– Гришенька, я бегала в лавку, чтобы чего съестного купить. Дома-то, окромя щей и каши, у меня нечего не было. Я и не стряпала нынче. Всю же неделю в поле. Когда мне было? Домой прибежала, мой спит пьянёхонек. Я думаю, вот и хорошо. Собралась уже в лавку бежать, а тут золовка на пороге, как назло. И смотрит так пристально, будто догадывается. Я же еще кофту новую надела, юбку плисовую, бусы. Глянь, я какая нарядная. Все за ради тебя.

Ольга смущенно скинула старый платок и вышла на середину комнаты. Она и в правду показалась Григорию красивой. Тонкую, но крепкую талию охватывала голубая в мелкий цветочек блузка, тугие бедра обтягивала темная юбка, русые волосы были заплетены в косу и красиво уложены на голове. Женщина даже успела мазнуть помадой пухлые губки. Помадой этой, привезенной из Турции, торговали на ярмарках заезжие купцы. Они открывали лавки по продаже дамских духов, мыла, гребешков, помады и сурьмы для бровей и глаз. Как-то раз Алевтина просила его купить ей всей этой дамской прелести, но Григорий отругал ее за грешные желания, и сказал, что любит ее и так, без каких либо помад, которыми только кокотки уличные мажутся. Алька тогда обиделась и всю дорогу шмыгала носом.

– И вот, гляжу я, золовка пришла, – продолжила скороговоркой Ольга. – Говорит, дескать, что соли занять. А я же вижу, что не ради этого, а чтобы вынюхать, зачем я разрядилась? – Ольга села на свободный стул напротив Григория. – Кое-как я ее вытолкала. А потом побежала в лавку, а она закрыта. Я в дом к Емельяну. Стучу. Выходит. Говорит, чего тебе? Я ему – лавку-то открой. Мне купить кое-чего надобно. Он пока пошел и открыл. Вот я купила у него окорока кусок, хлеба подового, колбасы круг, конфет немного, масла, сыра фунт, изюму фунт, две бутылки люнели и бутылку портвейна какого-то. Насилу донесла. Тяжелая корзина. А по дороге еще у Маньки огурцов малосольных попросила. Я знаю, ты любишь такие… Шла по лесу и боялась. Ты слыхал, что за несколько верст отсюда женщину зверье подрало? Говорят, какая-то росомаха в лесу завелась. Я шла, а мне все казалось, что в кустах кто-то крадется.

– Сотри это, – прервал ее Григорий.

– Что? – Ольга смотрела на него непонимающе.

Григорий встал и подошел к женщине. Большим пальцем руки он стер с ее губ розоватую помаду. Краска размазалась по белой щеке. Он взял ее за затылок и притянул к себе.

– Хватит болтать. Я этой болтовней и дома сыт по горло.

– Ты скажи, Гриша, я ведь и молчать могу, – испуганно прошептала она.

– Раздевайся, пойдем, искупнемся. Я потный весь. Надо бы освежиться. И ты со мной.

– Гришенька, чего же по ночам-то в воду лезть?

– А что такое?

– Так водяной или русалки могут на дно утащить.

Григорий отпрянул от Ольги и весело рассмеялся.

– Раздевайся живо, я тебе говорю.

Она стала послушно расстегивать пуговицы на блузке. Через несколько минут Ольга стояла в одной рубахе и переминалась с ноги на ногу. Тонкая ткань облегала шары больших грудей и круглый, немного выпуклый живот.

– Снимай и рубаху, – приказал Григорий.

– Гриша, ну как я нагая-то пойду? Совестно, а вдруг кто увидит?

– Кто? Русалки твои? Пусть видят.

Она испугано перекрестилась.

Он подошел к ней сзади и легонько подтолкнул в спину. Она оглянулась, и увидела, что Григорий тоже стоял без одежды. Широкие загорелые плечи блестели в темноте от бликов печного огня. Она скосила глаза на его спокойный пах.

– Пошли к реке. Искупнемся, а после поедим и спать.

– Как так спать, Гришенька? – лукаво спросила она и выгнула спину. – Не спать же ты ко мне приехал.

– Я на поле ехал, а не к тебе, – оборвал он ее. – Как там Орлик?

– В порядке твой Орлик, – с обидой в голосе ответила она и насупилась. – Не любишь ты меня.

– Ольга, я не умею любить. Я вы*бу тебя сегодня. Вот это я тебе точно обещаю.

