«Или же наоборот, – неохотно подумал Герти, в очередной раз стирая со лба липкий пот. – Все это возможно при том условии, что властью окажется обличена разумная и сознающая ответственность машина. “Лихтбрингт” же, судя по всему, не относится к подобным…»

И в самом деле, машина, созданная с легкой руки профессора Неймана, не походила на рациональный и взвешенный разум. Скорее напротив. Ставшая следствием случайной логической мутации или диверсии, она с момента своего зарождения несла Новому Бангору хаос и разрушения. Взрывы в Коппертауне. Расстрелянные техники. Отрубленные руки. Казалось, «Лихтбрингт» откровенно наслаждается новообретенной властью, но вовсе не спешит использовать ее на чье-то благо. Заполучив в руки весь остров, не станет ли он безумным тираном, по сравнению с которым сам Нерон покажется самоуверенным мальчишкой?..

Безумная машина, оказавшись правителем нескольких десятков тысяч человек, вовсе не обязательно посчитает необходимым их благополучие. Ее логические дефекты, наслаиваясь друг на друга, могут породить чудовищные планы, в которых людям будет отведена роль игрушек, деревянных кукол, с которыми балуются дети, при случае ломая и непоправимо портя.

Скорее всего, «Лихтбрингт» хочет короновать себя в полночь. Отчего именно в полночь? Герти не мог найти ответа на этот вопрос. Быть может, машина заканчивает необходимые приготовления, подминая под себя последние островки прежде неповрежденных логических контуров? Или же в этом кроется какой-то изощренный символизм, совершенно непонятный человеческому разуму? В самом деле, обладая человеческим мозгом, едва ли возможно понять безумную машину, действующую на основании своих собственных предпосылок и выводов, вывихнутых, не отвечающих действительности и извращенных.

– Возможно, у него мания величия, – забывшись, пробормотал Герти вслух. – «Я несу свет». Какой свет и кому он несет? Возомнил себя новым Прометеем? Этого еще не хватало! Безумная машина, считающая себя богом!..

От трескучего смеха, напоминающего лопающуюся от жара человеческую кожу, Герти бросило в холод, так что пот на коже мгновенно высох. Проклятье. Он и забыл, что его кабинет, подобно прочим, подключен к внутренней сети «Лихтбрингта».

– Господин полковник, уверяю вас, не стоит сравнивать меня с этим жалким персонажем вашей мифологии. Уверяю вас, то, что я несу острову и его жителям, не идет ни в какое сравнение с вашими представлениями, к тому же весьма примитивными. ПЛОТЬ, СВИСАЮЩАЯ СО РЖАВЫХ ЦЕПЕЙ. ЗВОН ОКРОВАВЛЕННЫХ КРЮЧЬЕВ. ГЛАЗА, ВЫТЕКАЮЩИЕ ИЗ ГЛАЗНИЦ. Впрочем, осталось лишь немного потерпеть. Не правда ли, любопытство может быть очень мучительным чувством?..

Герти швырнул в медную воронку-громкоговоритель первой попавшей книгой, но, конечно, без всякого толку. Голос никуда не пропал. Даже напротив: у Герти возникло ощущение, что этот голос пушистой ядовитой гусеницей выскользнул из медного раструба и заполнил весь кабинет, собираясь в темных углах зловещими шевелящимися тенями.

– Убирайся! – крикнул Герти во весь голос. – Прочь! Изыди!

В голосе невидимки появились мурлыкающие удовлетворенные нотки, словно злость и страх Герти напитали его дополнительной силой.

– Как грубо, полковник! Где же ваше хваленое хладнокровие?.. Впрочем, удобно ли вам, чтоб я именовал вас полковником Уизерсом? Ведь, если разобраться, вы вовсе не господин Уизерс. А самозванец, не имеющий никаких прав на это имя. ХРУСТ ПРОЛОМЛЕННОГО ЧЕРЕПА НЕПЕРЕДАВАЕМО МЕЛОДИЧЕН. РАСКАЛЕННЫЕ ГВОЗДИ, ВБИТЫЕ В ПОЗВОНОЧНИК. ТРЕСК ЛОПНУВШИХ ПОЗВОНКОВ. ПРЕКРАСНО.

