– Не знала, что вы ко всему еще столь превосходно музицируете, – обратилась я, находясь под прицелом его глубоких глаз.

– Это все равно, что коллекционировать ценные картины, – отозвался он, глубоким, чуть сиплым голосом. – Рано или поздно встаешь перед выбором, либо считать их прямоугольными холстами покрытыми краской, либо относиться, как к золоту – ставить на окна решетки и ворочаться ночами.

Легкая тень улыбки едва заметно легла на его скулы, прежде, чем жестом он предложил мне присесть. Я непроизвольно ответила тем же, снимая тем самым повисшее в воздухе напряжение.

– Пока человек не обрел себя, ему нечего терять, – забросила я вопрос-утверждение, присаживаясь на один из стульев, и стараясь быть как можно более бесшумной.

Собеседник прикрыл крышкой фортепиано и неторопливо развернулся ко мне. Проникающие сквозь шторы обрывки света местами охватили его лицо. Крупная, с заметно поредевшим волосом голова, чернявая с проседью бородка, впалые скулы и глазницы. Он сидел передо мной не в белой рубашке, с неизменным галстуком, и не в строгом, темно-синем костюме, с присущей ему нарядностью и официозностью. Свободные штаны, спортивная кофта, наброшенная поверх хлопчатобумажной футболки, урывками открывали тело уже заметно деформированное возрастом и болезнью: плечи осунулись, выпирал небольшой живот, стали дряблыми мышцы. Он сидел передо мной почти неподвижно. Почти двадцать лет он руководит компанией, дважды отходил от дел по состоянию здоровья, но, чуть приведя себя в форму, снова возвращался. Он буквально сросся с бизнесом за все эти годы, знал почти каждого партнера, и день за днем пытался отыскать универсальный ответ для каждого из сотен пар глаз взирающей аудитории на извечный вопрос: "Как человек должен жить?". А ответ этот будто с издевкой скрывался за дымкой быстро летящих часов, когда он изо всех сил старался согласовать возможности с мечтами, объединить замыслы и страсти, превратить желаемое в действительное. Для каждого партнера в частности. И для всей компании в целом. Явно отдавая себе отчет, что из этого бизнеса уйти невозможно. Как не уйдешь, наверное, от предначертанной свыше судьбы (здесь главное, чтоб рука чертежника не вильнула). Миллиарды и их владельцы рано или поздно, по взаимному согласию или нет, но непременно узаконивают свои рабовладельческие отношения. Многие тысячи людей были связаны с его бизнесом. Они стали богатыми, но также и рабами компании, и его, несменного РД, решений и указаний. К болезни же он с самого начала отнесся довольно спокойно. Бывают же неполадки в работе любой системы, – организм человека не исключение. Но ощущение приближающегося предела с каждым разом все сильнее и тревожнее наносило точечные инъекции правды, пока отпущенная чаша здоровья не расплескалась до основания.

– В жизни нет ничего более трудного, чем остановиться в нужное время, – заговорил он, сложив руки перед собою. – Остаток всегда горек и отдаёт пошлостью. Нужно иметь особое чутье, чтобы уйти вовремя. Этот момент наступает незаметно. Но готовым нужно быть всегда…

– Вы не были готовы?

– Я его упустил.

Я понимающе кивнула, с напускным интересом разглядывая накрытые на столике сервизные чашки. Тонкий фарфор, позолоченный ободок, изящная роспись. На одной из них, едва заметный скол донышка… В каждой мелочи – протест к смиренному следованию мещанской жизни, в каждом жесте – отрицание к принудительной позиции между крайностями, в спокойной зоне, без яростных бурь и гроз. Все тот же человек передо мной. Все тот же характер. Надломленный, сбитый ударами правосудия, от которых уже не укрыться, которых не избежать, но по-прежнему стойкий, по-прежнему бескомпромиссный. Потому и бесстрашный, наверное. Потому, что именно неизбежное умеет вплетаться в сознание, впитываться им так, что оно уже не вызывает отторжения, не вызывает признаков боли и, тем более страха. Такой нрав скорее страшится «пить из старой облезлой кружки, когда новая стоит в серванте», когда на чёрный день деньги отложены, на белый день чашка новая в серванте, только белый день наступает редко, а чёрными заполняется вся жизнь. Таким стыдно быть нищими; стыдно быть грязными. Таким стыдно иметь в голове разруху, которая неизбежно отражается и на быте, и на менталитете.

– И все же, – поддавшись искреннему недоумению, осведомилась я. – Как так могло получиться?