Женщина вспыхнула и тоненько засмеялась.

– Пошли уж, – он потянул ее за руку.

Они спустились по ступеням крыльца. В чистом небе висел рогатый месяц, а звезды мерцали так, что заходился дух. Пахло елью и лесными цветами. По-домашнему цвиркал сверчок. Где-то в лесу ухал филин.

– Видишь, как хорошо-то! – крикнул он, и какая-то ночная птица, испугавшись его крика, взлетела над темными кустами.

– Не кричи так, – жалобно попросила Ольга. – Мне страшно. Не то прибежит еще медведь или росомаха.

– Спят они! – засмеялся он.

– Ой, всяко бывает. Не кричи…

Пройдя сквозь лесок к крутому берегу, они спустились по деревянной лестнице, ведущей к реке. Этот деревянный спуск к Оке когда-то тоже построил его отец. Возле реки Григорий стянул с Ольги рубаху и потащил женщину в воду. Она ойкала и визжала, когда он брызгал на нее водой. Потом они оба плавали, и вволю накупавшись, наконец, выбрались на берег. Он подошел к Ольге и ухватил рукой за грудь. Пальцы немного скрутили сосок. Она в остром томлении прикрыла глаза. Его рука скользнула по ее талии и перешла на живот, а после пальцы нырнули к устью чуть расставленных ног. Ольга зажмурилась от наслаждения и поддалась вперед. Он проник пальцами в сердцевину припухшего лобка.

– Ты вся течешь. Смотри, аж по ляжкам потекло. Неужто так хочешь?

Она лишь томно простонала в ответ и обняла его полными руками. Прохладные груди и живот вплотную прижались к его сильному телу. Он стал ее с жадностью целовать. Она почувствовала, как в живот уперлась сталь ожившего члена. Ольга еще теснее прильнула к нему и потерлась. Григорий застонал и, взяв ее за плечо, заставил опуститься на колени.

– Ласкай его как в прошлый раз, – попросил он. – Возьми глубоко… Так… Глубже… Да… Так, тише… – он двигал ее головой, держа рукой за волосы. А сам, согнувшись плечами, замирал от острого наслаждения и мычал. – Тише, тише. Я сейчас взорвусь. Становись быстрее задом. Я засажу тебе прямо тут.

Она с готовностью встала, как он просил, и призывно вынула спину. Он с силой вошел в нее и, придерживая за круглое бедро, стал двигаться в ней резкими толчками.

Ольга мычала и всхлипывала от наслаждения.

– Так! Так, любый мой. Сильнее! Не жалей меня. Вы*би за все те ноченьки, что я тосковала по тебе.

Рука его потянулась к ее паху. Пальцы легли на устье лобка. Ольга вскрикнула еще громче и вдруг кончила, обхватив его член крепким сжатием. Несколько мгновений Григорий чувствовал, как ее истосковавшаяся и жадная до ласк пи*да сжимается в сладких спазмах. Кончала Ольга долго, крича на всю округу диким криком. А после, почти сразу, кончил и он, влив в нее приличную порцию густого семени.

– Точно ты понесешь после этой ночи, – прошептал он. – Это же надо так бабе оголодать. Твоя пи*да чуть не проглотила меня. Насилу вытащил, – Григорий усмехнулся.

Он стоял возле Ольги, качаясь на сильных, длинных ногах, и с наслаждением смотрел в звездное небо.

* * *

Он подал ей руку, она встала. Сделала шаг и чуть не упала. Григорий едва подхватил ее за талию. Маленькие ступни разъезжались в стороны.

– Ой, Гришенька, ноги меня не держат, и руки дрожат, – пожаловалась она. – Я где-то рубашку свою оставила, – пробормотала она, вглядываясь в темноту.

– Вот она, – подал он белую тряпку. – Ты на кусты ее бросила.

Они поднялись по деревянным ступеням и вышли на тропинку, ведущую к охотничьему домику. Через несколько минут дубовая дверь отделила их от ночной прохлады июльской ночи.

– Ну, что ты там принесла? Доставай. Я голодный как волк.

– Чичас, Гришенька.

Ольга принялась расставлять на столе нехитрую закуску. Григорий тут же захрустел малосольным огурцом, крепкие зубы с жадностью вонзались в куски ароматной колбасы и ломти душистого хлеба. Пахнуло сладкой люнелью.

– Мне налей лучше портвейна, – сказал он. – Я не люблю этот сироп.

