В те времена большинство ученых считали, что Троя могла находиться (если она действительно когда-либо существовала) на том месте, где стояла теперь маленькая деревушка Бунарбаши, примечательная и по сегодняшний день лишь тем, что на крышах ее домов красуется чуть ли не по дюжине гнезд аистов. Здесь протекали два ручья – это обстоятельство и навело наиболее смелых археологов на мысль, что именно тут и была расположена древняя Троя.

 
До родников добежали, прекрасно струящихся.
Два их Бьет здесь ключа, образуя истоки пучинного Ксанфа.
Первый источник струится горячей водой. Постоянно
Паром густым он окутан, как будто бы дымом пожарным.
Что до второго, то даже и летом вода его схожа
Или со льдом водяным, иль со снегом холодным, иль с градом…^[5]
 

Так говорится в XXII песни «Илиады» Гомера.

Наняв за 45 пиастров проводника с неоседланной лошадью, Шлиман вскоре очутился в стране своих мальчишеских грез.

Сознаюсь, я с трудом справился с охватившим меня волнением, когда увидел прямо перед собой огромную Троянскую равнину, какой она часто являлась мне в грезах и сновидениях.

Но уже с первого взгляда Шлиману стало ясно, что Троя не могла быть расположена здесь, в трех часах езды от моря. Ведь герои Гомера по нескольку раз в день сходили с кораблей в город. И потом, неужели город Приама со своими 62 зданиями, с циклопическими стенами и воротами, через которые в город был внесен деревянный конь хитроумного Одиссея, мог разместиться на этом холме?

Шлиман осмотрел источники и покачал головой. На площади всего лишь в 500 квадратных метров он насчитал не 2, как об этом говорил Гомер, а 34 источника. Более того, проводник еще принялся уверять его, что он обсчитался: их не 34, а 40, недаром эта местность называется Кыркгёз, то есть «сорок глаз».

Но разве Гомер не говорил об одном теплом и одном холодном источнике? Шлиман, который так же свято верил каждому слову Гомера, как теологи прежних времен – Библии, вытащил термометр и измерил температуру во всех 34 источниках. Она везде была одинаковой: 17,5 градуса.

Но и на этом он не успокоился. Он открыл «Илиаду» и перечитал то место, где Гомер рассказывает об ужасном поединке Ахилла и Гектора, о том, как Гектор бежал от «грозного бойца», и они «трижды кругом на проворных ногах обежали город великий владыки Приама», и «все боги смотрели» на это.

Он решил проделать тот же путь. В одном месте он натолкнулся на такой крутой спуск, что вынужден был преодолевать его чуть ли не на четвереньках. Сомнения всё возрастали. Разве мог Гомер – а его описания местности были для Шлимана равносильны топографической карте – заставить своих героев трижды сбегать по такому спуску?

С часами в одной руке и томиком Гомера в другой, Шлиман шагал по дороге между холмом, который должен был прикрывать Трою, и мысом, у которого должны были стоять корабли ахейцев. В точном соответствии с содержащимся в «Илиаде» описанием (II–VII песни) он восстановил весь ход сражения, разыгравшегося в первый день Троянской войны, и пришел к выводу, что, если бы Троя действительно находилась на месте Бунарбаши, ахейцы должны были бы за девять часов проделать путь по меньшей мере в 84 километра.

Но окончательно убедило его в своей правоте полнейшее отсутствие каких-либо руин. Даже черепков нигде не было видно. Тех самых черепков, о которых кто-то заметил: «Судя по находкам археологов, древние народы только тем и занимались, что изготовляли вазы, а прежде чем погибнуть, они, проявляя низменные стороны своего характера, всегда эти вазы уничтожали, оставляя последующим поколениям лишь изуродованные осколки самых лучших своих творений».

«Микены и Тиринф, – писал Шлиман, – были разрушены 2335 лет назад [он писал это в 1868 году], и, несмотря на это, их руины находятся в таком состоянии, что, наверное, простоят еще 20 000 лет». Троя была разрушена всего на 722 года ранее. Циклопические стены не могли исчезнуть бесследно. И тем не менее нигде не было видно ни малейших их следов.