– Видишь ли, – ответил он спустя минуту раздумья. – Политика вещь захватывающая. Столь же захватывающая и опасная, как война, разве что. Только на войне могут убить всего лишь раз, – в политике же это происходит многократно.

– К счастью, настоящая власть, так или иначе, приходит к тому, кто умеет ею распоряжаться, – заметила я. – Для тех же, кто жаждет поиграться во всемогущих и всесильных всегда существовали сцена, лозунги и собрания.

– Власть, как и любая прозаичная должность, нанимается на работу. С установленным графиком, сроком и окладом. Форма найма носит название «выборы». Страной же всегда управлял царь, каким бы термином он ни прикрывался – президент, ген. секретарь, премьер. А для царя нет ничего важнее, чем самодержавие – абсолютная власть. Отсюда и получается, что в Российской политике остаются только две возможные позиции ее координирования: либо серый кардинал, либо кошелек.

– И будучи игроком в неклассическом понимании этого слова, вы усаживались за игровой стол, лишь в том случае, если заранее знали весь расклад соперников, наперед осведомлялись о прикупе, и если администрация игорного заведения письменно гарантировала вам выигрыш. Именно поэтому ваша терра-инкогнито – была вашим вторым именем. О вас знали и слышали, но никто и никогда не видел. Вы долгое время умудрялись оставаться в эпицентре действий, при этом избегая публичности и всех официальных мероприятий. Риск такого масштаба был вам противоестественен. До тех пор, пока ни были назначены выборы депутата Госдумы южного автономного округа. Выборная гонка прошла быстро и безболезненно. Усилий особых для этого не прилагалось, – кого губернатор выдвинул, того и избрали, да и конкуренты были откровенно слабые. Выборная чехарда быстро забылась и людьми, и властью. Наступили иные события и времена. Как для страны, так и для вас лично. И сколь ни противилась бы вам бесконечная, нудная болтовня глав районных администраций, постановка глупых задач, которые никогда не выполнялись и выполниться не могли, потому что ничем иным, как извращенным самообманом чиновников, делающих вид, что работают, создают документы и направляют течение общества, они не являлись. И при всех обстоятельствах вы отдавали себе отчет, что, лично, либо через верных людей вы будете и сможете контролировать весь поток средств, вращающихся в округе. Потому что знали, что власть денег сильнее любой другой власти.

– Против лома, как известно.... А там был лом олигархический, причем, валютный, – едко усмехнулся он. На его худом лице отразилось усталое разочарование. Было заметно его нежелание говорить об этом, нежелание об этом вспоминать. Он был сейчас на другом периоде жизни, и волновали его совсем другие вопросы.

– Деньги не врут, – так вы всегда говорили, – продолжила я. – Только спустя время понимаешь, насколько ценной была информация. И с какой отдачей вы несли ее в массы.

– Просто поставленная речь и отработанная техника. Не более, – с присущей скромностью парировал он.

– Перестаньте, – улыбнулась я, гася внутри внезапно вспыхнувшие всплески ностальгии. – Одной только техникой мир не покоришь. И тогда, и сегодня и через сотни лет нужно суметь, прежде всего, затронуть души людей, заставить задуматься, вызвать эмоции, мороз по коже.

– Это техника, – снова произнес он уже более сухо. – Люди в массе своей – идиоты. Они быстрее придумают кучу наитупейших вещей: костюмы для собак, например, должность пиар-менеджера или палку для селфи, нежели рискнуть вникнуть в суть. Они не жаждут истины, они требуют иллюзий, без которых жить не могут и не умеют. И сколь ни показывай им возможностей развиваться, они все равно предпочтут слабости желудка и дешевые зрелища. Стоит ли говорить, что на столь примитивной почве срабатывает почти любая техника.

– При условии, что их использует грамотный манипулятор, – все же добавила я, старательно возвращая заданный диалог в текущее русло.

Фамулов глубоко выдохнул, и, привстав, чуть отодвинул в сторону стул, на котором сидел.

