– Не трогай! Я знаю, что делаю! – визгливо заругалась с ним та и принялась переругиваться с другим покупателем. – Что вы делаете? Это ж мой сок! Хам!

– Это мой любимый… Вишневый. Вы забрали последний пакет! – отозвался хам.

– Вова, – взвизгнула дама, – почему ты стоишь? Он крадет продукты из нашей тележки!

– Тань, – потерял выдержку Вова, – мы пришли сюда купить торт и шампанское! Что вдруг случилось? Зачем нам сорок пакетов вишневого сока? Отдай ему…

– Нет! Я люблю вишневый сок! Я всегда любила только его! Я люблю его! – Присушенная выдернула сорок первый пакет из рук второго влюбленного в роковой вишневый.

– Вы не вправе забирать с полки все! Я тоже люблю его! – взбеленился второй.

– Я люблю больше! Он мой!!!

– Я люблю не меньше. Жлобиха!

– Не смейте оскорблять мою жену! – включился в ссору супруг покупательницы (он любил ее).

– Андрей, – быстро окликнула Катя работника в комбинезоне. – Мигом сметите все лепестки!

– Не нужно. – Василиса Премудрая вытянула губы в любовную трубочку.

Лепестки зашевелились. Медленно поплыли по полу, гонимые сквозняком.

Присушенная дама застыла, всматриваясь в происходящие внутри перемены.

– Ладно, – нетвердо сказала она. – Ты прав, милый. Возьмем упаковок десять. Нет, пять… три.

– Так я могу взять у вас пару пакетов? – чуть вежливее спросил второй покупатель.

– Спасибо, – поблагодарила Катя Премудрую. – В целом, эксперимент прошел удачно. Завтра нужно попробовать еще раз.

– Я спрашивала вас о ваших ведьмацких корнях, – сказала Василиса Андреевна.

– Ах, это… Вечером заскочу к тете Тате, – сняла тему Катя. – Это все?

– Выслушайте меня! – проникновенно попросила Василиса Премудрая. – Я не сомневаюсь, вы без труда отыщете в роду ведемскую кровь. У меня есть основанья так думать.

– Почему? – Катя наконец соизволила обратить на нее рассеянный взгляд.

– Вы невероятно красивы.

– Оставьте! – скривилась красавица.

– Конечно, красота – не аргумент для Суда. Но ваша родословная – на вашем лице. К слову, когда моя Ясная Пани захочет убрать морщинку на лбу, молю, не прибегайте к средствам слепых. Прочтите заговор…

– Вы забываетесь!!!

Катины сведенные брови стали похожи на крылья.

Ноздри раздулись. Черные самовластные глаза изничтожили ту, что осмелилась переступить границы Катиных частных владений.

В общественной жизни Катя, бывало, использовала свою красоту как валюту (что, впрочем, случалось не часто). В жизни частной – высокомерно презирала свою слишком красивую внешность (а бывало, и ненавидела ее).

Комплименты вызывали у Кати тоску. Столь свойственное женщинам желание нравиться не заглядывало к Кате в гости. Катя и так нравилась всем. Точнее, не нравилась!

Она поражала!

И это всеобщее поражение, порождавшее понятный протест, бунт, партизанское движение и революции, обычно приносило красивой Кате одни беды, как в личной, так и в общественной жизни.

– Неужели, – презрительно спросила она, – я похожа на женщину, которая хочет кому-то понравиться?!

Катя поправила деловитый ворот-стойку полумужского, дорогого, престижного – вызывающе некрасивого костюма. Провела по зализанным назад волосам. До недавнего времени она носила короткую стрижку. Но волосы и ногти Киевицы обладали неконтролируемым свойством отрастать за пять-шесть часов. И с волосами Катя перестала бороться (ногти же стригла два раза в день – утром и вечером!)

