– Ужасно, – совершенно искренне согласился Герти. – Уже не говоря о том, что подобное происшествие нарушит портовый график…

– Сейчас нас должен заботить не график, – произнес мистер Беллигейл неприятным тоном, вновь делаясь прежним – решительным и собранным. – Полагаю, есть проблемы и посерьезней. Я уже сказал вам, что «Заря Норфолка», нарушив все планы, вошла в гавань и расположилась на стоянку. Она стоит в нескольких милях от берега.

– Счет за простой будет просто огромный. Но если дело в ее грузе…

– Да, полковник, дело именно в ее грузе. Дело в том, что «Заря Норфолка» перевозит восемь тысяч галлонов жидкого аммиака.

– О Господи! – вырвалось у Герти.

– Да, – согласился мистер Беллигейл, – весьма неприятный груз, и в опасной близости от города. «Фокалор» выбрал весьма неудачный момент, чтоб подтвердить вашу точку зрения.

– Значит, вы признаете, что машина сбоит? – Герти едва сдержал торжествующую улыбку.

– Ничего другого мне не остается. Ваша интуиция еще раз проявила себя должным образом, полковник. Судя по всему, в машине и в самом деле возникли какие-то неполадки. Но, если не возражаете, поздравления отложим до лучшего времени. Сейчас меня заботит только то, как восстановить контроль над акваторией острова, раз уж «Фокалор» объявил забастовку.

– Используйте обычные средства, – пожал плечами Герти. – Если вы лишились аппаратов Попова, используйте маяк. Уверен, если подать сигнал, моряки с «Зари Норфолка» разберутся, что к чему. Пусть держатся на рейде, пока мы не восстановим связь и…

Глаза мистера Беллигейла неприятно потемнели.

– Я бы так и сделал в обычной ситуации. Однако не могу. Все портовое оборудование тоже подключено к общей машинной сети. Это целостная система управления, которая подчинена «Лихтбрингту». И сейчас вся она оказалась намертво заблокирована.

У Герти отчего-то пропало желание улыбаться. Интересно, как пахнет аммиак?.. Этого он не знал, но поймал себя на том, что стал делать куда более короткие и осторожные вдохи. И что впервые испытывает облегчение от того, что в кабинете второго заместителя нет окон.

– Что за ерунда! В конце концов, это всего лишь машина. Почему бы вам просто не обесточить ее?

– Уже пытались, – отрывисто сказал мистер Беллигейл. – Кажется, это системный сбой. Переключатели, переводящие аппаратуру в ручной режим, вышли из строя. Автоматические двери заблокированы. У технического персонала даже нет доступа к оборудованию.

– То есть «Фокалор» взбунтовался?

– Инструменты не бунтуют, полковник, – отчеканил мистер Беллигейл. – Речь идет о кратковременном техническом сбое. Техники Канцелярии уже ищут способ вернуть нам управление.

– А что, если попросту перерезать кабель, который питает «Фокалора»?

– Невозможно. У каждого блока множество резервных линий питания. На случай серьезных повреждений всей сети. «Лихтбрингт» строился со значительным запасом прочности, он способен выдержать выход из строя большей части своих узлов, но при этом продолжить работу.

– Но ведь в его конструкции есть выключатель? – на всякий случай уточнил Герти.

И испытал безмерное облегчение, отразившееся румянцем на щеках, когда мистер Беллигейл кивнул:

– Есть. У любого прибора есть выключатель.

– Тогда, быть может, пришло время его повернуть?

Герти машинально оглянулся, окидывая взглядом кабинет мистера Беллигейла. «Где бы ни был расположен этот выключатель, – подумалось ему, – кому-то пришлось немало постараться, чтобы замаскировать его в спартански обставленном кабинете второго заместителя. Может, скрытая панель в стене?..»

Ему не понравилось то молчание, с которым мистер Беллигейл рассматривал свои ухоженные ногти. Мистер Беллигейл ему тоже не нравился, но его молчание почему-то не нравилось еще больше. А если начистоту, то попросту пугало.

– Здесь мы столкнемся с небольшой проблемой, полковник.

– В чем дело?