– Мне бы хотелось угостить тебя чаем, а после еще немного поработать, – сказал он, изобразив на лице начальственную озабоченность. Сколько раз я видела подобные взгляды, после громогласных речей на корпоративных мероприятиях по случаю и без. В нем всегда читалась некая тяжесть, утомленность от происходящего: вся эта напыщенность, помпезность уже давно ему порядком надоели. Весь этот бизнес в принципе всегда был для него больше, забавой, игрой молодости: всё могу – решил и сделал. Сделал, – за ценой не постоял. И продолжал делать, даже когда вся суть, все здравое зерно, заложенное однажды в первооснову организации, смиренно догнивало себя изнутри. Даже когда каноны и обычаи демонстративно растаптывались некачественным количеством. Даже после отчаянной попытке собственноручно разложить дно с целью истребления прижившихся грызунов, столь нескромно разжиревших на хлебном месте. Крысы, к слову, не покинули корабль. Тот самый случай, когда прикормыши оказались выносливее своего хозяина. Или наглее. Или бессердечнее. Не суть. Они остались. А он продолжал делать, не получая ничего взамен, кроме кислого привкуса бессмысленности. С той лишь разницей, что выглядеть стал теперь еще более вышколено, еще более подтянуто, еще более шикарно. Всем своим видом демонстрируя богатство. Потому что когда у состоятельного человека сложности – он решает их в своем автомобиле с личным водителем, в костюме за пару тысяч в иностранной валюте и в золотых часах последней модели. Он их так и решал. Только взгляд при этом становился все глубже. И отрешеннее. Но на эти случаи всегда выручали очки. Непременно в оправе из платины. Отменный актер, что говорить: по незнанию кажется простым и доступным, но внутри холоден и жесток, как наждачная бумага. Не трись, не пытайся втереться в его внутреннюю суть, иначе сотрешь в кровь всю кожу, не говоря о душе.

– Вот именно об этом я и говорю, – сделав мимический акцент на местоимение, я едва сдержала снова наплывающую улыбку.

В ответ он бросил на меня слегка обиженный, чуть укоризненный взгляд, затем развернулся к музыкальному инструменту и снова открыл крышку.

– Видишь ли, – заговорил он, притрагиваясь к клавишам. – Любого рода манипуляции можно косвенно разделить на два типа: простые и сложные. – Незатейливая мелодия приятным фоном дополнила его речь. – Сложные манипуляции – это оргАн с множеством клавиш. Чтобы выстраивать подобные схемы, нужно знать немало слабых и уязвимых мест человеческой натуры. Только будучи виртуозом можно использовать весь их потенциал и извлечь прекрасные звуки.

Короткий этюд в минорной тональности послужил завершением реплики.

– Простые же манипуляции, – продолжил он, не отрываясь от музицирования, – скорее напоминают примитивные детские пианино. У них всего три октавы: страх, жадность, тщеславие. Но, несмотря на их внешнюю простоту, действуют они безотказно. Порой даже на порядок эффективнее, чем оргАн. Потому что они универсальны. Умный, полный дурак, богатый, бедный, хитрый и наивный – нет никакой разницы. Всего три октавы: жадность, страх, тщеславие, задетые в нужном порядке, и человек на глазах способен измениться до неузнаваемости.

– Превратив свою жизнь в атмосферу круглосуточной вечеринки и став тем самым, одним из навязанных миром клонов – «успешным», – дополнила я, не дожидаясь завершения музыкальной партии. – Лишь потому, что теперь у него хотя бы появился для этого шанс.

– Да, да, чтоб все, как предложено, – кивнул он, и снова прикрыв фортепиано. – Чтоб ритм всегда в динамике превратился в бессмысленную суету, чтобы хроническое недосыпание отучило в конец глаза нормально воспринимать дневной свет, чтоб тонны парфюмерии вкупе с кофеином и энергетиками постепенно иссушают тела, а постоянные телефонные инструкции делали то же самое с мозгом. Чтоб платье «Prada», часы «Rado» и костюм «Brioni». И непременно в полоску. Чтоб даже жесты со временем одинаковые. И жгучее ощущение единства движения к одной общей цели и, к своей личной в частности.

– Убойный комплект иллюзий, – я все же дала волю улыбке.

– Кто-то пыхтит марихуаной, кто-то иллюзиями. И второе, кстати, легализовано.

– Главное, дать вовремя затянуться.

– Когда существование само по себе пусто и бестолково, сама судьба несет в лоно еще более пустых и бестолковых компаний. Там-то и заполнят эту гнетущую пустоту: и потешат, и нальют, и затянуться предложат. Другой вопрос – чем? И какого качества? – он тяжело потянулся и щелкнул электрический чайник, стоящий прямо на полу возле фортепиано. – Человечество испокон веков ищет ответ на бессмертный вопрос, опираясь то на философию, то на науку, то на религию. Но, скажи мне, кто сегодня читает Гегеля или Канта, если не готовится к экзамену по философии? Наука, бывшая когда-то великим толкователем, привносит в жизнь теперь только сложность и запуганность. Религия же превратилась в праздный ритуал, скрывающий лицемерие. И по мере того как вера в извечные истины ослабевает, люди так или иначе приходят к тому началу, которое неизменно, – сила денег.