– Вы похожи на чистокровную ведьму, – раболепно прошептала Василиса Премудрая, опуская глаза. – В XV веке вас сожгли бы за вашу красоту на костре. И были бы правы. Красота украинок известна на целый свет… Но чем объяснить такое скопленье красивых женщин на одной территории? Ответ прост: у нас инквизиции не было. Ведьм сжигали на западе. И в России и в Украине к ведьмам всегда относились весьма толерантно. Иностранцы сами уничтожили свой генофонд, теперь ездят за женами к нам. Но вы, вы, Екатерина Михайловна…

Высокая, длиннобровая, изумительная Катя длинно вздохнула.

– Послушайте, раз красота – не доказательство, зачем о ней говорить? – усекла начатую в ее честь оду она. – И если вы пришли сюда для того, чтобы сказать, что я красива, как ведьма, вы зря потратили время.

– Если половина киевских ведьм за вас Трех, то лишь потому, что вы так красивы! – взволнованно возразила ей Василиса Андреевна. – Они видели вас на Купалу. Они верят в вас! В вас, Екатерина Михайловна. Я пришла к вам, чтобы сказать: Киевицей будете вы. Только вы. Одна вы. Я не могла сказать это вчера, в присутствии Дарьи Андреевны и моей студентки. Но вам следует знать это. И быть готовой к проблемам, которые непременно возникнут, когда Дарья Андреевна и Ковалева узнают…

– Что им не быть Киевицами? Почему вы так уверены в этом? – спросила Катя.

Уверения Васи ей не понравились – практически теми же самыми словами о ее избранничестве черт Кылыны когда-то заманил Катю в ловушку.

– Я верю в пророчество о Трех, – сказала Вася. – Но именно оно, увы, и ввело нас всех в заблуждение. Вас Трое… Хоть меня сразу смущало, что среди вас моя студентка. О, я слишком хорошо ее знаю! Ковалева инертна, пассивна, труслива, слаба. Она б не смогла стать даже достойным историком. Чтоб делать открытия и доказывать их, нужна смелость, азарт, способность бросить вызов… И вдруг – Киевица! Признаюсь, будучи в Башне, я подобрала ее волос. И провела ритуал с помощью кристалла Атран. Он показал: в ней нет ни капли… ни капли… Она слепая! Стоит мне обнародовать этот результат на Суде, никто боле не заикнется о Трех. Если одна из вас слепа, словно крот, не может быть речи ни о триумвирате, ни о пророчестве. Что же касается Дарьи Андреевны…

Но Дарья Андреевна Екатерину Михайловну не занимала нимало.

Катя испытывала к Маше странное чувство, близкое к любви.

В отличье от Даши и большей части проживающих в мире людей, Маша не раздражала ее (что, как вы поняли, случалось достаточно редко). Катя уважала Машу (что случалось еще реже), уважала за знания, за логику, за умение схватывать суть, охарактеризовать, сформулировать, и вполне органично принимала даже Машину скрупулезность, дотошность, вынуждавшую ту выправлять и одергивать Катю.

Катя и сама была скрупулезно дотошной, сама была логичной и умной. Катерина всегда подбирала характеры окружающих людей, как одежду, – чтобы не морщило и не тянуло, не злило и не муляло. И Маша, кем бы она ни стала впоследствии (и даже если б впоследствии она не стала б для Кати никем), была ее идеальной одеждой – по сути, она и была Катей, только вывернутой наизнанку…

Но главное, появление Маши вывернуло наизнанку и Катю.

И дело было даже не в том, что Маша, единственная во всем мире, считала Катю не сукой. А в том, что где-то очень глубоко часть Дображанской сучьей не была. И к этой-то части и апеллировала Маша, в упор не замечая всего остального… Она напоминала ей «идиота». Любимого героя безнадежно далекой Катиной юности, которому люди удивленно прощали правду.

И хотя Дображанская любила «идиота» тогда, когда, по ее убеждению, и сама была «идиоткой», не было ничего неестественного в том, что Катя сказала:

– Пошли вон! Да как вы посмели?! Вести расследование за нашей спиной… Привыкли считать ее дурой, студенточкой, привыкли смотреть на нее сверху вниз и не можете смириться теперь, что Маша стала вашей начальницей. Так вот, заткните свои комплексы дальше, чем видите. Маша – моя!!! Только посмейте сказать кому-нибудь про ваш жалкий кристалл! Только посмейте вякнуть что-то на вашем Суде! Я вас… – Рука Дображанской сжалась в кулак.

