С почтением уложили непризнанного гения в собственный гроб, по-родственному подсурьмили лоб, прикрыли раздрызганную грудь манишкой, за ризами не забыли обуть героя в тапки, обили крышку гроба атласной тряпкой и, глядя строем в оба, ради нормы учинили опасные маневры.

Оказалось, что на лестнице – узко для спуска.

В поте лица крутили мертвеца и так, и сяк, а при повороте твердили в косяк:

– Малость не поместится никак!

И от труда угодили впросак.

Тогда подступили с мерилом, прочертили ориентиры пунктиром от земли по перилам и понесли командира по квартирам: звонили в двери, просили о пути по вере, спешили с домовиной в прихожую, к гостиной, да и к отхожим местам – там, чтобы соблюсти для гроба ход ногами вперед, семенили кругами наугад, а затем, совсем вприсядку от усилий, выходили по порядку назад на площадку.

Водили груз с риском: не на всякий вкус угодили костями и больно прибили недовольных гостями с огрызком вояки, но усмирили добровольно – без драки.

Допустили и потери: из-за тесного прохода раздавили киску артистки и неизвестного зверя-урода в миске для приплода, а при атаке по наводке проломили вдове две перегородки, обмочили у собаки подстилку, истребили на сковородке сосиски и запили очистки бутылкой виски, а бутылку водки захватили в плен у красотки в обмен на ее же колготки, но лежа в ее же постели, да на ее же пригожем теле, не уронили гробовой находки, а с неуклюжим мужем на страже даже закусили от дармовой селедки и сохранили с похоронной колонной салонный строй сонной походки.

И вдруг – остановка: дверь – на запоре.

В восемь глоток просят отомкнуть:

– Друг, поверь, горе, неловко, путь короток, но не пустяк, выносим, но никак не повернуть.

В ответ – рычание:

– Нет! Чтоб в квартире нечаянный гроб? Гирей в лоб! А потом помрем фифти-фифти! А стояком – в лифте?

На том и застыли с мертвецом наизготовку.

Предположили, что за дверью – воровка с подмастерьем, разоблачили маскировку жулья и обсудили планировку жилья.

Объявили, что архитекторы нагородили крупные навесы, а трупные интересы и векторы упустили: забыли про люд, что мрут, а прах к могиле в гробах несут, и не заложили в ходовые чертежи и нагрузки гробовые виражи на спуске – всего ничего, а оттого и сдуру!

Решили впредь пересмотреть архитектуру и написать в газету, как спускать эту кладь, а пока, чтоб так, за дурака, не стоять при полковнике, гроб накренили и, навзрыд клеймя стыд, стоймя притулили в подъемнике, а чтоб мертвец не падал, хлястиком прикрутили к ящику грудь и, наконец, робко надавили кнопку:

– В путь!

Были рады: сбыли жуть! Но поспешили чуть-чуть…

Лифт издал стук и вдруг застрял (штифт, уследили, отстал), и генерал без погон покачал задом, попугал взглядом, странным и угрюмым, отдал поклон чести и с шумом упал вместе с деревянным костюмом.

Тут-то, будто от возни блох, настал переполох!

С криком: "Бомба! Рок!" – одни угодили в обморок, другие, тугие кожей, припустили с гиком: "Ожил!» Лихие завопили: "Пни в рожу!" – и с рыком вскочили на бой, а простофили от ругни родни завыли на огни: "Упокой!»

Разворошили рой – час приводили экстаз в строй.

Для пробы повторили падение гроба и – озарение:

– Не прикрепили голову, а у тяжелого – тяготение!

Остыли и предложили спускать кладь на веревках:

– Детину – в домовину, и обоих – в любое окно!

Возразили взахлеб одно:

– Гроб – не аэростат на тренировке. А улетят? Издевка!

Возник тупик: ни конца, ни остановки.

И тогда рассудили, что и обряд – свят, но и беда – не позор, отделили мертвеца от упаковки из дров и, поборов страх, спустили во двор на руках.

Сохранили и обиход: чтоб вперед проходили ноги.

А уложили труп в гроб – у дороги.

Накрыли крышкой пуп с манишкой и объявили итоги:

– Прости, брат, за вред, но назад пути нет!

А сами – не по словам: ногами – кругом и бегом – по домам.

С шепотком:

– Срам!

X. ПО ДОРОГАМ – К МОРГАМ

1

Чтоб гроб простоял у дороги час!

А оскал воров? А колдобины? И особенно – дети?

И безногий бы удрал с этих трасс!