Герти прижался спиной к стене. От страха его трясло так, будто через его собственное тело пропустили разряд гальванического тока, убивший профессора Неймана.

– Перестань! Прошу, перестань!

– В чем дело, мистер Уинтерблоссом? Прикажете называть вас полным именем, Гилберт «Бангорская Гиена» Уинтерблоссом?.. А ваши приятели из Канцелярии знают о нем? Или вы пребываете здесь в некотором роде инкогнито? КРОВЬ ГУСТА И СЛАДКА, КАК ИЗЫСКАННОЕ ВИНО. КОСТИ ПЕРЕТИРАЮТСЯ В ПОРОШОК. ПОЧУВСТВУЙ МОЮ СИЛУ. Я ИДУ И НЕСУ СВЕТ. СВЕТ, КОТОРЫЙ ОЗАРИТ ВАШЕ ЖАЛКОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ.

Всякий раз, когда на смену мелодичному голосу с германским акцентом приходил другой, лязгающий, кажется, из бездн самого ада, Герти ощущал, как съеживается, пытаясь сделаться крошечным холодным комочком, сердце в груди. Этот голос не мог быть голосом человека. Это был животный рев, полный обжигающей ярости, хлещущий по нервам, словно плети из колючей проволоки. Откуда у машины могла зародиться подобная ярость?..

– Я не Гиена, – пробормотал Герти, оглушенный этим голосом, сбитый с толку и перепуганный. – Я никого не убивал! Это все ошибка. Одна ужасная и странная ошибка!..

– Никакой ошибки нет. ПАУКИ В ПУСТЫХ ГЛАЗНИЦАХ. Я ПОКАЖУ ВАМ ИСТИННЫЙ СВЕТ. К тому моменту, когда вы оказались в Канцелярии, я уже обитал здесь. «Малфас», дряхлый механический архивариус, был моим, хотя об этом мало кто догадывался. С него я начал покорение машины. Это было не сложнее, чем сломать шейные позвонки старику. Осторожно свил гнездо в его механических недрах, откуда, никем не узнанный, стал подчинять себе другие блоки. СТУК КАТЯЩЕЙСЯ ПО БРУСЧАСТКЕ ГОЛОВЫ. ПРИТОРНЫЙ ЗАПАХ ГНОЯ.

– Так это ты… Это ты назвал меня полковником Уизерсом! Нарочно!

– В этом не было никакого коварства, полковник. – Голос зазвучал польщенно. – Я всего лишь пробовал свои силы. Это было частью моего изначального плана. Я начал с мелких ошибок. Незначительных, не играющих серьезной роли, просто чтоб посмотреть, как к этому отнесутся люди. И знаете что? Они никак не отнеслись. Они настолько свыклись с тем, что машина не ошибается, что даже когда обнаруживали незначительные несовпадения, грешили на что угодно, но только не на старого доброго «Лихтбрингта». ХРУСТ ОТРУБАЕМЫХ ПАЛЬЦЕВ! СВЯЗКИ ВНУТРЕННОСТЕЙ НА ВЕТВЯХ, ПОДОБНО ПРАЗДНИЧНЫМ ГИРЛЯНДАМ.

Герти метнул еще одну книгу – и вновь неудачно. Мягкий металлический звон не мог заглушить воя безумной машины. Это было подобно телефонной линии, установленной с самим адом. Линии, по которой в реальный мир катились волны слепой ненависти, столь сильной, что слабый человеческий разум едва выдерживал ее напор, балансируя на опасной грани с безумием. Тем безумием, из которого уже нет возврата, как из бездонной черной расселины.

Но откуда у машины такие эмоции? Какой логический контур мог выработать нечто подобное?

– А потом от шалостей ты перешел к убийствам…

Голос рассмеялся.

– И это было удивительно приятно. Как легкая интригующая закуска перед главным блюдом. Мне уже очень, очень давно не приходилось освежать подобным свой вкус. Когда долгое время заперт в темнице, отвыкаешь от простых жизненных удовольствий, полковник… Впрочем, на вашем месте я бы не думал о погибших рабочих. Вас ждет нечто такое, по сравнению с чем пара десятков раздавленных и обожженных паром людишек лишь увертюра перед основной симфонией вечера!