Васин торс рухнул вниз в поясном поклоне:

– Умоляю, Ясная Пани, простите! Вы – Киевица. Я сделаю все, как вы скажете. Но вы должны были знать…

– Вы правы, – смягчилась Катерина. – Я должна была знать. Хорошо, что вы сказали это именно мне. А в чем, собственно, заключается ваше пророчество о Трех?..

* * *

– Мама… – Маша выпустила Книгу из рук. Страх пополз по желудку холодной, щекотной струей. – Боже! Мы дуры! И Вася тоже… – Она поперхнулась накатившим отчаянием.

– Наша Вася? Василиса Премудрая? – отреагировал ее одногруппник.

Маша безнадежно заценила Весы. И резко сбросила со стола конспекты и шпоры.

– Ты тоже знаешь, кто я! – сказала она.

Он кивнул.

Он и так знал практически все. И она рассказала ему все остальное.

– …у нас могут забрать нашу власть. Но это не важно. Я только теперь поняла, если Весы покачнулись так сильно, Город ждет что-то ужасное! Не нас троих – весь Киев. А мы, эгоистки, подумали о себе… Город может погибнуть!

– Тогда почему ты сидишь здесь и зубришь билеты? – задал резонный вопрос Мирослав.

– Потому что я не знаю, что делать, – честно сказала она. – Куда бежать, кого спасать? Что это «что-то»? Никаких зацепок!

– У вас масса фактов.

– И что мы имеем в итоге? – пасмурно сказала Маша. – Дочь Кылыны объявила нам войну. Красный огонь указал на Анну Голенко, убежденную, что Ахматова вывезла из Киева Лиру и потому у нас нет литературы. У меня нет ведьмацких корней. У Даши тоже – по маме. Она собиралась заехать к отцу. Катя обещала навестить своих родственников.

– Подожди. – Мир прошелся по комнате. Кошки отсутствовали. В Башне стояла тишина. – У вас есть не раскрытое дело Анны Ахматовой.

– Нет, – отказалась Маша от раскрытия дела повесившейся из-за Горенко Голенко. – Даша права. Неважно, нашла ли Ахматова Лиру. Важно, что проблема величия местной литературы – не та проблема, из-за которой нам продлят власть на год. Получается: спасать литературу бессмысленно. Остается спасать самих себя.

– А если Ахматова – чернокнижница, ведьма, колдунья? Если дело не в литературе?

– А в чем? Она ж соврала про Купалу. И про Чингисхана. Она все врала. Она родилась 23 июня!

– Как раз 23 июня Купалу отмечают веды. Ты не знала? – Мир тоже был историком. – Купала – праздник летнего солнцестояния. А к 7 июля солнце уже идет на убыль. Самый длинный день в году – 23-го. Отсюда и разночтения.

– И что из того? – уперлась Ковалева. – Мало ли в Киеве ведьм… Ахматова же не наша бабушка.

– А если она твоя бабушка? – высказал лихую мысль Красавицкий.

– Ахматова – моя бабушка? – Маша аж засмеялась от смелости его размышлизмов.

– А откуда ты знаешь? – Он сел к ее ногам. – Ну, не твоя – так Катина, Дашина! – (поминая их, Мир поморщился). – Не родная – двоюродная бабка, троюродная! У нее были братья и сестры?

– Не помню. – Ковалева поискала глазами торбу с журналом, прихваченным из квартиры на улице Анны Ахматовой.

Торба нашлась.

– А потом, она ж не из Киева. Ахматова жила здесь какое-то недолгое время. Она из Питера.

– Здрасьте, приехали! – гоготнул Мирослав. – Она из Одессы. Одесситка, с Большого фонтана! У нас там дача, на 10-й станции. А Ахматова родилась на 13-й. Там и барельеф ее висит. Моя мать туда розочки носит, изображает интеллектуалку.

– На 13-й? – ум зацепился за «чертову дюжину». – Какой еще станции?