И потому через час с половиной сидел Труп без домовины, спиной – в стенной уступ, не у дел, никому не люб, ощерясь, как живой, но без сил, и словно скромно просил у проезжей тачки о подачке, но без надежды на успех, в глазах – колеса, вопросы, тросы, а на зубах – смех.

Один прохожий подошел:

– Гражданин, а без одёжи! А впереди – гол!

Другой монету ногой швырнул:

– На это сходи пи-пи и купи стул.

Третий заметил:

– Нищий? К чему игра? Ему подавай тыщи на каравай да на осетра. Или корешки подсадили тут на поклоны, а гребут в горшки вершки – миллионы.

Его попутчик обобщил посыл:

– А лучше всего – примостят в ряд по перекресткам мертвяков: и просто, и улов – один господин без больших забот соберет с них затем быстрей, чем с людей.

А соседи глядят из-за кустов и дрожат, как леди в борделе без трусов на теле:

– Срам! Раздели до пят беднягу!

– Нам – намек: на срок в тюрягу.

Скок-поскок – и собрали в подвале совет. Дали обет и кто что мог, чтобы доходягу уволок – но кто бы?

Проголосовали у обочины – сказали, чем озабочены:

– Генерал совсем устал – отвезите на вокзал.

Водитель понюхал – строго прошептал в ухо:

– Дорога – не вакса. За такую кутерьму – в тюрьму. Рискую – я. Такса – моя.

Показали ему то, что собрали в подвале.

Он посчитал и взял:

– Кон – внесен, извоз – не вопрос, генерал – не кал.

Пулей метнули товар на сидение – в стекло пяткой:

– Стар, – подмигнули, – гадко! – а вздохнули, будто утром светло стало, а под одеялом – гладко.

С треском и глухо в кресло упала и старуха:

– Тут и ежу – бредни и жуть, а провожу в последний путь. А кто глуп и вор, на то не всяк суд мудёр.

Так и покинул Труп свое жилье: сгинул в машину, и вместо оркестра – вранье.

2

В дороге старуха брила ноги, сухо кашляла (объяснила, от вчерашнего), цедила помидор и бубнила непрерывный заунывный вздор.

И вдруг – обронила на испуг:

– Известно миру, что генерал завещал мне квартиру. Честно водила в дерьме к сортиру. Приучила к клистиру: на дому ему ставила. Приставал, шакал, и не по правилам. Насилу простила. Намедни, фу ты, ну ты, до последней минуты сидела у тела, кричи, не кричи, и везде посмотрела у задиры, но не узрела, где ключи от квартиры!

– В распыл, – шофер подскочил, – без документов?

– Сделка! – спела сиделка. – Вор не платил алиментов!

Водитель врезал по тормозам:

– На что – не трезвый, а себе – не вредитель. И тебе – не трамвай. Вылезай, мадам, а то в закут сдам!

Но тут – постовой, сапоги не с ноги, а с подковкой:

– Остановка не у места. На протокол! Что везете?

– Позвольте! – шофер – в спор. – Вел не по охоте!

– Я – его невеста, – перебила попутчица, – и вина – одна, моя, а милый – того: учится.

– Улица – не класс, водила! – уколол постовой. – И прокол – твой. Что у вас под пальто? Живой?

Старуха – назойливая муха – измозолила ему ухо:

– Кирнул злой водицы и от осадка – под стул, потому и не добудиться: заснул. Хотите понюхать папаньку?

Хранитель порядка вдохнул и – прочь:

– Родная дочь? Водитель, сходите вместе с тестем в баньку. Желаю смачную брачную ночь!

Машина заныла миной и припустила кобылой.

– От тюрьмы отмыла, – буркнул шофер. – Ну переделка!

– Мы с придурком – соседи, – уточнила сиделка.

– Хороший набор! Проедем бугор – брошу под забор!

– Ась? – сиделка мелко затряслась. – Водитель, вы – без головы. Чего приключится – засужу: скажу, что вы – его убийца. Не спешите к гаражу – некрасиво! Везите в больницу живо! Папка в тряпку скрючился, мучается, генерал, – попутчица игриво скосила глаз, и шофер заикал, нажал на газ и торопливо погнал на бугор.

И до больницы обронил в окно одно слово:

– Хреново!

И колесил напролом, а рулем крутил сурово, будто на арене бродил из-за денег по спицам и вводил кому-то шило в поясницу.

Поездка с невестой грозила продлиться.

3

У больницы дежурный сунул нос в машину, пронес наполовину, проворно отдернул и сплюнул в урну:

– Лечиться? Твой? А увез – был живой? Не дурно!

