Глава 4
Сказка о бедном мальчике, который нашел сокровище⁴

Это начиналось так: маленький мальчик стоял около могилы на кладбище в своей родной деревушке, расположенной высоко в горах, в немецкой земле Мекленбург. В этой могиле был похоронен злодей Хенниг по прозвищу Бранденкирль. Рассказывали, что он заживо сжег одного пастуха, а потом ударил его, уже обуглившегося, мертвого, ногой. Это не прошло Бранденкирлю даром: как говорили, каждый год его левая нога в шелковом чулке и башмаке вылезала из могилы.

Мальчик стоял и ждал. Нога не показывалась. Тогда он попросил отца раскопать могилу, чтобы узнать, куда нога запропастилась в этом году.

Недалеко от этого места высился холм. Под ним была закопана золотая колыбель. Так, во всяком случае, утверждали пономарь и няня. Как-то мальчик сказал отцу, промотавшему все свое состояние пастору: «У тебя нет денег? Почему бы нам не выкопать колыбель?»

Отец рассказывал сыну сказки и легенды. Человек, получивший классическое образование, он поведал отпрыску о борьбе героев Гомера, о Парисе и Елене, об Ахилле и Гекторе, о могущественной Трое, сожженной и разрушенной.

В 1829 году на Рождество сын получил от него в подарок иллюстрированную «Всемирную историю для детей» Эррера. Там была картинка: Эней, держа сына за руку и посадив старика-отца на спину, покидает охваченный пламенем город.

Мальчик смотрел на изображение, на крепкие стены, на огромные Скайские ворота. «Так выглядела Троя?» – спросил он. Отец утвердительно кивнул. «И все это разрушено, совершенно разрушено, и никто не знает, где стоял этот город?» – «Разумеется», – ответил отец. «Я не верю этому, – сказал маленький Генрих Шлиман. – Когда я вырасту большой, я найду Трою и сокровища царя». Отец рассмеялся.

Это не выдумка. Это даже не окрашенные в сентиментальные тона воспоминания детства, которым нередко предаются в старости люди, добившиеся успеха в жизни. Задача, которую поставил перед собой семилетний мальчик, была претворена в жизнь. А в шестьдесят один год уже всемирно известный исследователь, очутившись случайно на родине, раскопал могилу злого Хеннига.

В предисловии к его книге об Итаке сказано:

Когда я в 1832 году, в десятилетнем возрасте, преподнес отцу в качестве рождественского подарка изложение основных событий Троянской войны и приключений Одиссея и Агамемнона, я не предполагал, что тридцать шесть лет спустя, после того как мне посчастливится собственными глазами увидеть места, где развертывались военные действия, и посетить отчизну героев, чьи имена благодаря Гомеру стали бессмертными, я предложу вниманию публики целый труд, посвященный этой теме.

«Первые впечатления ребенка остаются на всю жизнь». Но недолго было суждено этим впечатлениям питаться рассказами о классических деяниях. В четырнадцать лет Шлиману пришлось оставить школу и поступить учеником в лавку в маленьком городке Фюрстенберг. Долгих пять с половиной лет он продавал селедку и шнапс, молоко и соль, крошил картошку для перегонного куба и подметал лавку. И так с пяти часов утра до одиннадцати часов вечера.

Он забыл то, что учил, то, что слышал когда-то от отца. Но однажды в лавку ввалился подвыпивший рабочий, помощник мельника, уселся на прилавок и громовым голосом, с тем пафосом, который обнаруживают люди, чему-то учившиеся, перед своими более бедными по духу собратьями, принялся декламировать стихи.

Шлиман был как в чаду, хотя и не понимал ни слова. Но когда он узнал, что это стихи из гомеровской «Илиады», то собрал все свои жалкие сбережения и стал покупать пьянице стаканчик водки каждый раз, как тот повторял декламацию.

