Это стало возможным спустя год после открытия первой и единственной полноценной шоссейно-кольцевой трассы на территории России, удовлетворяющей всем без исключения требованиям по мировым меркам. Подмосковный "Стант-траил-трек" распахнул свои двери не только для профессионалов-гонщиков, но и спортсменов трюкового направления мотоспорта. Гоночная трасса протяженностью 5513 км с практическим отсутствием перепада высот, минимальным количеством быстрых поворотов, но с изобилием шпилек и прямых. Пять трибун вместимость более двухсот человек каждая, покрытие с высоким уровнем сцепления и профилированными поворотами, пит-стопы и контрольная телеметрия на ряду с площадкой для проведения этапов по стандрайдингу, включающую в себя возможность зимних тренировок. Замкнутая лесопарковая территория с естественными и искусственными препятствиями под мотокросс и площадка для мотофристайла, с уникальной в своем роде рампой для снегохода и квадроцикла и зоной приземления порядка 20 метров, позволяющей принять на себя четырех райдеров одновременно. Ангары для хранения мототехники, гостиничный комплекс с отдельными корпусами для спортсменов и гостей, сектора техобслуживания и лечебно-оздоровительного назначения. Тридцать именитых спонсоров, мощнейший информационный портал, партнерство с Роскомспорт и Мотоциклетной Федерацией и прямое покровительство политической партии. Сколько сил, времени и государственных средств было вбухано в этот проект! Сколько проведено мимо! И сколько бессонных ночей провели мы с ним в споре при выборе цветов для ребрендинга его прежнего логотипа. В спорах, к слову, Макс так же был неоспоримо лучшим. Всякий раз вступление с ним в полемику ассоциировалось для меня чем-то вроде входа в затяжной поворот на скорости 300 км/ч: чистейшие эмоции, удовольствие и вызов.
Все мы состоим из эмоций, все мы ищем эмоции, так или иначе. Вопрос только в выборе пути их получения. Гонщики же (мото спортсмены в принципе) совершают громадное количество вещей за очень короткое время. Они всегда лицом к лицу с опасностью, – все можем перестать существовать за долю секунды… Именно это делает их жизнь такой стремительной. Они живут в сумасшедшем ритме, порой просто не успевая понять, оценить и исправить сделанное. Им невероятно трудно оставаться правильными и уравновешенными и так легко совершать ошибки. Но жизнь без эмоций невероятно скучна. Она пуста, бессмысленна и никчемна. И есть множество чувств, которые способны испытать только они… Которые только они и могут подарить близким людям. Наверное, поэтому женщины всегда мучаются с такими, как они, но и жить без них уже не могут…
– Беда в том, что независимо от статуса, возраста и образа жизни, нам, женщинам, просто необходима вся эта романтическая дребедень: поэзия, страсть, отзывчивость, – я продолжила говорить, по-прежнему не вставая с постели, – в то время, как твой рацион всегда был не в пример грубее.
– Проза и просроченное лечо? – с нотками иронии предположил он.
– Это в лучшем случае, – бросила я и вновь отвернулась к окну, чтоб хоть ненадолго скрыть пробивающуюся сквозь завесу серьезности предательскую улыбку в тот момент, когда он почти бесшумно уселся рядом на безопасном расстоянии вытянутой руки и поправил сползшее с моих ног одеяло.