Попутчица, растопырив оскал пошире, моргнула:

– Старожил упал со стула, а в кровати – охлаждение.

– Не получится. Давайте – в отделение.

– Приятель, заплатим, – поддержал разговор шофер.

– Кончайте на переправе торг, соблюдайте такт, составим акт, доставим в морг, – дежурный изобразил бурный фонтан сил, но открыл карман, впустил подачку и изменил подначку – на машину закричал: "Открывайте, приятель, тачку!" – мертвеца за штанину взял и потащил в холодильный зал.

Сиделка в спешке за ним – белка за орешком своим.

Но тут – не горе, а морозильный подвал – на запоре.

Двое, что стерегут покои, выдают устную справку:

– Ключи улетели на неделю в переплавку.

– А куда грустного? – кричит старуха. – Закавыка!

– А туда, копуха, и поди-ка…

А между собой – наперебой:

– Мальчики с юга привезли кули и ящики с товаром. Продукты – нежные: фрукты. Услуга – не задаром. Коньяка на распитие – крынка. Не утекли б до открытия рынка.

Учли расклад и поволокли мертвяка назад.

И еле успели: зарычал мотор, и чуть не удрал шофер.

Хитер! Но сумели вернуть во двор: догнали, обняли, сняли башмак с педали и – в навал, за разбор – показали кулак, обещали в пятак, сжали бедро, примяли ребро, сказали "забудь", взяли за грудь и на спор – об забор!

А наломали бока – отдали трупака с подругой и пожелали со злой натугой подлечиться, но – в другой больнице.

Утешили, как фельдшеры, без стыда:

– Плюха – не беда.

Старуха, когда отъехали от лекарей, провозгласила:

– Эка ли? Сила – не в охране ли? И морду всмятку раскровянили, и взятку гордо прикарманили!

4

В другой больнице – тоже оборона:

– И прихорашивай, не годится. Похоже, гнилой, да не из нашего района. Готово нарушение. И не ясно, где и с какого момента помер, и в езде без документа – преступление. Опасный номер! Рвы крутые! Где понятые?

Разжали губы и пересчитали детали:

– Откуда зазоры? Вы ковыряли золотые зубы? Воры?

Оттуда сам шофер выручал тело, как белка – орешки.

Сиделка там смело отбивала напор персонала, в спешке потеряла челюсть, а по машине расселись – проворчала:

– На мертвечине спелись!

Накал у гонки крепчал, как прелесть у чемпионки.

На переходе старуха открыла дверцу, вроде подышать, вроде у нее напасть: шило вступило в сердце – и шасть!

Но шофер за ухо ее на краю – хвать:

– А гнилье мне? Позор, мать, вдвойне! Набью пасть!

И – хрясть!

5

В клинике по месту жительства покойного заседали.

– Ждите, – приказали, – водитель, как невесту, достойного окончания собрания в зале. Циники разругали правительство в дым. Мало им дали на врачевание материала!

– Поглядим! – шофер сиганул в коридор, толкнул дверь и скакнул, как зверь, на стул: – О чем разговор? О своем? Хлыщи! Не спасли хрящи старика – тащи за мослы дохляка!

Суровое собрание забурлило:

– Новое задание? Мило!

А оратор сказал:

– В зал попал провокатор, но дело – ясное: тело – несчастное, а мы – умы в белых халатах, живем на зарплатах, и живьем бедных довели до мели. Баста! Прижаты к стенке. Голодные, как мыши. Каста врачей – выше мелочей: свободные расценки на прием мертвого тела! Облом – черствому беспределу!

Призывы повторили красивым хором, а затвердили – с ретивым напором схватили шофера за ворот и в стиле победителей, к хвалебному восторгу зрителей, с позором проводили в город.

Отпустили – научили:

– Пилите, водитель, к судебному моргу. Не дрожите впустую. Там не судят, не бастуют, там давно не протестуют, там не люди, там дерьмо, там ярмо – и не ярмо. там одно, и не одно, и равно, и не равно, а чему – никому там оно не дано!

6

Шины машины избороздили простор, а старуха и шофер тормозили разговор – глухо копили задор.

Комом пыли подкатили к судебному моргу и знакомым обиняком подрулили к торгу: лечебному усердию и врачебному милосердию посулили и ком с мертвецом, и с добром торбу.

Но не угодили – ни торгом, ни горлом, ни горбом.

– Перед концом били никак? – спросил здоровяк с кровавым тесаком. – Не вы ли? С перец синяк – у дохляка под пупком. Отравой поили, пока не остыл? Волочили на отсыл за штанину, замочили и – в машину? Двое? На чужое добро – по наклонной? Старо, как тракт конный!