Дальнейшая его жизнь похожа на приключенческий роман. В 1841 году он отправился в Гамбург и завербовался юнгой на корабль, уходивший в Венесуэлу. Через четырнадцать дней корабль попал в жесточайший шторм и затонул возле острова Тексель, а Шлиман очутился в госпитале.

По рекомендации друга семьи ему удается устроиться на службу в одну контору в Амстердаме. И если в географическом смысле его вылазка оказалась неудачной, то в духовном ему явно повезло.

В жалкой нетопленой мансарде он приступает к изучению языков. Применяя совершенно необычный, им самим созданный метод, он за два с половиной года овладевает английским, французским, голландским, испанским, португальским и итальянским языками.

Эти напряженные и чрезмерные занятия настолько укрепили за год мою память, что изучение голландского, испанского, итальянского и португальского языков показалось мне очень легким: мне понадобилось не более шести недель, чтобы научиться свободно говорить и писать!

Став корреспондентом и бухгалтером одной фирмы, которая имела торговые связи с Россией, он приступил в 1844 году, двадцати двух лет от роду, к изучению русского языка. Но никто во всем Амстердаме не владел этим труднейшим языком, и единственными учебными пособиями, которые ему удалось разыскать, были старая грамматика, словарь да плохой перевод «Похождений Телемаха»⁵.

С этим он и начал свои занятия. Он так громко декламировал выученного им наизусть «Телемаха», а голос его так звонко раздавался в пустых стенах комнаты, что это вызывало недовольство соседей: дважды ему пришлось переезжать на новую квартиру.

Наконец он решил, что ему будет полезен слушатель, и нанял за четыре франка в неделю одного бедного еврея, который должен был терпеливо сидеть и слушать «Телемаха», не понимая ни единого слова из того, что Шлиман ему декламировал.

После шести недель напряженнейших занятий Шлиман бегло объяснялся с русскими купцами, которые прибыли в Амстердам для закупок индиго, на их родном языке.

Его успехам в учебе сопутствовали успехи в делах. Бесспорно, ему везло. Следует, правда, отметить, что он принадлежал к числу людей, которые, как говорится, своего не упустят и умеют ковать железо, пока оно горячо. Сын бедняка-пастора, ученик в лавке, служащий в конторе (но одновременно и полиглот, владеющий восьмью языками), он стал торговцем, а затем в головокружительном взлете достиг должности королевского купца. В деньгах и богатстве он видел кратчайший путь к успеху.

В 1846 году двадцатичетырехлетний Шлиман едет в качестве агента своей фирмы в Петербург. Годом позже он основывает собственный торговый дом. Все это отнимает у него немало времени и стоит немалого труда. «Только в 1854 году мне удалось изучить шведский и польский языки».

Он много ездил. В 1850 году побывал в Северной Америке. Присоединение калифорнийского побережья к Соединенным Штатам давало ему право на американское гражданство. Не миновала его, как и многих других, золотая лихорадка: он основал банк для операций с золотом. Его удостаивает приемом президент.

В семь часов я отправился к президенту Соединенных Штатов; я сказал ему, что желание увидеть эту великолепную страну и познакомиться с ее великими руководителями побудило меня предпринять эту далекую поездку из России и что я считаю своим первейшим долгом засвидетельствовать ему свое почтение. Он принял меня очень сердечно, представил жене и дочери. Я беседовал с ним полтора часа.

Однако вскоре Шлиман заболел малярией. К тому же он давно тяготился своей буйной клиентурой. Все это снова привело его в Петербург.

Да, в эти годы он был настоящим золотоискателем. Во всяком случае, именно таким его описывает один из биографов (Людвиг). Но его письма, относящиеся к этому периоду, и обе автобиографии свидетельствуют в то же время о том, что и в эти годы, как, впрочем, и всегда, его не покидает юношеская мечта – посетить когда-нибудь те далекие места, где жили и совершали свои великие подвиги герои Гомера, заняться изучением и исследованием этих мест.

