Я, разумеется, не услышала ответа. Потому что слишком хорошо его знала. Типичная ситуация, когда взращённый монстр требует объяснений от своего создателя. Требует его же методом, его же манерой и все той же невыносимой улыбочкой на губах. Он ведь и этому меня тренировал, – улыбаться загадочно и высокомерно, а сейчас он повернулся спиной к ней, к ее мягкости, к ее смертоносной светскости и, подойдя к перилам, глубоко вздохнул. Небо, море, горы – целое полушарие вселенной раскидывалось перед ним. Облик виллы позади меня явно приводил его в замешательство. Она была слишком чужда ему, белая и роскошная, она сковывала и лишала уверенности в себе.

– Ты, помнится, классифицировал, что хороший учитель – объясняет, отличный – показывает, а великий – вдохновляет. И лишь душевное безразличие отличает только закоренелых развратников, – била я словами вдогонку.

Что уж там… Специфика «кнута и пряника» на моем опыте была такова, что пряник засохший и им тоже бьют. К тому же, нет никакой разницы, с третьего этажа вываливаться или с семидесятого, поэтому, если уж и падать, то – с небоскреба. А наслаждаться полетом я всегда любила с разгона.

Для протокола: погода сегодня спокойная, солнечная, летная, ветер умеренный, но воздух был разряжен концентратом недосказанности…

Я вытянула ноги на соседнее соломенное кресло, откинула голову на плетеный подголовник и прикрыла глаза, снова уловив сладковатый, шафрановый аромат цветов, росших внизу, у гравийной площадки. Умение вовремя сосредотачиваться на главном всегда дает иные грани восприятия. Этому тоже он меня в свое время научил. Как обучил быть милой и вежливой с каждым – уметь пользоваться хорошими манерами как рычагом, чтобы двигать неподъемные туши в нужном направлении. Ведь никогда не знаешь, где и как та или иная туша может пригодиться. Каждый по отдельности – всего лишь неопределенные и неказистые кусочки пазла, и лишь собравшись воедино, они способны воссоздать собой нечто поистине восхитительное. Я научилась их собирать, – как на ниточку нанизывать события, людей, повороты, опасности – на пути к масштабному и фееричному и рисковать. В особенности рисковать. Когда жизнь теряет смысл – есть единственный выход – рисковать, каким бы опасным на первый взгляд этот риск ни казался.  Ведь рано или поздно наступает день, когда ты понимаешь, что есть предел. И ты достигаешь этого предела. Ты прикасаешься к нему и думаешь: «Итак, это предел». Но если ты все еще стремишься к намеченному, если ты действительно к этому стремишься, всегда найдется в себе ещё немного больше: еще немного разума, еще немного упорства, еще немного чутья, чуть больше опыта. Снова и снова. Тогда есть шанс продвинуться еще немного дальше… В этом-то и состоит противоречие. В этом-то и кроется истинная опасность. Опасность – как часть человеческой жизни, с которой можно научиться сосуществовать, смело смотреть ей в лицо (не как на что-то негативное) с готовностью к самозащите. Тогда ты становишься быстр, как никогда, ты ощущаешь себя невообразимо хрупким и уязвимым, потому что понимаешь, что за долю секунды всё может исчезнуть. Как при входе в поворот (рано или поздно такое случается) ты вдруг осознаешь – вот оно, чего ты так боялся! Всё, улёт! Удержаться невозможно! Но если при этом ты всё же чудом удержался, то понимаешь, – это и была тот самый предел. И теперь так надо ездить всегда…

Я с жадностью хватанула ртом воздух, рывком отпрянув от спинки кресла, и раскрыла глаза. День финального заезда гонки прошлого сезона в чистых красках вновь всплыл перед глазами. Какие бы сто восемьдесят моих «я» ни пытались отдать жизнь за одно-единственное, – не вспоминать о тех событиях; я не кривя душой пережила бы их снова. Потому что только опасность способна по-настоящему возбуждать. Потому что только такие крайности помогают дополнять себя и познавать всё глубже и глубже. Потому что однажды расширивший свои границы разум, уже никогда не вернется в прежние. Все как на трассе. Все, как и в жизни. На трассе жизни… А все эти мнения, что стремление рисковать – серьезный изъян всего рода человеческого. Мол, выходим из тьмы, во тьму возвращаемся, – для чего ж еще и жить-то во тьме?