Сиделка подлила беседе в горнило мелких слёз:

– Сами мученики! Едем-едем, а с везеньем – отсос!

– Составим акт, наденем наручники. Сиделки губят, как девки любят: обняв, голубят, а рукав – не к шубе.

– Нашли вдали, в лесу, на весу, на осине, уж синий, в отрубе!

– Хуже – вам. Чащу не обслуживаем. Пропащих не нужно нам. Узрели, мамаша, опушку? А сарай? Доставляй, водитель, без канители вашу игрушку к нему. Лесные – там приписные. Мчите, пока не сели в тюрьму на преступном трупном извозе. Там вам и мертвяка заморозят. А к ужину – и дюжину!

Но шофер – снова в бестолковый спор:

– А умер бы на дороге? А у вас сейчас на пороге?

Здоровяк на уступку не идет:

– Остряк! А флюгер в рот? А ступку? А шиш? В обход закона шалишь, плохиш? Вперед, кидала! Но сначала – так: о беде сообщишь в больницу района, где жил трупак. Они одни и возьмут его под крышу, и на рассыл отпишут. А случится, найдут, что почил не сам, привезут к нам: и бедолагу, и на него – бумагу!

Шофер попёр без учтивости в вопросе:

– И там его не берут, и тут! А подбросим?

– Милости просим. Смотри-ка: мал кусок, да улика!

Здоровяк встал на мысок, достал с полки аппарат и – рад щелкать так и сяк: заснял в кино и рот, и висок, и зад гнилого, а заодно и живого рулевого.

Шофер – за руль, как куль – в забор:

– Не играй, слон! В сарай так в сарай, в район так в район! – прикрыл тыл от тумаков, получил ездоков – да и был таков.

7

Но до опушки не стал стелиться – сказал старушке, что не шакал и боится примет, кукушки и сосен, и нет горючего до больницы.

– Сбросим чучело в хоромы власти, к большому дому, ей к позору, и живей, без дрёмы, от напасти – дёру!

Но сиделка запела умело, как свиристелка:

– Здрасьте! А я? Ничья соломенная вдова? Согревала без одеяла, как сова, взглядом и, как печь доменная, когда прилечь случалось рядом. А награда за жалость? Ерунда? Лоб на грудь? Милый, чтоб твоя изменила? Ни буя̀! Будь спок – или шило в бок!

– Я себе не вредитель, – изрек водитель. – И тебе – не труповозитель. И не смотритель при нем. Соблюдём закон. Отвезем в известный дом, где он как житель знаком. Из местной больницы к беде примчится костолом с экипажем. Голуба, скажем, дядя, чай, дал дуба, забирай в подвал что туда положено, а не то засадим куда не хожено!

Попутчица стала ревниво кукситься, как сало у ленивой ключницы:

– Взял на лапу за вокзал, хапнул знатно и папу – обратно? Нахал двукратный! Наперед скажу: засужу!

Настал черёд дележу:

– Пополам.

– Гроши. Колесо почеши.

– Всё отдам!

– А ключи – что?

– Пихнем в окно.

– Настучит кто?

– Не днем! Темно!

Согласовали детали и – за дело: примчали тело домой, подняли, будто над бухтой парус, на свой ярус и показали оговорённый прием – наклонной головой в оконный проем.

Желали – тайком, но звонким стеклом перепугали сонный дом с тонким чутьем, и когда сбежали вниз, у машины их поджидали для суда: мужчины из злых держали карниз, а женщины рыдали об обещанном и причитали:

– А заём взяли! – и мяли шали.

– Забьем кольем! – пророкотали мужчины хором и заскрежетали забором.

– Держите товарку, ребята, – гаркнул от машины водитель. – Берите свое – у нее деньжата! – швырнул посул и вдруг юркнул за дверцу, сердцем на рулевой круг, как сторожевой пес – в конурку, на посуду, газанул, пуганул, отвернул и увез ссуду на увоз дяди – ради азарта и бокса от подарка не отрекся.

– Обманул и – в загул! – гукнула бедная сиделка, бледная, как побелка, пукнула, рухнула на пухлого хлыща и ухала свое, трепеща, пока не обмяли в запале бока ее фигуры, ища у плаща купюры.

И кавардак, и скандал, и страх, и смех!

Так постылый Труп на глазах у всех упал в свою серую квартиру: как печаль – в полынью, мыло, для жиру – в суп, а медаль – в шкатулку, и так, без сил, как и был, завершил первую вдаль прогулку.