Его увлечение настолько серьезно, что он, этот, наверное, самый способный к языкам человек своего времени, испытывает своеобразный страх перед греческим языком и не приступает к его изучению, так как боится, что оставит ради него свои дела раньше, чем сможет обеспечить себе необходимую базу для свободных занятий наукой. Только в 1856 году он взялся за изучение новогреческого языка и, верный своей привычке, овладел им всё в те же шесть недель.

В последующие три месяца он успешно справляется со всеми трудностями гомеровского гекзаметра, что требует от него колоссальной траты сил. «Я штудирую Платона с таким расчетом, что, если бы в течение ближайших шести недель он смог бы получить от меня письмо, он должен был бы его понять».

В последующие годы он дважды чуть было не попал в те места, где жили герои Гомера. Только случайная болезнь помешала ему во время путешествия ко второму нильскому порогу – через Палестину, Сирию и Грецию – съездить на остров Итака. (Кстати говоря, во время этого путешествия он изучил латинский и арабский языки. Его дневники способен прочесть только полиглот: он всегда писал на языке той страны, в которой в это время находился.)

В 1864 году он уже было совсем собрался посетить Троянскую равнину, но, изменив своему решению, отправился в двухлетнее путешествие вокруг света, плодом которого явилась его первая книга, написанная на французском языке.

К этому времени он уже был свободным человеком. Пасторский сынок из Мекленбурга обладал великолепным деловым чутьем и принадлежал к той же породе людей, что и американские selfmademen. Вспоминая в одном из писем о том, как воспользовался в торговых операциях Крымской войной 1853–1856 годов, как нажился во время Гражданской войны в США и годом позже на торговле чаем, он сам говорит о себе как о человеке с «жестоким сердцем».

Ему всегда чертовски везло. Во время Крымской войны он однажды отправил в Мемель большой груз. Случилось так, что на мемельских складах вспыхнул пожар. Все товары были уничтожены, за исключением груза, принадлежавшего Генриху Шлиману: по чистой случайности груз разместили не в общем складском помещении, а в сарайчике, который находился несколько в стороне.

Изображение троянского коня на горлышке большой амфоры с Миконоса. Миф о падении Трои рано нашел отражение в греческом искусстве. В росписи на сосуде, созданном в IV в. до н. э., некоторые завоеватели еще смотрят наружу из оконных проемов, а другие греческие воины уже оставили деревянного коня, поставленногона колеса. (Утраты и повреждения оригинала на рисунке не показаны.)

Тогда он мог записать (какая гордость скрывается за этими словами!): «Небо чудесным образом благословило мои торговые дела, и к концу 1863 года я увидел себя владельцем такого состояния, о котором не отваживался мечтать в самых честолюбивых своих замыслах».

И непосредственно после этих строк следует прелестная в своей непосредственности фраза – констатация поступка, казалось бы абсолютно неправдоподобного, но для Генриха Шлимана совершенно закономерного. «В силу этого я отошел от торговли, – скромно замечает он, – решив целиком посвятить себя научным занятиям, которые всегда меня чрезвычайно привлекали».

В 1868 году он совершил через Пелопоннес и Трою поездку на остров Итака. Предисловие к его книге «Итака» датировано 31 декабря 1868 года. Подзаголовок книги гласит: «Археологические изыскания Генриха Шлимана».

Сохранилась его фотография петербургских времен: перед нами представительный господин в тяжелой меховой шубе. Эту фотографию он подарил жене одного лесничего, которую знал еще маленькой девочкой. На обратной стороне гордая подпись: «Фотография Генриха Шлимана, ранее ученика у господина Хюкштедта в Фюрстенберге, ныне оптового купца первой гильдии, русского потомственного почетного гражданина, судьи в Санкт-Петербургском торговом суде и директора Императорского государственного банка в Санкт-Петербурге».