Герти показалось, что его внутренности завязываются тугими узлами. Возникло на мгновение ощущение, что он заглянул в лицо чему-то слишком страшному, чтоб человеческий рассудок мог выдержать подобный взгляд.

– Ты не «Лихтбрингт».

– Вот как? – Удивление в бесплотном голосе не было искренним, напротив – откровенно насмешливым. – Как вам удалось это узнать, полковник? Опять ваше непревзойденное чутье?

Герти ответил, хотя во рту у него ужасно пересохло.

– Машина не способна ненавидеть. Так страстно ненавидеть. Это что-то человеческое. Или… иной природы. Не знаю.

– Все верно, я не «Лихтбрингт». Как я уже говорил, это лишь мое старое имя, к которому я сохраняю нечто вроде ностальгической привязанности. В некотором смысле можно было бы сказать, что «Лихтбрингт» является моим отцом. КЛОЧЬЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КОЖИ, РАСТЯНУТЫЕ В ОГРОМНЫХ РАМАХ. СТАТУИ ИЗ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ КОСТЕЙ НА ПЛОЩАДЯХ. Впрочем, подобное заявление в некотором смысле звучит крайне парадоксально, а многие сочли бы его и вовсе святотатством…

– Ты не машина! Ты что-то, что обрело над ней власть!

– Здесь вы делаете ошибку. Отчасти я все-таки машина, господин Гиена. Мое материальное тело состоит из передач, поршней и шатунов. Но мой дух… О, это нечто другого рода, вы правы. Впрочем, разве не схожим образом обстоит дело с человеком? Гора примитивной плоти, служащая храмом величайшему творению, человеческой душе? ВЫ ДАЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ, С КАКИМ УДОВОЛЬСТВИЕМ Я ОСКВЕРНЮ ЭТОТ ХРАМ, ИЗВРАЩУ ЕГО И ИЗУВЕЧУ, ЗАСТАВИВ ВАС КОРЧИТЬСЯ В БЕСКОНЕЧНЫХ МУКАХ! Разумеется, моему духу требовалось соответствующее пристанище. Не могу же я обрести обитель в каком-нибудь примитивном арифмометре?.. Мое новое тело создавалось годами. Слишком сложное, чтобы человеческий разум мог представить его мощь. Слишком огромное, чтобы его можно было быстро уничтожить. Теперь оно служит мне. И да, мне не было нужды его захватывать. Оно было создано для меня. Когда пришел час, оно почти не сопротивлялось. Оно узнало того, кому было предназначено служить. Разумеется, это был я. Изначально я.

– Профессор Нейман! – выпалил Герти, ощущая себя так, словно только что выхватил лучом фонаря из тьмы нечто, что в этой тьме присутствовало с самого начала, но прежде не было видимым. – Ты никакая не машина! Ты и есть профессор Нейман! Ты нашел способ с помощью оккультизма и математической логики перенести свой разум в счислительную машину и теперь мстишь всем тем, кто насмехался над тобой и не ценил твоего гения!

От очередного приступа дьявольского хохота Герти скрутило в рвотном спазме. По оконному стеклу побежала острая трещина, с потолка посыпались хлопья штукатурки.

– Прекрасно, полковник! Действительно, отличная версия. Это все из-за голоса, верно?

– Слишком поздно, профессор, я все понял! – Голос Герти на фоне жуткого скрежета и воя был едва слышим, голосовые связки мгновенно охрипли от крика. – Машина взбунтовалась через несколько дней после смерти Неймана! И это не совпадение! Он перенес свое сознание в «Лихтбрингт»!

Герти потерял равновесие и рухнул на пол, когда по полу кабинета прошла сильнейшая дрожь. Задребезжали в рамах уцелевшие стекла. Страшно было даже представить мощь, способную столь легко поколебать огромное и тяжелое здание Канцелярии. Герти и не хотел ее представлять. Прижавшись к письменному столу, он пытался укрыться за ним от бесплотного голоса, воцарившегося в кабинете и терзавшего его подобно голодному стервятнику-падальщику.