– То, что вы называете выключателем, находится в центре управления «Лихтбрингта». Он расположен на большой глубине в тоннелях под Канцелярией. Кроме того, он надежно защищен и экранирован от любого постороннего вмешательства.

– О Господи! Только не говорите, что у вас нет туда доступа!

– Есть, – спокойно сказал мистер Беллигейл. – По счастью, я являюсь одним из трех человек в Канцелярии, у которых есть личный код доступа, позволяющий туда попасть.

– Не пора ли в таком случае им воспользоваться?

– Иного выхода у нас не остается. Я немедленно созову аварийную команду и отправлюсь туда в сопровождении техников. Необходимо остановить машину прежде, чем она сможет всерьез навредить городу.

– Кажется, вы не испытываете удовольствия от этой мысли?

– Совершенно не испытываю, полковник. Дело вот в чем: отключить машину, подобную «Лихтбрингту», – не то же самое, что потушить газовый рожок на кухне. Это сложнейший аппарат, который все еще продолжает функционировать, хоть и со сбоями. Вам, часом, никогда не приходило в голову отключить идущий полным ходом локомобиль, лишив его управления и превратив в неуправляемый снаряд? «Лихтбрингт» так глубоко внедрен во многие службы города и его процессы, что сделался их неотъемлемой частью. Никто не может предсказать, какой ущерб получит Новый Бангор, если мы повернем, как вы выразились, выключатель.

– За все время вы ни разу не останавливали машину? – недоверчиво спросил Герти.

Мистер Беллигейл развел руками.

– Ни разу. Не было нужды. Поэтому моя задача, как временно исполняющего обязанности главы Канцелярии, предусмотреть все возможные риски и осложнения.

– Исполняющий обязанности? А разве мистер Шарпер…

– Мистер Шарпер в данный момент отсутствует на острове.

Герти уставился на второго заместителя в немом удивлении.

– Но разве… Я думал…

– Что такое, полковник?

– Я полагал, что за последние два месяца в порт не заходило ни одно пассажирское судно. А дирижабль стоит на ремонте. Как мистеру Шарперу удалось покинуть остров?..

Он немедленно пожалел об этом вопросе. Несмотря на то, что пламя в глазах мистера Беллигейла было бесцветным и невыразительным, обжигало оно не хуже настоящего.

– Это не самый насущный вопрос сейчас, полковник. Предлагаю вернуться к нему после того, как мы найдем способ обуздать капризничающую машину.

– Да, конечно, – пробормотал Герти. – Вы правы, нельзя терять времени. Так значит, никто точно не знает, как отключить машину?

– Этого я не говорил. Я лишь сказал, что машину никогда прежде не отключали. И едва ли на острове найдется человек, который сможет утверждать, с чем мы столкнемся, отключив «Лихтбрингт».

– Но ведь есть чертежи, схемы… – растерянно произнес Герти.

– Этого мало, как мало медицинского атласа для того, чтоб провести сложную хирургическую операцию, полковник. Это всего лишь схемы. Нам нужен человек, который доподлинно разбирается в механической и логической начинке.

– А техники? У Канцелярии же есть собственный технический штат!

– Боюсь, в данном случае от них будет мало толку.

– Разве разбираться в устройстве машины не их обязанность?

– Они всего лишь инженеры и обслуживающий персонал. Превосходно разбираются в магистралях высокого давления, тяговых передачах, практической механике, протоколах связи, гальванике… Но никто из них даже близко не представляет, как устроен «Лихтбрингт». Я имею в виду его истинное устройство.

– А… а вы? Я слышал, вы принимали участие в постройке машины.

Мистер Беллигейл вздохнул.

– Рабочий, который всю жизнь подает камни, не становится от этого архитектором. Я и в самом деле принимал участие в разработке и монтаже отдельных узлов «Лихтбрингта» и даже могу похвастаться тем, что знаком со многими его принципами и алгоритмами. Но не более того. Боюсь, в мире есть лишь один человек, который в полной мере понимает, что такое «Лихтбрингт».

– Кто это?

– Профессор Карл Готфрид Нейман.