8

Ночевали соседи в подвале: до рассвета искали совета, отпускали тирады о победе генерала и трепетали, будто армада мощной державы прочно прижала в бухту их корабли, а самих завязала в кули, обваляла в пыли и до конца стирала с лица земли.

А утром мудро рассудили:

– Чужой покойник – живой разбойник: на вид – худой, а грозит бедой.

И тогда же установили: не родной – вражий! Подменили! На пересыле! Или в дороге. Или в больнице. Или могло случиться – на то и зло! – что угодно. А в итоге – не повезло, как в кино, принародно.

Одно утешало их, а потом и других тоже: генерал поутих немало и лицом стал моложе.

Кое-кого напугал пёсьими блохами на шёрстке – но оттого и подбросили его снова, и не тетке к дому, под подмётки, а толково, со вздохами, постовому на перекрестке.

XI. ПОД НЕУМЕСТНЫМ АРЕСТОМ

1

Едва рассвело и распрямила крыло горихвостка, на перекрестке уныло завыла собака, и два постовых прибежали на зов от постов и замахали руками:

– Драка?

И сами разобрали:

– Живой?

– Мертвец!

И вой затих наконец.

В стремительном стиле хранители порядка вприсядку изучили нарушителя и засучили рукава:

– Голова цела.

– Блохи.

Открыли веки и – закрыли:

– Дела плохи.

Установили жестокие кровоподтеки:

– Били зэки.

Рьяно замелькали по карманам руки:

– Из-за нагана. Отобрали, суки.

Припомнили укромные детали:

– На вокзале наши потеряли пушку. Подозревали папашу одного и его старушку, а по ошибке, из-за улыбки на рыле, отпустили. Потом искали хмыря почем зря.

– Кого? Этого?

– Похоже, а нет на рожу примет его.

Исчерпали слова и встали. Сняли пух с погонов.

Вдруг закричали:

– Друг, находка – четко у шва двух районов!

– Стой! Голова – на твой край. Забирай!

– Здрасьте! А ногами – на твоей части.

– Не пинай сапогами. Хватай быстрей!

– И ладонь – на твоей.

– А вонь – на чьей?

И заспорили об останках ускоренно, как старики – об истории, мужики – о пьянках, а рыбаки у реки – о приманках: обругали и родное, уставное, и вдвое – чужое, потом признали, что кругом – мишени и трупы, достали лупы, встали на колени в позе ищейки без хвоста при угрозе дубинки и хлыста, обыскали тени под скамейкой у куста, ложбинки у моста и другие такие места с лазейкой, обсчитали с линейкой окрестности, прочитали с листа и азартно разодрали карту местности, рассказали о риске и развале в работе, со слюной прошептали о близкой выходной субботе, прорычали об увечиях по трассам и авралах в подвалах, где человечье мясо, неопознанное, навалом, а служивый люд в труде – грозный, но не двужильный – на плоть не найдут никак, хоть жуй рукав, морозильный шкаф, простонали:

– Не прав!

– Вам – почечуй, граф!

– Сам жираф!

И – замолчали. Устали от бурного стона.

Встали, перевели дух, отогнали мух и пронаблюдали, как клевали в пыли пух пурпурного тона петух и ворона.

И вдруг – заметили дежурного из третьего района.

И пришли к одной шальной идее:

– Друг, с земли – в коляску, быстрее!

И учли подсказку без вопроса: в охотку схватили находку, косо, но уложили на колеса, вприпляску отвезли к чужому участку и сгрузили у жилого дома местного постового, честного и простого.

– Подарили, – съязвили, – живому простофиле-соседу гнилого непоседу.

Победу над тяжелым смрадом усладили веселым парадом: мысы – врозь, носы – ввысь, кисть в висок наискосок – честь. И пошутили – всласть:

– Удалось, кажись, разгрызть кусок.

– Есть!

– Совершили марш-бросок.

– Есть!

– Заслужили посошок.

– Есть!

Отпили из бутыли (нашлась!) и укатили, смеясь:

– Почисть матчасть и держись, власть!

2

Третий постовой шагал по мостовой в берете и с топотом, но отстал с опытом – взглядом пронзал пылко и смело, а поступал неумело: увидал тело, а рядом бутылку и самосвал – признал водителя за нарушителя строя и разбойника, а покойника – за грабителя и алкоголика, рапортовал о побоях с перепоя (в сводку передал, что негожий вину не признал, а к вину, похоже, добавлял водку), обоих арестовал и убрал за одну решетку.