«Я никогда не ждала, что у красивого мужчины и душа будет красивая. Особенно, если он из категории людей – а-ля "ничьи": эдакие эгоистичные, самовлюбленные и горделивые одиночки. Они не ищут утешения ни в ком, – им так проще. От них исходит холод и одновременно притягательная сила. Их сложно понять, еще сложнее – чувствовать. И мне всегда была близка подобная отчужденность, ты теперь знаешь. Опасная притягательность на фоне добрых глаз и неотразимой улыбки. И потрепанность жизнью ровно настолько, чтобы непременно захотелось спасти…
И мне хотелось. Так уж вышло, что на пути осознанной самостоятельности, где личное и семейное счастье всегда виделось чем-то несоизмеримо бОльшим, нежели пятидневка в офисе, свадьба по залету, машина в кредит и авоськи из Ашана. Где все не так уж и просто, как кажется, но не в пример лучше, чем задыхаться с кем попало, ежедневно уверяя себя, что это и есть то самое чувство. Как вдруг мне захотелось нежности. Мне захотелось быть нужной. Важной. Необходимой. Так уж вышло… И возможно, бытующее мнение, что женщина должна испытывать непреодолимый порыв варить борщи, гладить рубашки и рожать детей, глядя на объект своего вожделения, совсем не лишено истины. Однако мое же подсознание, похоже, все это время настырно хранило в себе желание, – при виде своего мужчины, – прогревать ему мот, писать стихи и вваливать на заднем. Так уж вышло… что и в моей безрассудной кошачьей судьбе, где, казалось бы, не осталось места для постоянства, веры и верности, где все девять жизней – сама по себе, но в каждой из них всегда было место для нежности…
Мы так и сидели молча, будто ожидая чего-то. Я чувствовала себя как впервые, когда все либо вот-вот прекратится, либо дойдет до самого конца. Шевельнуться боялась. Просто, когда ты ни с чем не связана, только люди, которые тебе нравятся, люди, которых, несмотря ни на что, смогла полюбить, они-то и есть твоя последняя родина. Очень страшно в такие моменты оказаться вновь в невесомости, – очень страшно оторваться от себя самой…
Тишина тем временем все сильнее сковывала нас – меня, во всяком случае; словно соревнование – кто первый не выдержит и раскроет рот. Рука на одеяле: нагнись и дотронься. Но разве я могла упустить возможность воспользоваться ситуацией и нарочно не припирать его к стенке? Молчание – лишь способ выявить, кто сильнее, а тактика выжидания – всегда открывала свободный коридор в траектории «противника» на длительные дистанции.
Я посмотрела через плечо – робкий взгляд, – в нем вся правда о себе, о своей неприкаянности, и невероятной с ним схожести: несмотря на всю внешнюю независимость, ни он, ни я не могли без опоры. Всю жизнь мы осознанно стремилась это опровергнуть – и тем самым лишь подтверждали. И нет смысла читать мораль, – эта жизнь сводит людей с ума и накладывает отпечатки. Но все же, как удивительно, когда всего один человек, случайно пришедший в твою жизнь, может в корень ее изменить. Просто своим появляется в одночасье, как снег на голову он рушит всё, что окружало тебя до этого, причем рушит тем, что остается самим собой, таким, какой есть. И ты неминуемо и бесповоротно начинаешь любить его таким и в первые полторы секунды вашего общения принимаешь единственное женское в своей жизни решение – решение, с каким мужчиной идти по жизни. Каждая минута сверх этих первых полторы становится оброком, который не столь велик, если награда действительно того стоит. Да, и какие здесь вообще могут быть еще сомнения, когда после бурной ссоры тебе натягивают на плечи край одеяла, укрывая от порыва прохладного ветра с открытого тобой же окна?
«Обвинения вновь я с него все сниму
И расчищу от грязи дороги.
Но одной все равно с ним дорогой пойду,
Даже если переломаны ноги…»
Перелом тогда случился болезненный. Закрытый, в трех местах и за две недели до поездки Макса на соревнования. Полгода мне потребовалось на восстановление, еще почти столько же, чтоб вернуться к надлежащему уровню жизни и катания. Именно тогда после усмиренного эмоционального всплеска: «Зачем?» и «Для чего снова?», лежа в четырех белесых стенах с загипсованной ногой и наблюдая по экрану планшета с крахом провалившееся выступление Макса, а вслед за ним полнейшую просадку его бизнеса на фоне очередных экономическо-банковских реформ, в мой унылый и растекшийся от статичного полу горизонтального положения мозг каким-то образом заползла очередная бредовая мысль. Но, как известно, чем более сумасшедшей на первый взгляд выглядит новая идея, тем прибыльнее и грандиознее она в итоге может быть. И какой бы безнадегой ни казалось сиюминутное положение, важно помнить, что это еще далеко не конец, что рано или поздно все прояснится, все станет на свои места и выстроится в единую красивую схему, как тонкое кружево. Станет понятно, зачем все было нужно, потому что все будет правильно. Будет. Обязательно будет. Но на тот момент было единственно понятным то, что после очередного хода цикличности любого бизнеса, школе возникла новая необходимость оттолкнуться от дна, чтоб просто остаться на плаву особенно в преддверии закрытия сезона. Так мы стали возить в холодные месяцы группы учеников на европейские треки. Мототуризм давно к тому времени набрал обороты и стал достаточно популярным, с одним лишь условием, что никто, кроме нашего учебного заведения не предоставлял делать это по всем направлениям мотоспорта. Уровень мастерства европейским райдеров далеко скрывался за горизонтом, и грех было ни перенять их азы, будучи в прямом к ним доступе с последующей адаптацией их на свою манеру езды. Так родились победы на заездах полупрофессионального и профессионального уровнях, а вместе с ними и мировая Мото звезда.