Ольга разлила вино по кружкам.

– Ну, давай за тебя, – устало промолвил он.

Они чокнулись. Зажмурив глаза, Ольга пила люнель маленькими глотками, а после отщипнув от хлеба, ела скромно, почти не открывая рта.

– Чего ты хлеб-то один? – спросил он. – Ешь вон колбасу, окорок, огурцы.

– Да я сыта, Гришенька. Кушай сам…

Через полчаса Зотов был сыт и немного захмелел.

– Водки надо было взять, – посетовал он.

– Ты не велел, я и не брала.

– Ладно, пошли спать.

Они пошли в свободную спальню. Там стояла широкая деревянная кровать, заправленная пикейным покрывалом. На стене висела старая турецкая сабля.

– Ложись у стены, – скомандовал он.

Она жарко прижалась к Григорию в надежде, что тот продолжит свои ласки, но он зевнул и отвернулся от Ольги.

– Давай спать. Утром вставать рано.

Она обиженно засопела, уткнувшись носом в полный локоток.

Утром они еще раз сблизились. Он навалился всем телом и вошел в нее резко. Она застонала, но очень быстро вошла в раж. И снова довольно быстро сжала его член в сладостной муке.

– Как хорошо-то, Гришенька, – шептала она в экстазе, задирая все выше ноги и стараясь насаживаться на упругий ствол.

Спустя несколько минут он медленно одевался и курил. А после посмотрел на нее.

– Скажи, у тебя есть родная сестра?

– Есть целых три, – отвечала она удивленно.

– Сколько им лет?

– Они все младше меня. Одной двадцать, она в соседнем уезде живет, замужем. Наталья малая еще, ей только десять исполнилось, а Машке семнадцать скоро. Девка на выданье. Есть у меня и пять братьев.

– Обожди, не тараторь, – тихо обронил он. – Зачем мне твои братья?

– Так ты же сам спросил.

– Я о сестрах. Ты сказала, что Машке скоро семнадцать? Так?

– Так.

– Красивая она?

– Да, мы с ней не похожи. Она чернявая, вся в мать. А что?

– Ничего, – Григорий судорожно сглотнул.

– Можешь мне ее показать?

– Зачем тебе, Гришенька?

– Надо… Послушай, я хорошо заплачу. Много. Приведи ее сюда.

– Зачем? – женщина хлопала голубыми глазами.

– Ну, что ты как маленькая?

– Ты что удумал, Гриша?

Ольга вскочила с кровати, колыхнув полной грудью, и стала судорожно одеваться. Глаза покраснели от закипающих слез.

– Стара я стала для тебя? Молодую захотел?! Мне ведь всего двадцать четыре. Какого же чОрта тебе надо?

– Глупая, я хочу вас двоих, – нервно пояснял он. – Понимаешь, мы мужчины, иногда хотим разнообразия. – Неужто не слышала, как иные скопом ебу*ся? По десять человек.

– Слыхала я про таких грешничков. Да, я не такая. Это же какой грех!

– Брось поповскую заумь. Никакого греха в плотской любви нет. Убить человека – это грех. А вы*бать сладко – никакого греха.

– Вот, ты Гриша, барин, умный человек, ученый… А такие вещи говоришь, – Ольга судорожно застегивала пуговицы на блузке. По щекам капали слезы. – Я люблю тебя, а ты… Изменщик!

Он ухватил ее за запястье.

– Сядь, послушай хоть минуту. Ничего плохого я твоей сестре не сделаю. Посмотрю на нее голую просто. И отпущу. Зато потом тебя вы*бу так, что ходить не сможешь.

– Она же девушка еще!

– И что? Я за-плачу ей! Много, понимаешь? Корову купите. Даже двух. На приданое ей денег будет. А всего-то и нужен мне пустяк.

Ольга мотала головой и утирала слезы.

– Что ей жалко, что ли, прийти с тобой и раздеться? Большая же уже, знает, зачем бык корову кроет.

– Как же! Ты же испортишь ее тут же. Неужто любоваться только будешь? – в глазах стояло недоумение.

– Пойми, было бы это сорок лет назад, когда деды еще наши жили, я бы и спрашивать вас обеих не стал. Тогда все вы были мои. Все бабы в деревне с радостью барину отдавались. Каждую мой дед мог брать без ее согласия. Право первой ночи. Слыхала о таком?

– Так давно уже другие времена. Мы ведь все свободные, чай не крепостные твои.