Разве не похоже на сказку то, что крупнейший коммерсант, которому сопутствует в делах необыкновенная удача, находясь на вершине своих успехов, внезапно бросает все, сжигает за собой все корабли лишь для того, чтобы пойти дорогой мечты своего детства? Что этот человек, опираясь только на поэмы Гомера – здесь начинается новая глава его удивительной жизни, – посмел бросить вызов всему ученому миру и, открыто сделав Гомера своим знаменем, отвергнув все прежние труды филологов, с лопатой в руках отправился распутывать то, что до этого было запутано и перезапутано сотней трактатов?

Во времена Шлимана Гомера считали певцом давно исчезнувшего мира. Сомнения в реальном существовании Гомера переносились и на сообщаемые им сведения. Ученые того времени были далеки от смелых утверждений своих позднейших коллег, называвших Гомера первым военным корреспондентом. В достоверность его сведений о той борьбе, которая разыгралась за город Приама, верили ничуть не больше, чем в правдивость утверждений, содержащихся в древних сказаниях о героях. Некоторые вообще относили их к области мифов.

Разве «Илиада» не начинается с того, что Аполлон насылает смертельную болезнь на ахейцев? Разве Зевс не вмешивается прямо в борьбу, точно так же как и «лилейнорукая» Гера? Разве там боги не превращаются в людей, подверженных ранениям? Ведь даже богиня Афродита почувствовала железо копья.

Мифы, сказки, легенды, полные божественного огня, – создание одного из величайших сказителей, но всего лишь сказителя.

К этому надо добавить еще следующее: согласно «Илиаде», Греция того периода была страной высокой культуры. Между тем во времена, когда греки попали в поле зрения современных историков, их край ничем особенно не выделялся среди других земель – ни роскошью дворцов, ни могуществом царей, ни большим флотом.

Приписать содержащиеся в поэмах Гомера сведения фантазии поэта было, несомненно, гораздо проще, чем согласиться с тем, что за эпохой высокой цивилизации последовала эпоха упадка с его варварством, а затем новый подъем эллинской культуры.

Но подобные взгляды не могли сбить с пути Шлимана. Он жил в мире Гомера, и для него все, что сообщал Гомер, было подлинной реальностью. В этом он, в свои сорок шесть лет, недалеко ушел от того мальчика, который когда-то рассматривал рисунок, изображающий бегство Энея. Когда он перечитывал описание щита Агамемнона или те места, где во всех деталях описывались боевые колесницы, оружие, утварь, он нисколько не сомневался, что перед ним реально существовавший греческий мир.

Все эти герои, Ахилл и Патрокл, Гектор и Эней, все их деяния, их дружба, ненависть и любовь – все это лишь плод фантазии? Нет. Он верил в их существование, и он знал: его веру разделяли великие историки древности Геродот и Фукидид, которые везде говорили о Троянской войне как об истинном происшествии, а о ее героях – как о реально существовавших людях.

С этой верой миллионер Генрих Шлиман и отправился на сорок шестом году жизни в свое путешествие в царство ахейцев. Можно себе представить, насколько возрос его энтузиазм, когда он узнал, что жену кузнеца – первого из местных жителей, с которым он познакомился на Итаке, – звали Пенелопа, а ее сыновей – Одиссей и Телемах!

Это звучит неправдоподобно, но тем не менее так было: вечером на деревенской площади сидел богатый чудаковатый иностранец и читал потомкам тех, кто умер три тысячи лет назад, XXIII песнь «Одиссеи». При этом его охватило такое волнение, что он заплакал. А вместе с ним плакали местные жители – и мужчины, и женщины.

Все, что произошло затем, похоже на чудо. Где и когда в истории один лишь энтузиазм приводил к успеху? Расхожее мнение, что успех решают знания, в данном случае не вполне справедливо. Хотя бы потому, что утверждение, будто Шлиман уже в первые годы своей научной деятельности был знатоком в области археологии, по меньшей мере, спорно. И все-таки удача сопутствовала ему, как никому.