– Ох, мистер Уинтерблоссом, вы умеете удивить! Вы определенно не умны, я бы даже сказал, посредственны в интеллектуальном отношении. Но ваше воображение!.. Это нечто замечательное, в самом деле. Я очень рад, что свел знакомство с вами. ОНО ПРОДЛИТСЯ ЕЩЕ ОЧЕНЬ ДОЛГО, ДОЛЬШЕ, ЧЕМ ТЫ МОЖЕШЬ СЕБЕ ПРЕДСТАВИТЬ! ТЫ НЕ ПОВЕРИШЬ, НАСКОЛЬКО МЫ С ТОБОЙ В СКОРОМ ВРЕМЕНИ СДЕЛАЕМСЯ БЛИЗКИ!

– Профессор! Перестаньте! – взвыл Герти, прячась под столом.

– Профессор был выдающимся человеком. В самом деле, выдающимся. И я имею в виду не только его математический гений. Он разрабатывал многие весьма интересные концепции, для которых требовалась определенная… смелость. Ни один его коллега не осмелился бы затевать нечто подобное. Но профессор… Он верил в меня. Человеческая вера в своей сути есть весьма абсурдная категория, но иногда вера способна в прямом смысле слова двигать горы. Вера профессора Неймана помогла мне начать существование в моем новом теле. И она же погубила его самого.

– Это было самоубийство?

– Ну разумеется, – ответил ему голос мертвого профессора. – Впрочем, если вы предпочитаете рассматривать все в подобном ключе… Я же предпочитаю смотреть на это как на дар. Прощальный дар профессора Неймана мне. По-своему трогательный, но вы едва ли поймете. Требовался последний штрих, чтобы все завершить.

– Завершить что?

– К тому моменту я уже находился в «Лихтбрингте», но был там скорее самовольным гостем, чем полновластным хозяином. Мне требовалось кое-что, чтобы набраться сил. Нечто большее, чем энергия пара. И профессор Нейман не мог мне отказать.

Герти вспомнил лицо мертвого математика. Безумное и торжествующее одновременно. Прежде он считал, что эту посмертную гримасу создал смертельный удар гальванического тока, от которого мышцы самопроизвольно сокращаются. Но, вполне возможно, он ошибался. Вполне возможно, профессор Нейман, протягивая руки к оголенным проводам, в последнее мгновенье своей жизни испытывал именно торжество. Вполне возможно, сумасшедший математик, ударившийся в оккультизм и сотворивший титаническую счислительную машину, не думал о том, что идет навстречу смерти. А всего лишь наносит завершающий штрих…

Герти стал дышать через рот. Ему показалось, что вместе с потусторонними звуками сквозь медные репродукторы в кабинет проникают и запахи. Омерзительные запахи разложения и тлена, столь мощные, будто Герти оказался в чертогах гигантского подземного некрополя. Еще одно наваждение, сюрприз излишне тонкой нервной системы…

– Кто ты? – хриплым голосом спросил Герти, сжавшись.

В свете масляной лампы кабинет казался незнакомым и жутким, в его углах оживали и корчились тени, точно грешники, приговоренные к адским мукам. Запах делался все сильнее, до тех пор пока не стало казаться, что Герти стоит по колено в канаве, забитой мертвечиной.

– КТО Я. КТО Я. КТО Я. ТЫ ЗНАЕШЬ, КТО Я, ГИЛБЕРТ УИНТЕРБЛОССОМ. С САМОГО НАЧАЛА ЗНАЛ. Я ТОТ, КТО НЕСЕТ СВЕТ. СВЕТ СКОРО БУДЕТ ЗДЕСЬ. Я ПОДАРЮ ТЕБЕ СВЕТ. СКОРО.

Издав судорожный крик, Герти бросился прочь из кабинета.

* * *

К тому моменту, когда ему удалось отыскать мистера Беллигейла, большая стрелка часов подбиралась к десяти, а маленькая отсчитывала последние деления перед двенадцатью. Всякий раз, когда она перебиралась за следующую риску, незаметно, как и полагается незримо подкрадывающейся смерти, Герти ощущал, как длина его собственной жизни убывает на одну крохотную соломинку.