– Кажется, я уже слышал это имя…

– Вероятно. Его математический гений и создал эту машину.

– Тогда вызовите его немедля! – воскликнул Герти, нервно сжимая пальцы. – Этого вашего профессора Неймана! Отправьте за ним клерков на автомобиле, пусть вытащат его из кровати и доставят сюда! Черт возьми, эта свихнувшаяся машина может причинить городу множество бед, если не приструнить ее!

Мистер Беллигейл поднял на Герти свои бесцветные и невыразительные глаза, от взгляда которых ему впервые не захотелось чем-нибудь прикрыться. Возможно, оттого, что в этот раз в них не было ничего зловещего. Одна лишь опустошенность.

– Вы не понимаете, полковник. Профессор Нейман никак не может быть доставлен в Канцелярию, даже если я подниму на ноги всех своих крыс.

– Но отчего, черт подери?

– Оттого, что никто не знает, где его искать. Профессор Карл Готфрид Нейман пропал без вести полгода назад.

* * *

Подземелья Канцелярии мгновенно оправдали все худшие предположения Герти.

Как ему и представлялось, в них оказалось темно, сыро и в высшей степени неуютно. Настолько, что временами он не без ностальгии вспоминал свой собственный кабинет, теперь уже казавшийся проникнутым комфортом и по-своему приятным.

Это было даже не подземелье, а целая разветвленная сеть тоннелей, тянущихся, судя по всему, на много миль под городом.

«Крысиные норы, – подумал Герти с отвращением, вжимая голову в плечи. – Тесные, вонючие и темные норы. Теперь ясно, отчего Новый Бангор порой выглядит столь зловеще. Все его недра изгрызены, как кусок забытого в кладовке сыра…»

Справедливости ради, стоило отметить, что тоннели не были столь узки, как представлялось Герти поначалу. Их диаметр был достаточно широк для того, чтоб он и мистер Беллигейл могли свободно идти плечом к плечу, а сопровождающие их техники, двигающиеся впереди, – нести многочисленные баулы и саквояжи с оборудованием. Лампы здесь были редки, да и те, что горели, имели привычку часто мигать или даже тухнуть, погружая тоннели в непроглядный мрак, от которого у Герти стыли пятки. По счастью, у всех имелись с собой гальванические фонарики, помогавшие разгонять темноту.

Кроме того, тут царил отвратительный запах, характерный для всех помещений, расположенных ниже уровня земли. Пахло затхлым, кислым и гнилым, как обычно пахнет в погребе, давно заброшенном хозяевами, где все содержимое успело прогнить и прорасти.

И насекомые. Герти отчего-то полагал, что в безлюдных тоннелях под Канцелярией должно быть безжизненно, но ошибся и тут. Подземные тоннели кишели насекомыми, причем временами попадались столь жуткие, что сам Александр Халидей^[11], пожалуй, счел бы разумным пуститься от них наутек. Некоторые из них ползали по бетонным стенам, извиваясь самым отвратительным образом, некоторые копошились под ногами, впервые за свою недолгую жизнь, должно быть, оказавшись на свету. Герти то и дело приходилось переступать наибольшие их скопления и надеяться, что какой-нибудь представитель фауны Нового Бангора не шлепнется ему на голову.

А еще здесь можно было разглядеть истинные корни «Лихтбрингта». Из бетонных сводов над их головами выглядывало бесчисленное множество маслянисто блестящих труб и гофрированных кабелей. Все они тянулись хаотично, переплетаясь временами друг с другом так плотно, что можно было представить их сетью хищного подземного паука.

Герти уже трижды пожалел о том, что сунулся сюда, а не остался ждать техническую команду наверху. Если здраво рассуждать, какой в нем здесь толк? Он ничего не смыслит в механике, не говоря уже о потрохах сложнейшей счислительной машины. Он не любит темноты и сырости. А еще его охватывает дрожь при виде мистера Беллигейла или кого-то из его крысиной своры. Но нет, вызвался идти с ними. И зачем? Рисовался? Хотел произвести впечатление?.. Ну не дурак ли?

– Не самое удачное место для размещения важного оборудования, – пробормотал Герти, чтобы хоть на миг нарушить тягостную и липкую подземную тишину.