Максу тогда пришлось нелегко. Разрываясь между тренировками, организационными вопросами бизнеса и хромающей спутницей жизни, способной вести дела разве что дистанционно, он хоть и пытался держать себя в руках, срывался то и дело безбожно. И на мне в том числе. Осторожность и внимательность в наших взаимоотношениях била тогда все рекорды, – только бы не утонуть в раздражении, только бы не потерять их в отчужденности. Не легкое дело стать одною душою и одним телом. Но надо стараться. И не сдаваться, если знаешь ради чего. Даже если постоянная ноющая боль в ноге нервирует разум, а психозы близкого человека бьют все рекорды. Такие моменты самое время становиться еще нежнее. Теплота и ум, – наверное, свойства зрелости. Это в двадцать лет куда интересней быть бессердечной и легкомысленной, капризами вымогая желаемое, и воспринимать другого человека, как проблему, концентрируя его на том, насколько он несовершенен. И лишь со временем приходит понимание, что тот, кто тебе действительно нужен, на самом деле вообще не соответствует твоим понятиям. Нам ведь, женщинам, так свойственно быть падкими на романтичных мужчин… до тех пор, пока не понадобится реальная мужская хватка. А он стоит такой – слезинка в глазах, и руки из жопы.
Единственной романтикой между нами тогда были свечи и масло.... в его гараже хранения и обслуживания мототехники. И единственным связующим звеном, позволяющим до сих пор не послать друг друга ко всем чертям, – любовь. Любовь, прежде всего к тому, что мы делали. Все остальное было мелочью. И как, все-таки, приятно иногда осознавать приобретенную за всем этим мудрость, чтобы не обижаться по мелочам, и оставаться при этом все же слишком женщиной, чтобы их не замечать.
А не замечать приходилось многое. Оглядываясь вокруг, в последнее время то и дело приходишь в отчаяние. Или приходишь в отчаяние – и оглядываешься вокруг. В первом случае непроизвольно хочется наложить руки на собственное тело; во втором – на душу. И причиной тому служит, как правило, индивид, который настолько туп, что и сам даже не до конца ведает, что вытворяет. Смотришь на подобных и диву даешься, какими могут оказаться порой даже близкие, казалось бы, люди. И вдвойне – своей адекватности, так как именно этим людям по умолчанию отводилась если не основная, то далеко не побочная роль в комбинаторики тщательно выстроенного сценария. Но именно в такие моменты, когда, кажется, что партия проиграна, и все безнадежно упущено, – самое время садиться за игровой стол.
Я ведь по-прежнему не разлюбила эти спонтанные звонки и повороты, когда ты будто получаешь сигнал к действию. Того, что никогда еще не делала, но внутренне была готова уже давно. Тогда-то и появляется на губах эта легкая чуть лукавая улыбка – улыбка опытного игрока, выдерживающего паузу перед тем, как сделать точечный и стратегический ход.
Ждать пришлось не так уж и долго, но все же достаточно, чтоб улыбка возымела властный и чуть надменный характер…
Густые, кустистые, угольно-черные брови, заостренные черты лица и все та же неизменная глубина глаз возникли напротив меня столь же внезапно, сколь ожидаемо. Я традиционно наслаждалась утренним кофе и открывающимся с террасы видом: жемчужно-бирюзовое море, пепельно-синие, безветренные горы материка. Я всегда выходила сюда около полудня. Ни души. Галечный берег неподалеку от часовни, беззвучный лепет искрящейся воды на камнях, деревья, тарахтение крылатых моторчиков в воздухе, бескрайняя панорама молчания. Я дремала в сквозной сосновой тени, в безвременье, полностью растворенная в природе и плетеном соломенном кресле. Силуэт возникшей вдруг мужской фигуры, однако, не ввел меня в замешательство совершенно. Он стоял возле перил, доходчиво давая о себе знать, но при этом деликатно дожидался официального приглашения. Я едва заметно кивнула, после чего он незамедлительно двинулся в мою сторону.