В то же время даже при поверхностном, беглом осмотре следы этих стен обнаруживались среди развалин Нового Илиона (ныне известного под названием Гиссарлык, что означает «крепость, дворец»), расположенного в двух с половиной часах езды к северу от Бунарбаши и всего лишь в часе езды от моря.

Шлиман дважды осмотрел вершину одного холма, представлявшую собой четырехугольное плоское плато, каждая сторона которого имела в длину 233 метра, и пришел к убеждению: под этим холмом лежит Троя.

Он стал наводить справки и выяснил, что является не единственным сторонником данной гипотезы, хотя разделяли ее немногие. Фрэнк Калверт, американский вице-консул, англичанин по происхождению, которому принадлежала часть холма Гиссарлык (там располагалась его вилла), произведя небольшие раскопки, пришел к тому же убеждению, что и Шлиман, но не сделал никаких окончательных выводов. Того же мнения придерживались шотландский ученый Макларен и немец Эккенбрехер, но к их голосам никто не прислушивался.

Ну а как обстояло здесь дело с источниками, о которых упоминал Гомер? Ведь именно они послужили основным доказательством известной нам уже теории, утверждающей, что Троя была расположена на месте Бунарбаши. Неуверенность в своей правоте охватила Шлимана, когда выяснилось, что у Гиссарлыка, в отличие от Бунарбаши, где он обнаружил 40 источников, нет вообще ни одного ключа.

Впрочем, сомнения его быстро рассеялись. И в этом ему помогли наблюдения Калверта, подметившего, что в вулканической почве Гиссарлыка за сравнительно небольшой период исчезло и появилось несколько горячих источников. Это случайное наблюдение помогло Шлиману отвести, как несущественное, обстоятельство, которое до сих пор казалось ученым столь важным.

Наконец, то, что лишало веры в Бунарбаши, здесь ее укрепляло: бой Гектора и Ахилла уже не казался таким неправдоподобным, если происходил здесь, где склоны холма были отлогими. Для того чтобы в пылу жестокой схватки трижды обежать вокруг стен Трои, им требовалось покрыть всего лишь 15 километров. Учитывая ожесточенный характер поединка, Шлиман не находил это невероятным.

Портрет Александра Македонского на греческой тетрадрахме. Македонский царь изображен с царской повязкой на голове и символом божественного происхождения – рогами Зевса-Аммона.

Таким образом, вновь решающую роль сыграли свидетельства античных авторов, а не теории современных Шлиману ученых. Разве Геродот не сообщал, что Ксеркс посетил Новый Илион, осмотрел руины «Приамова Пергама»⁶⁷ и принес в жертву илийской Минерве тысячу быков? То же самое, как свидетельствует Ксенофонт, сделал полководец лакедемонян Миндар и, согласно Арриану, Александр Великий, который к тому же забрал из Трои оружие, приказав своей личной охране носить это оружие во время сражений перед ним как талисман. Разве не сделал для Нового Илиона много и Цезарь? Во-первых, из восхищения перед Александром, а во-вторых, потому, что он, как ему казалось, располагал достоверными сведениями о своем родстве с илийцами⁸.

И что же, все они лишь фантазировали? Или, быть может, они были сбиты с толку неверными сообщениями современников?

В конце той главы, где Шлиман приводит одно за другим все эти доказательства, он отбрасывает всю свою ученость и, словно очарованный развернувшимся перед его глазами пейзажем, восклицает, как, наверное, воскликнул бы в свои мальчишеские годы:

…мне хочется добавить: когда попадаешь в долину Трои, первое, что бросается в глаза, это красивый холм Гиссарлык, самой природой, кажется, предназначенный для того, чтобы на нем возвышался большой город со своей цитаделью. И в самом деле, если его как следует укрепить, этот пункт господствовал бы над всей Троянской равниной. Во всей округе нет ни одного места, которое могло бы с ним сравниться… С холма Гиссарлык видна и Ида – гора, с вершины которой Зевс взирал на Трою.

Теперь он как одержимый принялся за работу. Всю свою неукротимую энергию этот человек, проделавший путь от ученика в лавке до миллионера, посвятил осуществлению своей мечты. Этому он без колебаний отдал и душу, и состояние.

В 1869 году Шлиман женился на гречанке Софье Энгастроменос, прекрасной, как Елена. Вскоре она, так же как и он, с головой ушла в поиски страны Гомера. Она делила с супругом и тягостный труд, и невзгоды.