– Наилучшее место, – возразил мистер Беллигейл.

Он тоже был вооружен гальваническим фонариком, но даже не подумал сменить свой черный костюм на что-то более подходящее для подземных прогулок и практичное. Оттого время от времени сливался со здешней темнотой, будто бы растворяясь в ней.

– Все каналы связи «Лихтбрингта» многократно дублированы и защищены. Они разрабатывались для самых неблагополучных вариантов, включая извержение вулкана или бомбардировку острова вражеским флотом. Центральный пульт управления машины требовалось расположить как можно дальше от всего, что представляет для него потенциальную опасность. По сути, он заперт в бронированном подземном саркофаге и защищен многотонными дверями, по надежности превосходящими даже банковские.

Герти с отвращением оторвал от своего саржевого пиджака клок липкой паутины.

– Не очень-то ухоженное местечко. Кажется, «Лихтбрингт» не очень-то часто принимает гостей?

– Он не требует постоянной заботы, – невозмутимо отозвался мистер Беллигейл, в очередной раз сливаясь с темнотой. – Мы проводим ежегодную инспекцию центра управления, но ни разу нам не приходилось вмешиваться в его работу. Разве что подновить краску.

– То есть этого железного болванчика не требуется даже смазывать и чистить от ржавчины?

– Совершенно верно. Его срок автономности составляет около восьмидесяти лет. «Лихтбрингт» необычайно надежен. Раз в год я спускаюсь сюда, убеждаюсь, что все работает как часы, и ухожу. Дверь в центр управления после этого блокируется и опечатывается. И еще год эти тоннели не знают человеческого присутствия. Еще одно подтверждение математического гения профессора Неймана.

Мистер Беллигейл неразборчиво выругался, поскользнувшись на куске слизкого мха.

– Прекрасная задумка, – согласился Герти, стараясь ступать след в след за ним. – И очень досадно, что ваш математический гений в данный момент не может разделить наше общество.

– Я тоже предпочел бы, чтоб профессор присутствовал здесь. Но, как видите, есть вещи, неподвластные даже Канцелярии.

– Вы знали его? – помолчав, спросил Герти. Тишина делала подземное царство еще более зловещим и давящим.

– Разумеется. Впрочем, не могу сказать, что хорошо. Профессор не из тех людей, с которыми все стремятся водить дружбу. Приятелями мы не были.

«Еще бы, – подумал Герти с неприязненным мысленным смешком. – Человек, способный назвать мистера Беллигейла приятелем, должен быть смертельно пьян или же безумен от рождения!»

– Расскажите про него, – попросил Герти.

Мистер Беллигейл отозвался не сразу. В свете фонаря стекла его пенсне горели завораживающим лунным блеском.

– Профессор Карл Готфрид Нейман родился в тридцать втором году. Немец. Кажется, из Кенигсберга. Одно время был профессором в Базеле, потом некоторое время преподавал в Тюбингене и Лейпциге. Специализировался на дифференциальных уравнениях и алгебраических функциях. Уже в Лейпциге увлекся новым для себя направлением, стал изучать формальные системы, математическую логику и булеву алгебру.

– Едва ли это что-то мне говорит, – признался Герти. – Математические изыскания никогда не были моей сильной стороной.

– Возможно, это к лучшему. Некоторые люди, имевшие удовольствие быть хорошо знакомыми с профессором Нейманом, утверждали, что он был немного… оторван от жизненных реалий. Честно говоря, у меня тоже сложилось подобное впечатление.

– Он был сумасшедшим? – уточнил Герти.

– Едва ли. Но, как и все математики, был чудаковат.

– Если учесть, как далеко его занесло от Лейпцига, обычным чудачеством это уже не объяснить. Почему он покинул Европу? С каких пор среди математиков возникла мода покорять джунгли Полинезии? Или он полагал, что с удалением от центра цивилизации значение числа пи будет меняться?

Кажется, мистер Беллигейл усмехнулся. Но, вероятнее всего, это был лишь оптический обман, вызванный преломлением света.