– Большого фонтана. «Фонтан черемухой покрылся… наш Костя, кажется, влюбился», – пропел Красавицкий немеркнущий хит про Костю-моряка.

– Ну, то Одесса… – открестилась Киевица. – А то Киев.

Журнал лежал в торбе в соседстве с конспектом Кылыны.

Маша уселась на ковер рядом с Миром и распахнула белый переплет «Ренессанса».

Мать Анны Андреевны, Инна Эразмовна, была дочерью Эразма Ивановича Стогова, который служил в канцелярии киевского генерал-губернатора Д. Г. Бибикова и содействовал благоустройству города,

– преподнес ей новость журнал.

– Вот те раз, – сказала она.

– Так все-таки частично из Киева! По маме! – развеселился Красавицкий. – Эх, Маша, Маша, зря ты у нас в институте отличница!

– Я просто поэзию не очень люблю, – повинилась та. – Я все помню. Ахматова жила на улице Меринговской, 7, потом на Тарасовской, 23/25. Еще помню, что «Киев не оказал на ее творчество никакого влияния», – процитировала студентка продиктованный педагогом конспект.

– А братья и сестры у ней имеются? – поторопил Красавицкий.

– «…в Киеве, – погрузилась Маша в статью, – Анна впервые побывала в пятилетнем возрасте. Всю зиму 1894 – 1895 года семья Горенко прожила в гостинице «над Бессарабским рынком».

– Рядом с Бессарабкой стояла гостиница «Националь», – толковал запись ее одногруппник – Там, где сейчас кинотеатр «Орбита».

– «…за эти месяцы, проведенные в Киеве, в их семье произошло несколько событий: здесь родилась младшая сестра Ия».

– То есть ее родная сестра – киевлянка! Прошу занести это в протокол, на случай, если она твоя бабушка, – обрадовался Мирослав.

– «Ия была самой красивой в семье».

– Она точно твоя бабушка! – проскандировал он.

– Нет, – сказала Маша, пропустив еще пару строк. – Ия не могла быть моей бабушкой. Она умерла бездетной в 1922 году, на Украине, от туберкулеза и голода. А в 1914 Ахматова предсказала ее смерть в стихотворении «Моей сестре». В 1910 году она предсказала смерть своего мужа Гумилева. Она посвятила ему стихи «Пришли и сказали: умер твой брат».

– Вот видишь?

– Что я должна видеть?

Маша Ковалева видела текст, отпечатанный на дешевой бумаге.

Историю, подаренную повесившейся поэтессе журналом, который вполне мог быть осужден как соучастник по статье «доведение до самоубийства».

В Царский сад с его пышными клумбами водила бонна детей семьи Горенко.

В верхней части парка, как написала в своих записках Анна Ахматова, с ней произошло другое событие, которое можно считать судьбоносным: она нашла булавку в виде лиры, и бонна сказала ей:

«Это значит, ты будешь поэтом».

– вот и все.

Милая история – вполне пригодная для первой звонкой строки звездной биографии первой поэтессы России, прямой «наследницы» Чингисхана.

Вот только притягивает глаза, как магнит.

Оторвав взгляд от строки, Маша испытала дивное чувство, словно только что разлюбила – сожаления и пустоты.

Ей отчаянно захотелось туда – «в Царский сад с его пышными клумбами».

Нет, права Вероника – слова завораживают, – литература и ведовство мазаны одним миром.

– Привет, киса, – другой Мир – Красавицкий повстречался взглядом с белою кошкой.

Вернувшаяся из путешествия по карнизам Белладонна вывернула из-за балконной двери. Вслед за ней объявилась и Пуфик. Сделав пару шагов, кошка повалилась мешком на паркет, вытянула лапы и умиротворенно зажмурилась.

– Merde voyage^[6], – прокартавила она.