– Лес тогда был гуще. Моря не видно, – заговорил он, заслоняя собой лучи солнца, – да, и деревья были большими…
Я улыбнулась в пространство перед собой. Молчание. Иронический тон его голоса зацепил меня; я смотрела на него полу укоризненно и увидела его выточенное бледное, как мрамор лицо, но заметно смягчившееся, в тот момент, когда я встретилась с ним глазами. Я почувствовала вдруг тончайший порыв тепла на фоне его неизменной любви к сарказму и отчего-то вспомнила сказанные им когда-то слова о том, что красивые жесты умеют производить впечатление – при условии, что они тебе по плечу. Затем снова опустила глаза, поболтала в чашке остатки кофе и выплеснула их ему в лицо. По хлопковой рубашке поползли бурые потеки. Он замер на секунду, затем взял со стола салфетку, утерся и вновь улыбнулся. Ни малейшей досады в реакции.
– Какое, право, недоразумение, – прервала я тишину без тени эмоционального окраса. – Это немного невежливо с моей стороны, – я ведь даже не предложила вам присесть…
– Не нужно вежливости, – пожал плечами он, почтенно кивая в ответ. – Вежливость всегда скрывает лицо истинной действительности, – куда более информативной и значимой.
Его самообладание и порывистая уверенность ошарашивали. Я невольно залюбовалась ими. Или просто не без удовольствия вспомнила. Бытует мнение, что голос забывается в первую очередь. Нет. Первыми уходят манеры, а вслед за ними уже интонации. Он окинул тем временем взглядом пейзаж и снова посмотрел на меня. Я чуть прищурилась в лучах, проступающих чуть выше его плеча, солнца и улыбнулась его глубоким и непроницаемым глазам. На фоне ясных белков радужка казалась совсем черной – бесконечно внимательный взгляд маски, будто пытающейся прочесть мои мысли. По спине непроизвольно пробежал холодок. И будоражило меня не то, что вижу, а то, что не совсем понимаю, зачем это вижу. Не сама «маска», – а то, что скрывалось теперь под ней. Неиссякаемая череда воспоминаний разом всколыхнулась из памяти. Голова пошла крутом. Но не от цепочки минувших событий, а от чудовищного хамства по отношению к каждому из них. Ему же с самого начала, выходит, было плевать. Наплевать на грани чистоты беззаконности, на мою работу, и на информационное таинство, – на все негласно принятое, устоявшееся, авторитетное. Плевать на все, чем я дорожу, и на все, чем, как мне до последнего момента казалось, дорожит он сам.
Я опустила кисти рук на плетеные подлокотники, чувствуя, как ладони покрылись испариной. Что ж… меня тогда откровенно натыкали мордой в лужу, показав, что даже если кажется, что уже спустился на самое дно, это еще далеко не гарант, что не отыщется вдруг лазейка, ведущая еще глубже. Причем как следствие какой-нибудь мелочи, на фоне абсолютно глупой нелепости, упущенной по собственной нерасторопности когда-то / где-то, возможно очень давно. У жизни, как известно, свое мерило изменений в пространстве: это у нас, смертных, по сути, в обрез времени, – у вселенной его полно. Поэтому ты можешь быть кем угодно, – архангелом, шутом, преступником, представителем абсолютной инертной массы, святым или непроходимым кретином – и ничто это не изменит. Но вот оторвись у тебя, скажем, пуговица у кармана пальто в определенный день в определенном месте в определенную минуту – и это в последствие повлечет за собой «апокалипсис». И отнюдь не случайно, а вполне закономерно, просчитано до тонкостей и закодировано при рождении на генном уровне. И существование твое обусловлено именно этим функционалом, именно на этом клочке вселенной, именно в этом временном промежутке. И ты будешь нести эту миссию пока не выполнишь, изо дня в день, повторяя машинальные действия, пока сотни субстанций ни сойдутся в единой точке единой материи благодаря твоей некогда оторванной вовремя пуговице. Так уж устроен свет. И тьма. Потому что в этом и есть единственный смысл. И не надо лишний раз что-то выдумывать, просчитывать или пытаться предугадать. Просто живи, просто будь в равновесии с самим собой, и в определенный момент ты почувствуешь это мгновение. Оно будет как вспышка в мозгу и как толчок в районе солнечного сплетения, непременно побуждающий к действию. А пока будешь теряться в сомнениях и неопределенности, будешь вновь и вновь возвращаться к исходному. Обманчива в таких случаях земная стезя, – идешь то туда, то обратно, и дважды войти в ту же реку нельзя, а в то же говно – многократно.