– В семидесятых годах он разрабатывал свою концепцию счислительной машины. Прообраз «Лихтбрингта». Тогда это было на уровне недоказуемых концепций и смелых предположений. Даже, пожалуй, дерзких. Говорят, профессор Нейман в своих изысканиях забрался даже глубже, чем отважные исследователи-натуралисты осмеливались забираться в неосвоенные и дикие полинезийские джунгли…

– Не смог найти финансистов для своего детища? – понимающе кивнул Герти.

– Не смог найти ни единого человека, полагающего это возможным. Джордж Буль^[12], британское светило математики, называл эксперименты Неймана в логике бессмысленными забавами, а Феликс Клейн^[13] разгромил все его изыскания в области автоморфных функций. Некоторое время Нейман пытался найти единомышленников в Италии и России, но в восемьдесят пятом году был вынужден оставить Европу.

– Только из-за того, что не смог найти единомышленников? – недоверчиво уточнил Герти.

Ему сложно было представить, что профессор европейского университета мог решиться на подобную авантюру. И что не сбежал из Нового Бангора без оглядки, обнаружив, что происходящие на острове события зачастую имеют мало общего с какой бы то ни было логикой.

– Были и другие причины, – неохотно сказал мистер Беллигейл. – Профессор отличался весьма специфическими взглядами и в некоторых прочих предметах.

– О боги.

– Это нередко бывает с выдающимися людьми. Как, например, с Джордано Бруно.

– Профессор взялся за философию?

– Именно. Он полагал философию математической дисциплиной, неразрывно связанной с логикой. И даже успел разработать несколько интересных философских концепций.

– Вероятно, они тоже опередили свое время? – предположил Герти.

– Быть может. Я не вдавался в подробности. Знаю лишь то, что эти концепции окончательно испортили его реноме^[14], как выражаются французы. Кроме того, его чуть не отлучили от церкви.

Герти присвистнул.

– Воистину, талантливый человек.

– Некоторые клерикалы посчитали, что теории Неймана выходят далеко за рамки математики и философии и вторгаются в области морали и религии. Впрочем, ничего конкретного я вам сообщить не могу, полковник. Дело быстро замяли, а я слабо интересуюсь европейской теологией.

– Понятно, отчего он перестал быть желанным гостем в европейских университетах, – заметил Герти. – Но Полинезия?.. Не слишком ли он переусердствовал в попытке убраться подальше от церкви и коллег-недоброжелателей?

Мистер Беллигейл щелчком длинных пальцев сбил с лацкана какое-то извивающееся насекомое.

– Про него в свое время рассказывали много слухов не самого лестного содержания. Обвиняли, к примеру, в любви к спиритизму и оккультизму.

– Спиритизм научно обоснован! – поспешил сказал Герти. – Мне приходилось читать весьма убедительные статьи на этот счет. Даже сэр Конан Дойль считает его научно доказанным. Но оккультизм…

– Полагаю, всего лишь нелепые домыслы. Профессор Нейман, без всякого сомнения, был чудаковат, но не безумен. Я знаю это наверняка, поскольку в течение нескольких лет постоянно с ним общался.

– Он сам вызвался построить на острове счислительную машину?

– Да, это был его прожект. Крайне дорогой, крайне странный, но мы с мистером Шарпером сочли возможным пойти на некоторый риск, обеспечив ему надлежащее финансирование. И не имели повода пожалеть об этом. До сегодняшнего дня.

– Профессор Нейман был главным проектировщиком?

– Я бы сказал, единственным. На острове не нашлось ни одного человека, который смог бы в полной мере усвоить его математические выкладки. Мне даже кажется, что не нашлось бы таких и в Европе. Слишком смело, слишком парадоксально… Разумеется, вся система монтировалась силами техников Канцелярии. У нас есть самые подробные и детальные схемы всех паропроводов, трансформаторов, котлов и реле, но это всего лишь совокупность узлов, не более. Профессор Нейман был единственным человеком, который доподлинно знал, как работает его машина.

– Вы строили то, чего сами не понимали? – недоверчиво спросил Герти.

Его слова вызвали на лице мистера Беллигейла странное выражение, которое сложно было трактовать из-за неверного освещения.