Раскопки начались в апреле 1870 года. В 1871 году Шлиман посвятил им два месяца, а в последующие за этим два года – по четыре с половиной месяца. В его распоряжении была примерно сотня рабочих. Он трудился, не зная ни сна, ни отдыха. И ничто не могло задержать его в работе: ни коварная и опасная малярия, ни острая нехватка хорошей питьевой воды, ни несговорчивость рабочих, ни медлительность властей, ни неверие ученых всего мира, которые считали его просто безумцем, ни многое другое, еще худшее.

В самой высокой части города стоял храм Афины, вокруг него Посейдон и Аполлон построили стену Пергама – так говорил Гомер. Следовательно, храм нужно было искать посредине холма. Там же должна была находиться возведенная богами стена.

Разрыв вершину холма, Шлиман обнаружил стену. Здесь он нашел оружие и домашнюю утварь, украшения и вазы – неоспоримое доказательство того, что на этом месте был богатый город. Но он нашел и кое-что другое. И тогда впервые имя Генриха Шлимана прогремело по всему свету.

Под развалинами Нового Илиона он обнаружил другие развалины, под этими – еще одни. Холм походил на какую-то чудовищную луковицу, с которой нужно было снимать слой за слоем. Как можно было предположить, каждый из слоев относился к определенной эпохе. Жили и умирали целые народы, расцветали и гибли города, неистовствовал меч и бушевал огонь, одна цивилизация сменяла другую – и всякий раз на месте города мертвых вырастал город живых.

Каждый день раскопок приносил новую неожиданность. Шлиман предпринял их для того, чтобы разыскать гомеровскую Трою, но за сравнительно небольшой период он и его помощники нашли не менее семи исчезнувших городов, а позднее еще два – девять окон в прошлое, о котором до того времени ничего не знали и даже не подозревали!

Но какой из этих девяти городов был Троей Гомера, городом героев, городом героической борьбы? Не вызывало сомнений, что нижний слой относится к отдаленнейшим временам, что он самый древний – настолько древний, что люди той эпохи еще не знали металлов. А верхний слой, очевидно, являлся самым молодым. Здесь и должны были сохраниться остатки того Нового Илиона, в котором Ксеркс и Александр совершили свои жертвоприношения.

Шлиман продолжал раскопки. Во втором и в третьем слое снизу он обнаружил следы пожара, остатки гигантских валов и огромных ворот. Без колебаний он решил: эти валы опоясывали дворец Приама, эти ворота были Скайскими.

Он открыл бесценные сокровища с точки зрения науки. Из всего того, что он отсылал на родину и передавал на экспертизу специалистам, постепенно все яснее вырисовывалась картина жизни далекой эпохи во всех ее проявлениях, представлялось лицо целого народа.

Это был триумф Генриха Шлимана, но одновременно и триумф Гомера. То, что считалось сказками и мифами, то, что приписывалось фантазии поэта, на самом деле когда-то являло собой действительность – это было доказано. Волна воодушевления прокатилась по всему миру.

Теперь Шлиман, который переворотил во время раскопок более 250 000 кубометров земли, почувствовал, что имеет право сделать передышку. Он уже начал задумываться о новых исследованиях. Пятнадцатое июня 1873 года было ориентировочно назначено последним днем раскопок. И вот тогда-то, всего за сутки до этого срока, Шлиман нашел то, что увенчало всю его работу, то, что привело в восторг весь мир…

Это событие было поистине драматическим. Даже сегодня о нем нельзя вспоминать без волнения. Утром жаркого дня Шлиман вместе с женой наблюдал за обычным ходом раскопок, не слишком рассчитывая найти что-либо новое, но тем не менее, как всегда, полный внимания. На глубине около 28 футов была обнаружена та самая стена, которая, по убеждению Шлимана, опоясывала дворец Приама.

Внезапно взгляд Шлимана привлек какой-то предмет. Всмотревшись в него, Шлиман пришел в такое возбуждение, что дальше действовал уже словно под влиянием какой-то потусторонней силы. Кто знает, что предприняли бы рабочие, если бы разглядели то, что увидел Шлиман?