А для чего тогда жить-то, в принципе?!

Ведь то, что произошло в тот день на треке, – не было случайностью. На атомном уровне миром правит чистый Его Величество – случай и, этого уже давно никто не оспаривает, хотя поверить в это до конца, все равно, невозможно. Но и моей самой большой ошибкой это тоже назвать нельзя… Невозможно. Я делала глубокие вдохи, чтоб хоть как-то привести эмоции в норму. Глаза защипало. Слезы выступили с напором – слезы гнева, слезы бессилия. Я, как сейчас, видела, когда опустился клетчатый флаг. Перед кем он опустился. В тот момент мне хотелось плакать и кричать. И я заплакала. Преодолевая последние метры до финишной отметки, я плакала. Ведь, это была великолепная битва двух людей, самая красивая гонка и самый красивый чемпионат, и в котором я оказалась не первой.

Невозможно передать ощущения пилота, когда он побеждает на гонке. Еще сложнее описать чувства того, кто проигрывает в ней в неравноправных условиях…

Тогда все ощущения за меня скрывал шлем. Сейчас его не было. Но это по-прежнему не было моей самой большой ошибкой. Ведь я была там. А сейчас – здесь, в настоящем, но в то же время я очень далеко от самой себя… Дальше, чем сама реальность. Я – на трассе. А моя самая большая ошибка? Она… она просто ещё не случилась.

Хруст гравия обратил меня в окружающую реальность. Рамир снова шагал в мою сторону. Я вскинул левую руку, чтобы заблаговременно пресечь все его реплики. Он промолчал, затем взял меня за кисть и неспешно присел рядом. Меня сразу охватило чувство, будто подобного жеста я и ждала все это время. Не поворачиваясь в его сторону, я медленно обвела взглядом море и горы на юге. Полный покой. Высоко в западной части неба гудел самолет – третий или четвертый за сегодняшний день. Я непроизвольно представила себе его борт изнутри: стюардессу, везущую меж кресел тележку с напитками, спящий или вечно жующих пассажиров, сухой кондиционированный воздух салона, слабый гул. И необъяснимая тоска внезапно овладела мной в тот момент, – ощущение сродни потери. Потери навсегда. Того, что будто еще вчера видела вблизи, держала за руку, чувствовала живое тепло… утраченное идеалом обыденности. Как сейчас.

Я медленно перевела взгляд на сидящего рядом некогда более, чем родного, а сейчас совершенно неизвестного мне человека, и тут же уперлась в его цепкие и пронзительные глаза. Он молчал. Он всегда был из тех, кто мало говорил, а в последние годы, – еще и тех, кто мало смеется. Я слишком хорошо понимала, что означает его это молчание, и, боясь сбить его или самой отвлечься, я чуть сильнее сдавила пальцы и ждала продолжения. Этот взгляд невозможно понять неправильно. Этот взгляд сложно спутать. Он с неизменной присущей ему настойчивостью говорил, что, возможно, как для учителя, я, все же, – полный педагогический провал, но как для человека я по-прежнему значу нечто Большее.

– Все те же глаза, Лерочка, – начал он, за секунду превращаясь из солидного человека в комичного мальчишку, которому эта моя секундная заминка будто вернула молодость.  Он взял меня за вторую руку, чуть тянул к себе и мягко улыбнулся. – Такие лица, как твое… смотрят разве что с полотен Боттичелли. С моей же занятостью не то, что в галереи, из-за стола не всегда выбираешься, но тяга к прекрасному не оставляла никогда. А с твоей выходкой лишь обострилась.