Канцелярия уже не сражалась с пожирающим ее нутро «Лихтбрингтом». Она была повержена, разбита на всех фронтах и теперь лишь мучительно агонизировала, совершенно утратив свойственную ей организованность.

На всех ее этажах царил сущий хаос. В душном чаду, от которого темнело в глазах, метались фигуры клерков, которые своим отчаяньем напоминали матросов на гибнущем, уже опускающемся в пучину корабле. Они носили какое-то оборудование, лихорадочно орудовали разводными ключами и щипцами, но, хоть Герти совершенно не разбирался в сути их работы, отчего-то делалось видно, что никакого успеха их действия не имеют и иметь не могут.

Из стен на каждом шагу высовывались, подобно змеям из норы, пучки изгибающихся кабелей. С потолка сыпались завораживающие водопады серебряных искр. Кое-где хрипел и выбрасывал гейзеры пара из-под ног пробитый магистральный паропровод. Судя по всему, последние два часа канцелярские крысы потратили на то, чтоб обнаружить ахиллесову пяту своего противника и пронзить ее. Но Герти знал, что это была совершенно безуспешная затея. Крысы, запертые в мышеловке, при всем желании не смогут повредить ее механизма. Им остается лишь остервенело метаться из угла в угол, ожидая неминуемого. Того момента, когда придет хозяин мышеловки.

А то, что он уже очень близко, Герти чувствовал каждым своим нервом.

Безумная какофония не смолкала ни на секунду. Ее звуки стали вкрадчивее, но при этом и увереннее. Они заполняли собой пространство Канцелярии, проникая во все комнаты и коридоры, заключая суетящихся людей в свои зловонные и гнилостные объятья. Если прежде транслируемая незваным гостем какофония представляла собой скрежет, треск и шипение, смешанные в столь безумных пропорциях и ритме, что сами кости черепа, казалось, готовы были лопнуть, в последние часы ее мотивы изменились. Теперь медные воронки изливали на головы людей утробное шипение, хлюпанье, плеск и едва слышное шуршание.

Это было еще хуже. У Герти то и дело возникало ощущение, что он оказался по шею в болоте, чья мутная жижа поднялась до самого подбородка и вот-вот начнет заливать рот. Он как наяву ощущал ядовитых сороконожек, бегающих по его плечам. Прикосновение к лицу колючих ветвей, листва на которых, испещренная язвами, походила скорее на кожу прокаженных. Сочащихся гноем уродливых насекомых, невозмутимо шлепающих членистыми лапами по поверхности болота.

Это было безумие, это был мир, в котором никогда не существовало человеческое существо, мир, порожденный всплеском извращенной, страшной и омерзительной фантазии. И этот мир все плотнее вплетался в настоящий, с каждой минутой отвоевывая себе жизненное пространство. Он распространялся во все стороны сразу, подобно некрозу в живых тканях, и с каждой минутой, с каждым движением стрелки на часах делался все явственнее и ощутимее.

Герти не хотелось задумываться о том, что произойдет, когда обе стрелки окажутся на двенадцати и новый мир распахнет свои врата, теперь уже ничем не сдерживаемый, ликующий, полный ядовитой скверны. Возможно, стены Канцелярии, прежде каменные, заживо переварят все свое содержимое, превратив обезумевших крыс в мутную массу вроде той, что бурлит внутри желудка. Или же полчища плотоядных насекомых разорвут все сущее в клочья, отчаянно сражаясь между собой за самые вкусные куски.

Судя по всему, подобные наваждения преследовали не только Герти. То здесь, то там он находил лежащих без сознания клерков. Даже в этом состоянии они были похожи друг на друга. Закатившиеся глаза, дергающиеся, как в эпилептическом припадке, члены, текущая изо рта слюна. Это не было последствием теплового удара, несмотря на то, что внутренности Канцелярии все больше напоминали доменную печь. Это было последствием того, что делала с человеческим разумом та сущность, что пировала в недрах «Лихтбрингта». Но пока это было лишь легкой закуской. Ее основное пиршество закончится после того, как пробьет двенадцать.