«Золото…» – прошептал он, схватив жену за руку. Она удивленно уставилась на него. «Быстро, – продолжал он, – отошли рабочих домой, сейчас же!» – «Но…» – попробовала было возразить красавица-гречанка. «Никаких „но", – перебил он ее. – Скажи им все, что хочешь. Скажи, что у меня сегодня день рождения и я только что об этом вспомнил. Пусть идут празднуют. Только быстрее, быстрее!..»

Рабочие удалились.

«Принеси твою красную шаль!» – крикнул Шлиман и спустился в раскоп. Он работал ножом словно одержимый, не обращая внимания на огромные каменные глыбы, грозно нависшие над его головой.

В величайшей спешке, напрягая все силы, рискуя жизнью, ибо большая крепостная стена, которую я подкапывал, могла в любую минуту похоронить меня под собой, я с помощью большого ножа раскапывал клад. Вид всех этих предметов, каждый из которых обладал колоссальной ценностью, придавал мне смелость, и я не думал об опасности.

Тускло поблескивала слоновая кость, звенело золото…

Жена Шлимана держала шаль, наполнявшуюся постепенно сокровищами необычайной ценности. Сокровища царя Приама! Золотой клад одного из самых могущественных царей седой древности, окропленный кровью и слезами. Украшения, которые принадлежали людям, подобным богам. Сокровища, пролежавшие три тысячи лет в земле и извлеченные из-под стен семи исчезнувших царств на свет нового дня.

Шлиман ни минуты не сомневался в том, что нашел именно этот клад. И лишь незадолго до его смерти было доказано, что в пылу увлечения он допустил ошибку. Троя находилась вовсе не во втором и не в третьем слое снизу, а в шестом. И найденный Шлиманом клад принадлежал царю, жившему за тысячу лет до Приама⁹.

Таясь, словно воры, Шлиман и его жена осторожно перенесли сокровища в стоявшую неподалеку хижину. На грубый деревянный стол легла груда драгоценностей: диадемы и застежки, цепи и блюда, пуговицы, украшения, филигрань.

Можно предположить, что кто-либо из семьи Приама в спешке уложил сокровища в ларь, так и не успев вынуть из него ключ, и попытался их унести, но погиб на крепостной стене от руки врага или был настигнут пожаром. Брошенный им ларь был сразу же погребен под обломками стоявшей неподалеку дворцовой постройки и пеплом, образовавшими слой в пять-шесть футов¹⁰.

И вот фантазер Шлиман берет пару серег, ожерелье и надевает эти старинные, тысячелетние украшения на двадцатилетнюю гречанку – свою красавицу-жену. «Елена…» – шепчет он.

Но как поступить с кладом? Шлиман не сможет сохранить находку в тайне, слухи о ней все равно просочатся. С помощью родственников жены он весьма авантюристическим образом переправляет сокровища в Афины, а оттуда на родину. И когда по требованию турецкого посла его дом опечатывают, чиновники не находят ничего – золота и след простыл.

Можно ли назвать его вором? Законодательство Турции допускает различные толкования вопроса о принадлежности античных находок. Здесь царит произвол. Стоит ли удивляться тому, что человек, который ради осуществления заветной мечты перевернул всю свою жизнь, попытался спасти для себя – и тем самым для европейской науки – золотой клад?

Разве за 70 лет до этого Томас Брюс, седьмой граф Элджин (Элгин) и одиннадцатый граф Кинкардин, не поступил также?

Афины в те времена еще принадлежали Турции. В фирмане, полученном лордом Элджином, содержалась следующая фраза: «Никто не должен чинить ему препятствий, если он пожелает вывезти из Акрополя несколько каменных плит с надписями или фигурами». Элджин очень широко истолковал эту фразу: он отправил в Лондон 200 ящиков с архитектурными деталями Парфенона.

В течение нескольких лет продолжались споры о праве собственности на эти великолепные памятники греческого искусства. Лорду Элджину его коллекция стоила 74 240 фунтов. А когда в 1816 году специальная комиссия парламента признала целесообразным приобрести ее для Британского музея, лорду заплатили 35 000 фунтов, что не составило и половины ее стоимости¹¹.

Найдя «сокровища царя Приама», Шлиман почувствовал, что достиг вершины жизни. Можно ли было после такого успеха рассчитывать на что-нибудь большее?