Настал мой черед загадочно улыбаться. Я не собиралась ничего объяснять, и в большей мере потому, что вся эта нарочитая любезность вызывала во мне уже только пресыщенность и досаду. Однако врожденное любопытство и приобретенный такт уже непроизвольно делали свое дело в терпеливом ожидании истинного мотива всей этой словесной прелюдии. Грациозный поворот головы, пристальный взгляд, затянутое молчание, – все самое настоящее, все истинно женское, как демонстрация восприятия. Мягкость без слезливости, открытость без наивности. Он практически утратил подвижность. Морщинки нежности у его глаз.  Он видел меня одну, словно мое присутствие отменяло разом все окружающее. Я с улыбкой принимаю эту дань, превозмогая желание проговорить очередную колкость в его адрес, по той лишь причине, что все эти колкости чрезмерно будут переполнены ласки…

– Есть единственная причина, по которой я разрываю какого-либо рода отношения – это невозможность личностного роста в сложившихся условиях, – нарушила я молчание, жестом откинув за плечи, растрепавшиеся на ветру светлые локоны.

– Мне хотелось защитить тебя, оградить, – с порывом начал он, – потому я тебя дистанцировался, отдаляя тебя по ряду вопросов. Рядом с тобой я всегда чувствовал себя защитником. Но если вдуматься на деле, – это ты меня защищала. И защитила бы, коли пришлось…

Он так же резко умолк, затем с еще большим напором продолжил: – И мне бы держаться за тебя. Мне бы не вести себя, как уродливый паразит, который существует лишь при удачном стечении обстоятельств (в остальное же время делает бурную ее имитацию) и прекратить уже мучиться «рефлексом непреодолимых препятствий». Мне бы воспринять тебя, как точку опоры.  Мне бы найти в себе смелость отречься от прежнего опыта, от прежних ориентиров. Мне бы не поддаться на профанации собственных страхов и не усомниться в твоей преданности. Мне бы… мне бы. А я просто взял и позволил себе забыть, что каждым великим мужчиной стоит великая женщина…

«…потому что именно такие и умеют подкрадываться», – закончила я мысленно. Очередное подтверждение, что? если у тебя кроме традиционных женских качеств есть еще и мозги, – ты представляешь собой реальную проблему. Ведь у тебя могут быть два красных диплома, ты можешь знать, о чем молчит черный квадрат Малевича и зачитываться Булгаковым, но кого это интересует, если на момент встречи в твоем наряде присутствует элемент обнаженного плеча…

– Глупости, – произнесла я вслух, чуть расплываясь в улыбке.

– Ты права, тут же подхватил он. – Одни сплошные глупости, – что на уме, что на языке. Я и сам понимаю, как в них запутался.

– Запутался? – демонстративно фыркнула я. – Зарвался. Вот это вернее.

Я не сводила с него глаз, все же, не удержавшись от колкости. Он молчал. Он понимал, что на самом деле я далеко не так сердита, какой пытаюсь выглядеть. Эта нарочитая небрежность была лишь противопоставлением его спокойствию, и я ничуть не жалела своей невежливости, и о том, что отвергаю тем самым его располагающие жесты. Слишком уж они отдавали давнишними рецептами викторианской кухни: варенья, лакомых перемен, не получишь, пока не объешься черствыми корками ожидания. У меня с тех самых пор выработался хронический гастрит на этот вид деликатеса, уходящий в рецидив разве что после ударной дозы приторности обретенного. Однако моим любимым лакомством были, и по сей день остаются люди и события, способные оставлять послевкусие. Когда после пусть и не продолжительной порой встречи с теми или иными, всегда есть над чем подумать. Многое, зачастую, открывается в новом свете и становится понятным. А то, что остается непонятным, можно понимать как угодно…

– Вся эта история – все равно, что книга, дочитанная до середины, – продолжила я, спустя продолжительную паузу. – Не отложишь уже и выбросишь. И пусть сюжет слегка затянут, а повествование отдает предсказуемой нудятиной, – все еще может измениться, верно?

– Тебя интересует мое мнение на сей счет? – оживился он с присущей ему лукавостью.

– Что ты…. Давно известная бессмыслица интересоваться о достоинстве произведения у другого писателя: оно априори обречено на провал по двум причинам, – бездарность вопрошающего, либо зависть оппонента, – ответила я в той же манере. – Мне интересно соавторство. В равном соотношении. Если на то найдутся желание и возможности, разумеется…

– Милая, – трепетно накрывая ладонью мою кисть руки. – Я не устану повторять: встреча с тобой – это дар. Ведь для того, чтобы достичь истинного жизненного комфорта, искренности в общении и духовной свободы мне, как и любому адекватному политику и бизнесмену просто необходима рядом женщина, обладающая редкой способностью делать жизнь вокруг себя столь же красивой, сколь она сама.

