Рать – большая. Высылаем на терминал тех, кто искорежен. В цинке – половинки: сто – в кусках, но в волосах – кант (паковал сержант). Успех непреложен, стяг набряк, враг в тисках и жарит не горячо. Твари! Днем не добьем, а ночью – точно. А коли герой не подойдет, соберем на поле еще. Народ – боевой: не лом – не пропадет! Вперед!"

Но и из полного военного ответа приметы незабвенного искомого едва ли вытекали.

Тогда без лишнего труда посчитали, что на войне потеряли не полковника, и написали бывшей жене покойника.

Письмо от нее само говорило, что исходило не из штаба, а мило голосила свое – баба:

"Как ушел родимый на большую дорогу, мрак, вестимо, тяжел. Тоскую понемногу. Видала в кустах прах. Инициала не разобрала. Страх! Упала моя вечерняя заря! Не стало соловья. Под одеялом