– Свободные. Но ты-то ко мне бегаешь.

– Так я люблю тебя!

– И я тебя люблю, и любить еще больше стану.

– Как же! А вдруг Машка тебе больше понравится?

– Не понравится. Просто, хочу на нее голую посмотреть. У нее есть жених?

– Нет еще. Так, с несколькими хороводится.

– Вот и славно. Приведешь?

– Нет!

– Ну и дура. Сейчас я уеду, а через день снова сюда вернусь, к ночи. Приведешь если, так будет промеж нас с тобой и дальше любовь, и денег еще дам вам. А не приведешь, считай, что не знаю я тебя больше. И пальцем к тебе не прикоснусь. Будешь себе другого полюбовника искать. Поняла?

Ольга, всхлипывая, ушла. А Григорий еще долго лежал в одиночестве, представляя обнаженную Женьку, а рядом с ней Алевтину. В его видениях тут же присутствовала и Ольга. И все три женщины голые со страстью отвечали ему на все его причуды. Вот Ольга и Алька держали вдвоем ноги несносной Женьки, широко разведя их в стороны, а он входит в тугое девичье лоно.

От этих мыслей его снова бросало в жар, а старый друг наливался свинцовой тяжестью.

* * *

Домой Григорий вернулся после обеда. Алевтина с Евгенией сидели на террасе и со скучающим видом наматывали в клубки голубую шерсть.

– Что так долго, Гришенька! – обрадовалась Алевтина и приподнялась со стула. – Я заждалась уже тебя. Обедать будешь?

– Да, собери. А отец дома?

– Нет, Иван Ильич до сих пор не приезжал. А Элеонора Михайловна почивают.

Пока Алевтина разговаривала с мужем, Женька хитро посматривала в его сторону. Григорий покраснел, ему почудилось, что эта чертовка знает о том, что творится в его душе. Ее взгляд, открытый и внимательный, казалось, хотел сказать: «Эк, тебя, зятек-то колобродит! Мало тебе ночи с крестьянкой, так ты еще и сестру ее решил прихватить. И все из-за меня…»

Григорий нахмурился.

– Что на обед?

– Зеленые щи, Гришенька. Заливное из судака, пирог с малиной.

– Неси все. Проголодался.

За столом Григорий ел щи и заливное, и читал свежие газеты, принесенные почтальоном для его отца. Глаза пробежались по первым страницам. И в отделе «Происшествия» он прочел сообщение о том, что несколько народовольцев взорвали подъезд дома генерал-губернатора. Генерал не пострадал, а злоумышленники схвачены и преданы суду. Григорий с удовлетворением принял эту новость.

«Вот, и на вас, синеблузых, с наглыми замашками приходит расправа», – мстительно подумал он.

Потом его взгляд зацепился за маленькое сообщение о том, что в Козельском уезде, возле села С-кое, найден труп молодой женщины с обезображенным лицом. На теле несчастной имеются множественные раны от когтей дикого животного. Идет следствие по факту гибели неизвестной.

Григорий отбросил в сторону газету. Есть сразу расхотелось. Он пошел в спальню и, медленно раздевшись, лег на кровать. Взгляд темных глаз уперся в потолок.

«Согласится ли Ольга? – думал он. – Интересно, какая у нее сестра? Похожа ли она на Женьку?»

Он не заметил, как задремал, но вздрогнул, услышав скрип двери. В комнату тихо вошла жена. Утиной походкой она дошла до кровати и села на край.

– Гриша, ты стал таким молчаливым. Все хмурым ходишь, будто я тебе чем не угодила, – она положила ему на бедро теплую ладонь. – Ты потерпи немного, вот рожу, и будем мы с тобой ласкаться, как и прежде.

– Чего ты, глупая? – улыбнулся он. – Я же все понимаю.

Алевтина с радостью обошла кровать и прилегла с другого края. Она прижалась к мужу и, ухватив его ладонь, притянула ее к собственному животу:

– Потрогай, как пинается. Бабка-повитуха говорит, что сынок должен быть.

Григорий повернулся к ней:

– Это хорошо, Алечка.

Она протяжно вздохнула.

– Может, я могу тебе сделать устами приятное?

– Не стоит, не надо. Потом. Я обойдусь… – он снова лег на спину.

– Я тоже, Гриша, сильно хочу тебя. Так хочу, что мочи нет. Почему доктор не разрешает? Давай хоть тихонечко, а?