Что ж, значит, моя стезя, – это свобода удержать удар, какой бы ценой ни пришлось за это расплачиваться.
От любви до ненависти – один шаг, говорите? От уважения до ярости – и того короче.
«Лишь грубым даются силы, потерянным дается печаль.
Мне ничего не надо, мне никого не жаль…», – вспомнились строки, прежде чем я еще более безукоризненно улыбнулась, чуть вытянув шею, и заговорила:
– Тебе же на все было изначально плевать. – Пауза. Еще большая провокация в мимике. Гул самолета вдалеке. – И не потому, что не знал, а потому просто было плевать. Потому что, когда человеку не плевать – он рядом. Даже если не знает, что сделать, чем помочь – он просто рядом. Ты же все время просиживал в своем продавленном офисном кресле с моим фото в рамочке на столе, но ни на миг не задумывался каково мне там – быть с «пеклом» один на один…
Он слушал неподвижно – нависающий предо мной темный силуэт. Тяжелый взгляд. Взгляд того, кто созерцает и ждет. И знает, чего ждет. Почти уверен, что рассчитал все правильно. Почти… По спине табунами носились мурашки, а я тем временем продолжала:
– Из-за меня убивали, по моему повелению убивали, – ты знаешь это. У тебя на то связи повесомее моей секретной службы. И чем глубже ты давал осознавать мне свободу, тем меньше я ею на самом деле обладала. Вот, что единственное ты мне в свое время действительно подарил. Хотя других подарков я никогда и не требовала.
Безжалостный хлыст полосовал мою душу, одну за другой сдирая с нее защитные оболочки, всякий раз, когда он целенаправленно бросал меня на амбразуры. И всякий раз улыбался, принимая результат. Всегда улыбался. Он улыбался так и сейчас. Лишь со временем до меня дошло, что под этим жестом «улыбка» мы всегда подразумевали с ним абсолютно разные вещи: сарказм, меланхолия, жестокость, почти всегда сквозившие в его насмешках, сквозили в них и по умыслу. Его улыбка по сути своей всегда была безжалостна, потому как безжалостна была и та свобода, по законам которой он осознанно принимал на себя львиную долю вины за то, кем стал. Такая улыбка далеко не проявляла свое отношение к миру, а скорей отражала все его жестокости. А жестокости неизбежные, так как на выбранном нами однажды пути жесткость и существование становились разными именами одного и того же. «Учись улыбаться», «Смейся и стой на своем», – в его устах звучали как: «Учись быть безжалостной, учись горечи, учись выживать». И я научилась…
– Ты, как выяснилось, многое держала от меня в секрете, – заговорил он после протяжного вздоха.
Я пожала плечами и снова посмотрела ему в глаза: взгляд нарочито проницательный, беззастенчивый, даже надменный. Потом ответила: – А с чего мне было выдавать тебе всю информацию? Твоя же школа, Рам. А я быстро учусь, ты сам говорил. И чтобы потерять доверие близкого человека стараний много не надо, правда, же? Достаточно безразличия. Тем более с позиции наставника. Это – двойное свинство. Это слишком жестоко. Тем самым ты не оставил к себе даже уважения. Но у меня лишь один вопрос к тебе – почему? Откуда в мой адрес у тебя столько жестокости?
О проекте
О подписке