– Ладно, допустим, – недовольно сказала Маша. – Допустим, все поэтессы – латентные ведьмы. Писатели – латентные колдуны. Гадуницы и чароплеты. Они предсказывают будущее и зачаровывают нас словами. Допустим, Ахматова родилась на Украине, а ее сестра – в Киеве. Допустим, что в порядке исключения Ахматова не соврала. Но даже если она правда нашла в Киеве Лиру, что нам это дает? Скорее всего Киев просто подал ей знак, направил на путь, как направлял в свое время и нас. Лира-знак – логично. Лира-талисман – ерунда. Лира – это не наша символика.

– Ага, наша – это трезубец, – поддел Красавицкий.

Он выудил из чемодана красный платок, исколотый значками.

В числе прочих эмблем знаменательных киевских событий и дат была там и стандартная лира – крохотная, голубая, с кустарной надписью «Киев. Фестиваль поэзии-85».

– Когда-то, – сказал однокурсник, разглядывая «поэзию», – я увлекался символикой. Не помню, что значит лира. Но помню, что не только поэзию....

– Семиструнная лира, – подала мурчащий глас Белладонна, – олицетворяет числовую гармонию, лежащую в основе вселенной. Четырехструнная олицетворяет огонь, воздух, воду и землю. Четыре стихии, с помощью которых ведьмы и колдуны…

– Ведьмы! – крикнул Мир. – Ведьмы!

Маша вынула значок из рук Красавицкого (чересчур довольного своим выкриком).

Взглянула на Белладонну. На Весы. Потом на часы.

До послезавтра оставалось 36 часов 15 минут!

– Возможно, – несчастно сказала она. – А возможно, мы занимаемся сейчас ерундой, в то время как Городу угрожает опасность.

– Стоп, – прикрикнул на нее Мирослав. – Не смей впадать в отчаяние. Ты выбита из колеи. Ты ждешь ребенка. Тебя прогнали из дома. Тебя пугают судом. Тебе трудно сосредоточиться. Но ты должна забыть про все это и помнить о главном… Почему покосились ваши весы?

– Потому, что Город в опасности, – сказала Киевица.

– Кто зажег вам на небе красный огонь?

– Наш Город. Киев.

– Он в опасности, он просит о помощи. И он же подал вам знак, как ему помочь. Ты можешь сомневаться в себе, во мне, в своих подругах-стервах. Но как ты можешь сомневаться в Нем? Город сам направляет тебя…

Он говорил почти то же самое, что сказала бы Маша, будь ее напарником не Мир Красавицкий, а Даша Чуб.

Он почти повторил Машину фразу: «Если бы в этой истории не было ничего мистического, нас бы туда не позвали!»

Но, услышав ее, Маша вероломно перебежала на Дашину сторону:

– А вдруг мы промахнулись? Вдруг мы вообще помогли не тому, кому нужно? То есть помогли поэтессе, а кому надо не помогли. Влетели не в то окно. Она ж вешалась! В этом действительно нет колдовства!

– Если колдовство не видно глазу, это не означает, что его нет, – наставительно произнесла Белладонна.

– Слушай, а ты случайно не знаешь, – повернулась к ней Киевица, – родиться на солнцестояние, на 13-й станции – это хоть что-нибудь значит?

– На свете нет ничего, что не значило бы совсем ничего, – дала белая кошка достойный Будды ответ. – Что же касается Анны Андреевны Ахматовой, сами по себе три буквы «А», выставленные в ряд…

– А-а-а! – изрыгнула три буквы Маша, взлетая с пола. – Где она? Где эта тетрадка?!

Конспект Кылыны отыскался под боком у Пуфик.

– May-тон^[7], – мяукнула рыжая.

Маша выдернула из-под пушистого пуза тетрадь «с математикой». И ощутила, что ухватила разгадку за хвост.

– «AAA не прольет». Анна Андреевна Ахматова! Боже… Акнир украла у нас дореволюционные деньги. А вдруг она хочет пойти в Прошлое не из-за мамы? Или Кылына ходила туда из-за Анны Ахматовой? Вдруг «К» – это все-таки Катя… А вдруг… вдруг…

– Ну, так иди и пл-оверь, – мяукнула Пуфик – Прошлое покажет.

И принялась играть привязанным к тетради Кылыны ключом.