– Что ж, дело за малым, – я снова кольнула улыбкой, – осталось не пропасть без вести при переходе от слов к делу.

– «Пересохнут однажды криницы.

Платье танца окажется робой.

Хочешь ты на меня положиться?

Так попробуй. Хотя бы попробуй», – процитировал он, смакуя словами.

И я попробую. Я все же попробую.

***

Вечер полупрозрачной пеленой затягивал панорамные окна офисного небоскреба. Это был насыщенный день, – размеренный, чуть взбалмошный и абсолютно без эмоциональный, ровно такой, каким ему положено быть в момент своей судьбоносности.

Я закинула ноги на стол, выдернув взглядом сувенирную фигурку буровой установки среди кипы разобранных документаций, и посмотрела в окно. На улице уже зажглись фонари. Из сумрачной неосвещенной комнаты, открывался все тот же неизменно прекрасный вид на набережную Москвы-реки. Заходящее солнце окрашивает лучами город, а вместе с ним и неизменную суету автомобильно-людских потоков, исправно отработавших за день своим рабовладельцам оброки в виде здоровья, чувств и эмоций. И мои уставшие чуть отекшие за день ноги весьма символично дополняли этот пейзаж. Большую часть своей жизни каждый карабкается в стремлении занять место под солнцем, а достигнув желаемого, подчас испускает дух, так и не успев насладиться его лучами. В этом и есть жизнь. Прекрасна, коварна и безжалостна. Но и она время от времени бывает щедра на стечение обстоятельств и шансы. И как правило, без предупреждения. Вообще, все самое знаковое и значимое случается без предупреждения. Оно либо случается, либо нет. В такие моменты есть только ты, твои эмоции и действия. Остальное – неважно. Так же, как и усталость в ногах уже не имеет никакого значения…

Я не без наслаждения продолжала всматриваться в переливы света и отражения на постройках соседних стеклянных зданий, как вдруг тень на одном из них причудливо изогнулась в силуэт черной кошки с вытянутой шеей и острыми ушами. Еще мгновение и тень встрепенулась, – кошка склонила голову, повела ухом и нетерпеливо дернула хвостом.

Я не стала более испытывать ее терпение, – улыбнулась чуть мягче обычного, едва заметно кивнула, и одним глотком допив остатки остывшего кофе, отправилась собираться. Ведь хорошо выглядеть нужно всегда. Даже если предстоит натягивать на себя вещи несоизмеримые с грациозностью, даже если состояние к тому не располагает абсолютно, даже если те, ради кого особенно хочется не рядом. Хорошо выглядеть – это обязанность. И нет никакого “если”.

Ночь тем временем неспешно вступала в свои права, расправляя крылья. Свежий воздух, несущий в себе легкую прохладу, шелест воздуха по пластиковой поверхности, урчание прямотока. Неясные образы знакомых маршрутов и улиц, запах острой прохлады и будто догоняющие сухие осенние листья, сколь ни выкручивай ручку газа. Осень. Осень всегда наверстывает любой интервал, выигранный скоростью. Ведь время играет на ее стороне. А скорость…

Нам всем нужна скорость. Время от времени – запредельная. Именно она заставляет голову работать. Она заставляет концентрироваться, прочищает мозги и рассеивает туман будничного однообразия. Жизнь ведь это когда штормит из стороны, а истинный риск – это оставаться статичным. Именно поэтому нам нужна скорость. Нам нужно больше скорости, а не меньше. Всегда больше, но остановившись в процессе на дозаправку, грех не насладиться городским камнем, окутанным бушующим морем красок и теплым светом фонарей…

Я заехала на территорию частной парковки и спешилась лишь там, где асфальтированная дорожка упиралась в мост, скрытый кованной оградой. Заглушила мотор, стянула шлем и перчатки и не спеша побрела вдоль забора. Так легко и приятно было ступать по вымощенным тропинкам парка, слушая, как под плотными подошвами мотобот хрустят опавшие листья. Лестница, широкий пролет крытого пешеходного моста, дверь на наружный парапет, – и передо мной снова набережная Яузы, на которую я могу пялиться часами, размышляя о странностях бытия и тонкостях мироздания. Вот и сейчас я стою, вглядываясь в огни горизонта и редко проезжающих по улице машин, а в голове приятная пустота, будто какой-то верховный сисадмин запустил в моей личной операционной системе программу очистки некорректно работающих приложений и прочего спама. Подобная метаморфоза всегда происходила со мной после хорошего «прохвата» по ночным магистралям, лицезрения панорамных видов реки Яузы и принятия бесповоротных и стратегических решений. Сегодняшние сутки умудрились охватить все эти аспекты разом. И хотя вся суть стратегии сводилась пока к одному: врезать свой личный краник нужному человеку в государственный трубопровод, ставший таковым после попечительства не столь давно возникшей политической партии, да так, чтоб еще никаких сторонних средств в это не вкладывать, и казну не обидеть. И пусть мы оба понимали, что вести подобные манипуляции в нынешних экономических условиях страны, – это как прыгнуть со скалы и успеть собрать в воздухе параплан, которым во время падения было бы неплохо еще и научиться управлять, иного варианта у нас все же не было. Потому что такие дела были, и их нужно было кому-то вести. Потому, что только невостребованный человек на своей Родине ищет способы покинуть ее пределы (расширение бизнеса на интернациональном уровне я сейчас не рассматриваю). И потому что, это, черт возьми, моя страна. И пусть с неравномерно распределенными на данный момент ресурсам: «гномами» – столичными бородачами, любящими золото, крепкий алкоголь и огромные подземные дворцы-метро; «эльфами» – в северной своей части с присущим им самомнением, тонкой чувственной натурой и локальным патриотизмом; и абсолютными «орками» по всей остальной территории. И если «властелины» по какой-то причине теряют бдительность и «кольца», долгом чести остается создать надежный тыл и плацдарм для борьбы с «тьмой» и дальнейшего продвижения к светлому будущему.

«Человеку, как и стране, всегда есть куда двигаться», – мысленно подытожила я, приводя в движение замерзающие пальцы и разминая запястья. Затем опустила голову на бок, чуть вытянув шею, и снова посмотрела на сходящиеся огни в линии горизонта.  Еще немного и рассвет окрасит небо густым багрянцем. Я принюхалась к воздуху, чуть подставив лицо потоку легкого ветра. Все-таки, это мой город. Мой. Со всей присущей ему депрессией, которая не просто витает в воздухе, – сам воздух теперь зиждется на ней. Город переполненный «мертвыми душами», на половину не существующий и давно уже не тот, по которому шла некогда девочка с одним чемоданом. Все здесь стало теперь по-другому. Стало так, как она в свое время задумывала…

Непроизвольная улыбка снова застыла на моих губах, встречая первую попытку нового дня начаться. Медленно рассветало, на улице появляются первые люди-жаворонки, ведущие выгуливать своих собак, вслед за ними сонно выползали «крепостные» пятидневных работ. Еще пару часов и толпы вечно спешащих начнут отчаянно стачивать о мостовую свои подошвы, – кто-то пройдет здесь, расплескивая отчаяние и тоску, кто-то понесет печать, раскрасит это место темно-фиолетовым, кто-то отчаянно счастливый пронесется, яркими пятнами оставляя следы.

«Этому миру определенно нужен качественный колорист…», – подумала я, прежде чем ограничить восприятие изоляцией шлема. Запустила двигатель, вдохнула свежий воздух нового дня сквозь открытый визор и снова улыбнулась. «Нужен, – так нужен. Я знаю, где его найти».

Место традиционных утренних встреч по-прежнему оставалось неизменным. Как и любое заведение, расположенное почти в сердце бульварного кольца, это также характеризовалось проблемами с паркингом, посредственной кухней и хамоватым персоналом. Основополагающими факторами при выборе среди прочих его аналогов, лично для меня служили действительно качественный кофе, всегда свежая выпечка и прекрасная подборка книг на полках в свободном доступе, одну из которых я продолжила перечитывать с места, заложенного салфеткой с прошлого посещения в ожидании своего капучино и визави.